Давным-давно, когда Иосиф Бродский не был ещё классиком, американским поэтом - лауреатом,
почетным доктором множества европейских университетов, лауреатом Нобелевской премии,
кавалером ордена Почетного Легиона, и просто не опубликовал ни единой строчки, -
он зарабатывал на жизнь чем попало. Вылитый Джек Лондон. Работал Бродский и
рабочим на оборонном заводе, и кочегаром в котельной, и помощником прозектора
в морге, и техником-геологом. На последнем, геологическом поприще,
мы оказались коллегами, что наполняет меня понятной гордостью.

Между прочим, в 1964 году советская власть “забеспокоилась”, что Иосиф зарабатывает
недостаточно и не может прокормить себя. Доказав этот печальный факт на двух судах -
открытом и закрытом - правители великой державы сослали Бродского в деревню Норeнскую
Архангельской области. По их мнению, именно там, нагружая самосвалы навозом,
поэту будет легче сводить концы с концами.

Вернувшись из ссылки, Бродский попросил меня устроить его в геологическую экспедицию.
Я поговорила со своим шефом, унылым мужчиной по имени Иван Егорович Богун,
и он пожелал лично побеседовать с будущим сотрудником.

Я позвонила Иосифу: “Приходи завтра на смотрины. Приоденься, побрейся и прояви
геологический энтузиазм.”

Иосиф явился обросший трехдневной щетиной, в неведомых утюгу парусиновых брюках.
Нет, франтом он в те годы не был. Это на Западе фрак и смокинг стали ему
жизненно необходимы.

Итак, Иосиф, не дожидаясь приглашения, плюхнулся в кресло и задымил в нос
некурящему Богуну смертоносной сигаретой “Прима.”

– Ваша приятельница утверждает, что вы увлечены геологией, рветесь в поле
и будете незаменимым работником, - любезно сказал Иван Егорыч.

– Могу себе представить, – пробормотал Бродский и залился румянцем
(в юности он был мучительно застенчив).

– В этом году у нас три экспедиции - Кольский, Средняя Азия и Магадан.
Куда бы вы предпочли ехать?

– Не имеет значения, – хмыкнул Иосиф и схватился за подбородок.

– Вот как! А что вам больше нравится – картирование или поиски
и разведка полезных ископа. . .

– Абсолютно без разницы, – перебил Бродский, – Лишь бы вон отсюда.

– Может, гамма-каротаж? – не сдавался начальник.

– Хоть гамма, хоть - дельта - один черт! - Парировал Бродский.

Богун нахмурился и поджал губы.

– И все же... Какая область геологической деятельности
вас особенно привлекает?

– Геологической? – переспросил Иосиф и хихикнул.

Богун опустил очки на кончик носа и поверх них пристально взглянул на поэта.
Под его взглядом Бродский совершенно сконфузился, зарделся и заёрзал в кресле.

– Позвольте спросить, – ледяным голосом отчеканил Иван Егорыч, –
А что-нибудь вас вообще в жизни интересует?

– Разумеется, – оживился Иосиф, – очень даже! Больше всего на свете меня
интересует метафизическая сущность поэзии. Понимаете, поэзия – это высшая
форма существования языка. В идеале – это отрицание языком своей массы
и законов тяготения, устремление языка вверх, к тому началу, в котором было Слово...

Наконец-то, предмет беседы заинтересовал Бродского. Он уселся поудобнее,
снова вытащил “Приму”, чиркнул спичкой и с удовольствием затянулся.

– Видите ли, – доверительно продолжал Иосиф, – все эти терцины, секстины,
децимы, – всего лишь многократно повторяемая разработка последовавшего
за начальным Словом эха. Они только кажутся искусственной формой
организации поэтической речи, понимаете?

Ошеломленный Иван Егорыч не поддержал беседы. Он втянул голову в плечи и, пробормотав:
– Минуточку, – привстал с кресла и поманил меня рукой.

– Будьте добры, проводите вашего товарища до лифта...

Выходя вслед за Иосифом из кабинета, я оглянулась.
Иван Егорыч глядел на меня безумным взором и энергично крутил пальцем у виска.

Людмила Штерн, Наш Техас (Р)
01-11-2005

Источник: http://www.sem40.ru/culture/books/15835/