Мне плохо без тебя. Стоило тебе уйти, как вся моя злость, недовольство исчезли. Я сидел один среди вещей, которые некогда окружали нас, и я понял, что они поменяли свою суть. Раньше это был просто диван, стул, телевизор, шкаф, а теперь они хранили частичку тебя.
Вот стоят книги, твои любимые, потрепанные. Часто вечерами, ты сидела в кресле с ногами, укрывшись пледом, и читала. Рядом с тобой всегда лежало что-нибудь съестное, яблоко, например. Ты, ленясь выбросить огрызок, просто бросала его на пол. Вот и сейчас на полу возле правого подлокотника лежит мумия яблочного огрызка.
Вот эти обои мы клеили вместе. Они разные, но ты подбирала их по цвету, составляя немыслимые геометрические композиции. Для меня теперь непривычно видеть в домах других людей обои с цельным рисунком. Все помнит тебя, дышит тобой.
И этот старенький палас...Каждое утро, спустив ноги с кровати, ты бежала по нему босыми ногами в ванную, и возвращалась прохладная, душистая, чуть влажная, чтобы разбудить меня. Я вяло отбрыкивался, закрывался руками, а ты смеялась и целовала меня в незащищенные части тела-глаза, ухо, локоть…Нам было весело.
Ты была художницей. Я любил смотреть, как ты творишь. Ты становилась такая строгая, задумчиво смотрела на холст, делала несколько взмахов кистью, будто колдовала, и снова смотрела…Когда ты была недовольна, ты досадливо кусала губу и прищуривала правый глаз…Смешная…
Ты была художницей. Отсюда наши скандалы. Ты кричала, что для духовного развития творческой личности необходим хотя бы флирт, то, что алкоголь и наркотики в малых дозах способствуют развитию творческого потенциала. Ты злилась, и орала совсем не интеллигентно и абсолютно не духовно швыряла тарелки и ломала кисти… Истеричка… Потом мы мирились. Ты приходила виноватая на прокуренную кухню и молча запускала свою тонкую руку в мои волосы. Клялась. Я таял и целовал тебя в трогательную макушку.
А потом ты заболела. И я, в бессилии, ломал руки и тихо плакал в ванной.
Ты медленно, но неумолимо, безнадежно угасала, но до самого последнего момента были живы твои глаза, ставшие во время болезни еще больше, глубже и печальнее. Они, в темных полукружьях синяков, и на осунувшемся во время болезни лице, смотрелись как две бездонные чаши, полные горя и невыносимой боли.
Ты не умерла, нет. Ты ушла. Чаши боли переполнились и излились, освободив тебя от своей тяжести.
Я люблю тебя, всегда любил, и буду любить. Ты останешься со мной твоими книгами, картинами, фотографиями, зимним солнцем и весенним ветром, летним дождем и хрустальной осенней прозрачностью.