Вечерело. Трава покрывалась прозрачной ясной вечерней росой, отражая в себе кровавые лучи заката. Именно в этот, на первый взгляд спокойный, вечер Бадда бредя по дороге, волоча за собой серый дорожный мешок с корочкой черного хлеба.
Его тряпочные башмачки были окровавлены, от вонзающихся в его ноги колючек и мелких камушек, в лицо дул противный теплый южный ветер, убирая с заплаканных глаз рыжую солому его волос. Но Бадда не обращал на это всё внимания. Ни на это, ни на вопли его желудка молящего о пощаде, ни на красоту убывающего солнца. Его разум, как всегда, был переполнен вечными, но, увы, печальными вопросами. Но сегодня он мог думать только об одном – ЗАЧТО?! Он снова и снова перекручивал в голове события, открывшие и, возможно, перевернувшие все его взгляды на мир. Ему так хотелось встретить кого-нибудь, распахнуть перед ним душу, наконец, избавиться от той пустоты, сдавившей ему грудь. Но вокруг не было никого, его окружала пустыня могучих лесов и небо, небо, огромное небо впереди, только небо. Бадда шел, представляя себе того пилигрима, который должен был принять на себя часть отчаянья, которое Бадда собирался выплеснуть на него.

Когда Он очнулся от мысли о воображаемом собеседнике, была уже ночь. И Бадда пригрел себе место под старой кривой сосной, ещё не зная, что эта ночь будет самой длинной ночью в его жизни. Он, положив свою голову на камень, и от холода, накрывшись старым дорожным плащом из мешковины – единственной ниточкой соединявшей его с чем-то священно-родным, и уснул. Он засыпал с мыслью о том самом священно-родном. Дело в том, что Бадда не имел, вернее не знал ни реального прошлого, ни реального настоящего и уж тем более не имел реального будущего. Настоящего в его безнадежной жизни было только, до чертиков надоевшая свобода, его имя – Бадда. Бадда, странно, да это и не имя вовсе, просто именно это слово было нацарапано на странном деревянном медальончике, который всегда висел у него на шее. Бадда никогда не знал своего отца, мать, родных. Его нашла бедная крестьянка в стоге сена, завёрнутого в тот самый дорожный плащ, тогда еще бывший совсем новым. С тех пор этот плащ и деревянный медальон всегда с ним, как связь с родными. Он всегда хотел найти их и после того, что случилось ему не оставалось выхода, и он шел искать их. Не зная куда идти, он следовал только велению сердца, оно его никогда не обманывало.
И вот! Лежит он под этой сосной, видит сказочные сны о своей встречи с матерью, которую он, не зная любил до беспамятства, не ожидая даже взаимности.
Ночь была на редкость оледеняющей, и Бадда содрогался от холода под тонким покрывалом рогожки. Сквозь сон он чувствовал, как холод сквозь кожу по его слабым костям скребет своими оледенелыми когтями, залазит в душу, пробирается в каждую клетку его тела. И вдруг тепло, очень тепло. Он почувствовал, это тепло начинает бороться с холодом в нем, затем он услышал треск. Бадда больше не мог выдерживать эту борьбу в нем, она причиняла ему боль, она сломала его, и он открыл глаза. Яркий свет резал ему глаза, несколько мгновений он не понимал где он и, что это за свет. Но потом привык, с тщательностью начал изменившийся вокруг него мир. Это был тот самый лес, всё та же кривая сосна, тот же камень, но всё это, как и всё вокруг, стало ярче, он увидел то, что раньше не замечал, всё в другом свете. Самое странное и настораживающее было то, что он не чувствовал себя, просто не ощущал, он видел себя: руки, ноги, но не ощущал своего присутствия в них, только теплоту. Она переполняла его, и он решился взглянуть на её источник. Он с трудом оторвал свой взгляд от бирюзовеющей травы и медленно, как зверь после длительной спячки, перевел его на яркое, обжигающее, но безвредное пламя. С лева от пламени он увидел серую фигуру.
Приглядевшись, он разглядел колпак, ботинки из грубой кожи с высоко загнутыми носками. ЭТО ОН! Бадда совсем очнулся от сна, ЭТО ОН! Тот самый пилигрим. « Этого не может быть, я его придумал!» - повторял про себя Бадда: « Это не возможно!». Он встал, протер глаза и сел в изумлении, облокотившись на могучий стан сосны. Пилигрим посмотрел на него мягким, но злым взглядом и добрым знакомым голосом сказал
- Бадда, ведь так тебя зовут – Бадда, верно?
Бадда онемел, он не мог ни говорить, ни шевелиться, но глаза, он ответил ему глазами.
- А меня Самуэль – всё тем же знакомым, но уже дерзким голосом, сказал он.
Бадда не знал, что сказать, с чего начать, в его голове вертелись тысячи вопросов, но спрашивать кто он и откуда, Бадда побоялся, да и зачем?! Бадда молча встал, подошел и сел рядом с Самуэлем. Дальше он ничего не помнит, как будто Самуэль специально стер не нужные черты их встречи. Бадда очнулся, когда он начал рассказывать пилигриму о событии, перевернувшем его жизнь. Начал он так:
« После того, как я ушел из дома мачехи, я долго бродил, увидел не мало и многому научился. Однажды я забрел в маленькую деревушку. Обыкновенная деревушка с обыденной жизнью. Я был слаб, устал бродить по бесконечным дорогам, искать то, о чем даже ничего не знаю. Там было очень красиво, и именно эта деревня манила меня каким-то неизвестным теплом, уютом. На свой кусок хлеба я зарабатывал тем, что помогал народу по хозяйству. Однажды, в деревне, у больного мальчика случился приступ, а единственный знахарь ушел в лес за травами. Я не мог это видеть и помог ему. Я спас ему жизнь. Я всегда умел врачевать, это у меня от рождения. Люди меня благодарили, предлагали плату, но я не взял, я просто был счастлив тому, что спас ему жизнь. Когда вернулся знахарь, узнав об этом, он пришел в бешенство, наверное, он боялся соперничества, не знаю. Но он обвинил меня в колдовстве, приведя немыслимые доводы. Но люди поверили ему, и выгнали меня. А раньше так любили, я думал, что нашел свое место. Я впервые чувствовал себя нужным, А ОНИ! Я не мог противиться им, я их слишком люблю. И я подчинился их воле» - закончил Бадда, дрожащим от слез голосом.
Самуэль посмотрел на него, он не сказал ничего, но в его глазах Бадда увидел понимание, отцовскую любовь, именно ту любовь, принадлежащую тому самому священно-родному. Именно в нем, в этом пилигриме, Бадда узнал отца, сердце его не обмануло. Они сидели в онемении, смотря на языки пламени, пожирающих спокойный ночной воздух. И вдруг пелену тишины разрушил грубый и плавный голос пилигрима:
- Скоро рассвет, домой, нам пора домой, ты туда хочешь?!
И сразу после рокового «Да», его отец преобразился. Из-под черного балахона появились огромные крылья, и хотя ночь была темной, но Бадда отлично рассмотрел, они были черными. Самуэль сказал: «Пойдем!». Бадда не спрашивал ни о чем, откуда-то, в подсознании, он знал всё: знал кто его отец, как и почему он оставил и спрятал его в соломе, знал своё настоящее имя. И одно имя крутилось у него на языке – Лилиф. Лилиф, как он узнал потом это имя его матери, любовницы его отца. «Пойдем же» - резкий голос окликнул Бадду – «Пойдем, она нас ждет, я царь, я бог, я судья и ангел, мой народ не может без меня, пойдём!». Бадда сделал шаг, потом другой, крылья за его спиной становились всё больше и всё черней, он стал ощущать странное давление на висках. Но это его уже не волновало, он летел, летел домой. Он держал за руку отца и с невероятной скоростью летели они, летели вверх, в бездну. Дом вот он, он всё ярче и ближе…
Утро. Солнце только что встало, но капли росы еще задержали в себе цвет его первых лучей. Всё, так же как и прошлым утром: поют птицы, журчит ручей. Всё тот же лес, всё та же дряхлая сосна, но сегодня к вчерашнему пейзажу добавилось пара незаметных, но важных элементов. Рядом с еще неостывшими углями лежит окоченелый труп бродяги. И вся лужайка словно снегом припорошена черным пухом….