Luisa Dark

 

                                                              Зайка в пенале.

 

      В очередной раз, разбирая свой вечный бардак в письменном столе, я отрыла, по-другому и не скажешь, прямо-таки откопала в куче всяких вещей, свой старый джинсовый пенал, тот, что приглянулся мне в начале восьмого класса своим лихим ковбойским стилем. Этой грязной, в пятнах протёкших ручек и фломастеров, с мелкими свалявшимися в катышки бумажками в чреве, вещью не пользовались года четыре, а то и больше. Во время периодических уборок его перекладывали с места на место, набив его ненужными старыми карандашами, которыми уже никогда не вздумается пользоваться, а выкинуть жалко, авось, когда и сгодятся. В общем, жилось пеналу в ящике не сладко. Но у него была своя ценность, или скорее маленькое достоинство, из-за которого он всё ещё прозябал здесь, а не на помойке. [481x699]

     Внутри, там, где в лучшие годы были распиханы линейки и десяток гелевых, модных в те времена ручек всевозможных цветов, на кармашках, пенал хранил целую историю. Внушительный такой кусище жизни его не особо заботливой хозяйки. То, что можно было бы заключить в пару внушительных томов скучного и не особо оригинального романа, на этих кармашках было отображено в нескольких рисунках и парах строчек.

     Вот справа две большие буквы «АР», объятые неумело наваянным пламенем. Когда-то эти буковки появлялись повсюду: на корешках книг в моей библиотеке, на школьных тетрадках, на запястьях. Некоторые случайные любопытные порой спрашивали, почему собственно «АР», а не «АЛ», «АЕ», ну или уж на крайний случай «АГ»?

      Хитро щурив глаза, я говорила, что это моё секретное имя, и никто не должен знать, как это расшифровывается. Видимо, говоря «никто» я имела в виду буквальный смысл этого слова. Ибо я сама и по сей день не знаю кто же этот человек, спрятавшийся за инициалами «АР»? Сильный, популярный у одноклассников, самоуверенный шутник, решивший придумать себе тайное имя и заставить окружающих поломать голову над разгадкой? Или жалкий, слабый, одинокий ребёнок, презревший своё настоящее имя, и готовый называть себя непонятно откуда взявшимися инициалами, лишь бы как-то привлечь окружающих и развеять собственную скуку, изобретая к данным «АР» всё новые и новые трактовки?

     Когда я старательно своей бесталанной рукой выводила эти буквы, а потом пропитывала ткань замазкой, чтобы можно было их раскрасить, моя соседка по парте выходила из себя. В итоге, решив хоть как-то облагородить мой пенал, она поселила на соседний карман зайку. Забавного беленького зайчишку с огромным голубым бантом на ухе. Мордочка у нового обитателя получилась озадаченной, словно говорившей: « И что я тут потерял в этом вечно валяющемся, где попало, пенале?» Но этот зайчик, на которого ушло кощунственное количество замазки, столько раз после согревал сердце. Даже когда рисовавшая его маленькая, вечно холодная рука с деформированным серебряным колечком на тонком пальчике навсегда покинула тепло моей ладони. Даже когда в памяти, создавшей зайчишку подруги, померкло приписанное рядом пузатыми разноцветными буквами имя «Лизонька».

     Зайка был украшением и предметом гордости. На него поглазели все девочки класса, и я была рада не из-за внимания других, а оттого, что мне дарят зайца, и говорят, что это специально для меня и с любовью. Я была так счастлива, что эхо в душе раздаётся до сих пор.

     Очень скоро, ещё и чёрная ручка вывела ровным крупным подчерком «Привет Лизок! Мы все тебя очень любим! 8 «г» ».

     Сейчас я знаю, что любил меня один лишь человек из всех, а вот остальной, уже легендарный 8 «г», вряд ли когда по-настоящему любил кого-то полным составом. 

     Последним в пенале обосновался дракон. Его угловатый, стилизованный профиль, рисовала художница, которая незаметно прокралась в мою жизнь. Но, прокравшись, поняла, что я и мой пенал, достойны её дракона с припиской «другу». Это было так трогательно, как трогательно было всё в той энной художнице, угрюмой и немногословной, закрытой в себе, но от того ещё более притягательной. Тот дракон спалил много дней моей жизни, показав мне миры, что я ещё не видела, о которых я только мечтала, дав в руки ключи от нескольких заветных дверок.

    С тех пор прошло немало лет, но всё осталось по-прежнему, разве что белая шубка зайки посерела и потёрлась. Но рисунки, на то они и рисунки, чтобы оставаться прежними из года в год.

    Но на самом-то деле, «АР» никогда несуществовавший давно умер, как скончалась далеко в пустыни «Лизонька», владелица зайки. По их останкам потоптались многие с разными именами и увлечениями. В итоге, на свет из скудно освещенной фонарями ночи выплыли другие инициалы «LD», за которыми просвечивало нечто похожее на реальное существо. 8 «г» класс канул в Лету, та междоусобица, дружная немая незаметная раздробленность, не покидавшая его вплоть до выпуска, стала частью истории. Рука, писавшая памятную надпись, стала единственной опорой в жизни, но в последнее время такой призрачной опорой, что того гляди исчезнет. Дарительница зайца испарилась как рыжая от восхода роса и существовала теперь сильным прекрасным облаком, далеко в небе, где-то надо мной. А художница, раскрылась милым цветком, и с каждым днём всё дальше уплывает по реке новых знакомых и друзей, войти в которую меня не звали.

     А я по-прежнему всё та же, там же и с тем же пеналом. Только стала чуть выше, чуть старше. Стала жёстче, циничней, хладнокровней, потому что, щёлкнув заклёпками и раскрыв пенал я не почувствовала ничего, ни тепла от зайки, ни ностальгии по замечательному девчачьему классу. Всё что и было, слабое презрение к «АР» и тому, что для всех приложивших к пеналу руку, всё осталось позади, а для меня стало капканом, раздробившим ногу, лишив подвижности.

      И вспомнив, что в новой сумке канцтовары всё время в куче, я решила дать старому знакомому второй шанс. Всё эти мёртвые рисунки, надо было вывести, попытаться отстирать, а не удастся - избавиться от вещи, в конце-то концов. Потому что нельзя больше думать о прошлом. Когда будущего вроде как тоже нет, мы предпочтём плавать в сером настоящем, чем страдать от воспоминаний.

    Стирка пошла пеналу на пользу, он посветлел, зато вода с него была едко-коричневая. Но заяц не собирался сдаваться. Его взгляд стал жалостливым, а «Лизонька» обратилось в умоляющую просьбу. Однако, засыпав, бледнеющие контуры порошком я оставила их отмокать до утра. Уверенная, что завтра всё равно избавлюсь от них, как чуть позже от фото, открыток и прочего. Возможно, это просто нервы и скоро пройдёт, но так больше нельзя.   

     Ночью, глядя в потолок и перелистывая историю картинок, я расплакалась. Поднялась и побрела в ванную, но прошлое уже умирало в покрытом пеной тазу. Опустившись на край ванны, долго нервно путалась пальцами в волосах.

     Ошибкой, ни ошибкой ли была моя стирка? Не важно. Смывшись с пенала, рисунки ещё прочнее засели в моей памяти. Я знала, в независимости от того, отметится ли кто-нибудь ещё, с любовью или с её намёком, на посветлевших кармашках, я так и буду жить.