Зачах совсем мой цветок в горшке

Но, видно, недостаточно хорошо… Нет, я регулярно проверяла земличку, подпитывала ее, если сухая, рыхлила карандашом. Все старания понапрасну. Зачах, умер, а я теперь обрываю по одному его желтые листки: «Любит - не любит, любит - не любит»… А, может, ему, растению, просто не хватало любви? Или общения? Стояло одинокое в горшке на подоконнике… Может, у цветов есть тайный язык, и они переговариваются друг с другом, если рядышком стоят?

Звонок в дверь. Стоит он. «На, держи». Что это? «Подарок тебе!» Разрываю обертку, достаю книгу. В. Ерофеев. «Спасибо, но я не люблю Ерофеева, ты же знаешь…». «Нет, ты должна это понять… Должна».

Ничего я не должна, думаю я. И, вообще, я люблю Куркова. У него все как-то солнечно, с оптимизмом. А у Ерофеева: «Мы жили славно, как полные свиньи. Махало кадило. В красивых пасхальных яйцах завелись черви…». Бред. Просто бред. Он валится на диван с ногами и начинает есть принесенные с собой чипсы. Я опять смотрю на свой цветок.

- Засох, да? Эх ты, поливать надо было лучше. И вообще я не понимаю, чего тебе твои друзья тогда подарили на день рождения эту дифимбахию…

-Никакая это не дифимбахия!

- Ну я не знаю, правда, что это такое… Мне без разницы. И чего они решили выпендриться цветок в горшке. Сделали бы по-простому букет красивый, упаковали получше ну, там бантики, розочки - и все дела. Жмоты! Захотелось им, чтоб подольше простоял…».

Я смотрю в окошко. Детишки расчерчивают классики, носятся, как угорелые, друг за другом, шумят так весело. Какая-то бабулька пытается угнаться, по-видимому, за внуком. Куда ей! Мальчишка проворно обегает песочницу и что-то дает такой же девчушке-козявке… Эх, жаль, не видно что. Наверное, безделушку - из тех, которые имеют значение только в детстве: яркий фантик, жвачку… А, может, я ошибаюсь, и сейчас в руках у той девочки любовная записка? Да нет. Они же еще не умеют читать и писать… Хотя… Почему это вдруг такой ажиотаж возник среди других девчонок, которые стоят в стороне? Почему они тычут пальцем в девчонку и смеются? Завидуют. Чужая любовь всегда вызывает зависть. Только в детстве мы ее скрываем за обидными дразнилками «тили-тили тесто, жених и невеста». А повзрослев, - за милыми улыбками и лживыми восклицаниями: «Вы такая чудесная пара!».

- Закрой окно, у меня голова болит от этого уличного шума. И, вообще, я посплю у тебя, ладно? Не забыла, нам вечером в клуб. И одень, пожалуйста, ту кофточку,.. ну, ты помнишь, в которой ты так сексуально выглядишь. Мне все будут завидовать…».

- Нет, не будут тебе завидовать. Я не пойду в этот клуб. И не надену эту треклятую кофту, которую ты сам мне купил в порыве щедрости (а, может, ты просто хотел, чтобы я соответствовала?) И спать ты пойдешь домой. Увы. Ты больше никогда не придешь в эти стены, никогда не заберешься с ногами на мой любимый диван. Уходи. Я так решила.

Ты крутишь пальцем у виска. Сам такой. Хлопнула дверь. Внутри все перевернулось! Ура, я свободна! Я надеваю свою любимую кофту (та, что из-за тебя лежала год в шкафу говорил, она полнит) и выбегаю на улицу…

Я ищу девочку, чтобы сказать что-то очень важное. Неужели она уже ушла домой? Нет. Сидит у песочницы и водит прутиком по песку. В руке у нее зажат детский рисунок. Улыбающееся лицо и одно слово Маша. Так вот, оказывается, что подарил ей маленький романтик. «Ты Маша?» спрашиваю я. Грустно кивает. Я беру ее на руки и кружу, кружу. Она сначала пугается, а потом начинает улыбаться. «Не будем слушать никого. Да, Машенька, да? Пусть завистницы завидуют, а сплетницы судачат. Ты знаешь, кто такие сплетницы? Послушай меня. Он ведь хороший, да? Она улыбается и кивает: очень, очень. Так скажи ему об этом. Ты знаешь, как ему будет приятно. А теперь беги. И не грусти больше».

Я иду по улице. У меня на глазах слезы. Мне так хорошо и так плохо, но все-таки больше хорошо. Я знаю, что все еще будет!