[показать]

Великие предметы требуют, чтобы о них молчали или говорили величественно: т.е. цинично и с непорочностью.

Гибель христианства — от его морали (она неотделима); эта мораль обращается против христианского Бога (чувство правдивости, высоко развитое христианством, начинает испытывать отвращение к фальши и изолганности всех христианских толкований мира и истории. Резкий поворот назад от «Бог есть истина» к фанатической вере «Все ложно».

Высшие ценности, в служении которым должна была бы состоять жизнь человека, в особенности тогда, когда они предъявляют к нему самые тяжелые и дорого обходящиеся требования, эти социальные ценности—дабы усилить их звучание, как неких велений Божьих,— были воздвигнуты над человеком как «реальность», как надежда, как «истинный» и грядущий мир. Теперь, когда выясняется низменный источник этих ценностей, то и вселенная представляется нам обесцененной, «бессмысленной»… но это только переходное состояние.

Результат: вера в категории разума есть причина нигилизма,— мы измеряли ценность мира категориями, которые относятся к чисто вымышленному миру.

Нет никакой истины, нет абсолютных свойств вещей, нет «вещи в себе».— Это само по себе только нигилизм и притом крайний. Он видит ценность вещей именно в том, что этим ценностям не соответствует и, вообще, не соответствует реальности, это лишь симптомы силы на стороне устанавливающих ценности, симптомы упрощения в целях жизни.

Ценности и их изменения стоят в связи с возрастанием силы лица, устанавливающего ценности.—Степень неверия и допускаемой «свободы духа»—мерило возрастания силы.

Что есть вера? Как возникает она? Всякая вера есть при0 знание чего либо за истинное.
Крайней формой нигилизма был бы тот взгляд, что всякая вера, всякое признание чего&либо за истинное неизбежно ложно, ибо вовсе не существует истинного мира. Следовательно—это иллюзия перспективы, источник которой заключен в нас самих (поскольку мы постоянно нуждаемся в более узком, сокращенном, упрощенном мире). Мерилом наших сил служит то, в какой мере можем мы, не погибая от этого, признать эту иллюзорность и эту необходимость лжи.
Такой нигилизм, как отрицание истинного мира, бытия, мог бы быть божественным образом мысли.

Если мы и «разочарованные», то не по отношению к жизни,— у нас лишь открылись глаза на «желательности» всех видов. С насмешливой злобой смотрим мы на то, что называется «идеалами», мы презираем себя лишь за то, что не всегда можем подавить в себе то нелепое движение чувства, которое называется идеализмом. Дурная привычка сильнее, нежели гнев разочаровавшегося.

Нигилизм. Он может иметь двоякое значение:
a) Как знак повышенной мощи духа—активный нигилизм.
b) Как падение и регресс мощи духа—пассивный нигилизм.

Теперь все насквозь лживо, все — «слово», все спутано — или слабо, или чрезмерно.

мир имеет,
быть может, несравненно большую ценность, чем счита&
лось,— мы должны убедиться в наивности наших идеалов и
увидеть в сознании, что давая миру наивысшее истолкова&
ние, не придали нашему человеческому существованию да&
же и умеренно соответствующей ему ценности.

Что было обожествлено? Инстинкты и ценности, господствовавшие в общине (то, что делало возможным ее дальнейшее существование).
Что было оклеветано? То, что обособляло высших людей от низших, стремления, разверзающие пропасти.

Отвергнутый мир противопоставляется искусственно воздвигнутому «истинному, ценному». Наконец, делается открытие насчет того, из какого материала был построен «истинный мир», и нам остается один только «мир отвергнутый», и высшее разочарование в нем обосновывает его негодность.

Из этого вытекает проблема силы и слабости:
1) слабые гибнут от этого;
2) более сильные уничтожают то, что еще оставалось целым;
3) сильнейшие преодолевают осуждающие оценки.
Все это вместе взятое и составляет трагическую эпоху.

Оскудевший жизнью, слабый, еще более обедняет жизнь;
богатый жизнью, сильный, обогащает ее. Первый паразитирует, второй—одаряет ее…

Повсюду, где люди были готовы к боготворению, они искали кого нибудь, кто мог бы отдавать.

Чувствительность большинства людей болезненна и неестественна.

Я учу говорить «нет» всему, что ослабляет, что истощает…
Я учу говорить «да» всему, что усиливает, что накопляет силы, что оправдывает чувство силы.
До сих пор никто не учил ни тому, ни другому — учили добродетели, самоотречению, состраданию, учили даже отрицанию жизни. Все это суть ценности истощенных.

Из под священных имен извлек я разрушительные тенденции — Богом назвали то, что ослабляет, учит слабости, заражает слабостью… я открыл, что «добрый человек» есть форма самоутверждения декаданса.
Добродетель сострадания — именно это сострадание признал я более опасным феноменом, нежели любой порок.

Добродетель есть наше великое недоразумение.

Проблема—как истощенные достигли того, чтоб стать законодателями ценностей? Или иначе—как достигли власти те, которые—последние?.. Как инстинкт зверя челове ка стал вверх ногами?..