Гротескное лицо смотрит из черного зеркала кровавого отчаяния и задается опиумным взглядом самым пошлым и грязным вопросом о моем отвратительном состоянии порнографической меланхолии. Открывает рот выпуская изворотливых черных змей из своих отмерших от едкого дыма легких. Змеи пренебрежительно расползаются по стенам занимая все свободные от пауков-человекоедов углы и тихо, настырно гремят в унисон. Глаза-отражения выпали из глазниц, упали на грязный пол и разбились огласив окрестности хрусталем.  А я дотрагиваюсь до зеркала трясущейся ладонью, провожу ею по вогнутой линии бледной щеки, она бьет барабаном по измученным ушам; по толстой линии тонких, фиолетовых  губ, они поют умирающей скрипкой;  по волосам, черным, гладким как перья ворона, они фальшиво играют на маленьких, золотых флейтах. Это не я, я так не играю. Грозное лицо выдувает тромбоном ответ, сухой, червствый и, о Боже мой, правдивый, как снег ясным декабрьским утром, как ненависть отравляющая сознание. Я замахиваюсь для отчаянного удара в зеркало, лицо ехидно и ненавистно улыбается. Нет. Я не ударю, себя я так не убью, а он, он все равно вернется, в любом моем кошмаре, в любом зеркале и окне, в каждой строчке и даже взгляде.