Крохотная кухонька в доме хрущевской застройки. Ремонт собственно кухни тоже не блестит новизной – видно, что какую-то ухоженность стараются сохранить – потолок подбеливают,  обои подклеивают, но на этом и все. Под потолком крутиться, разгоняя волны горячего летнего воздуха и клубы дыма, вентилятор. На улице совсем не июльская хмарь – если не обращать внимания н температуру воздуха., то можно было бы сказать, что на дворе октябрь. Но нет. Лампочка освещает творящийся на кухне бардак – баночку из под шпрот, доверху заполненную сигаретными бычками, посуду с застывшими остатками пищи, залапанные рюмки и полупустую пластиковую бутылку с мутноватой жидкостью. Было видно, что тут пьют уже не первые сутки На подоконнике сидела Туча, в некогда белой майке и коротких шортах, не скрывающих потрясающей красоты ее длинных, стройных ног. Туча с крайне философским видом уже в третий раз поднимала рюмку, принюхивалась, но выпить никак не решалась.  Самогон был крепкий, а годы уже не те, чтобы третьи сутки подряд пить. Создавалось впечатление, что самогон Туча собирается вынюхать, периодически закуривая крепкими сигаретами, от которых глаза слезились, а на языке оставалась неприятная горечь.

Ее подопечная сидела внизу, подпирая спиной холодную батарею и обняв худенькие, острые коленки. Миниатюрные плечики периодически вздрагивали от сдерживаемых рыданий.

-        Туча, ну как так? – девчушка подняла на нее огромные изумрудные глаза с поволокой, уставилась, ожидая, что скажет наставница. – Ну за что? – рыжие, встрепанные косички, казалось, тоже уставились вопросительно. Нда, что-то ты допилась, подумала Туча. Уже кажется, что волосы на меня смотрят. На вопрос – как так и за что она не знала ответа. Знала бы – поделилась. Но сейчас, признание собственной некомпетентности могло добить Рыжку, а этого нельзя допускать. У Тучи еще не было провалов с воспитанницами. И сейчас она тоже его не допустит. Поэтому надо говорить. В слух. Рассказывать о том, что когда-то она сама сидела так же, убитая, раздавленная. И что после пятого-шестого подопечного это проходит.

-        Рыженька, маленькая, ну, это не как так и это не за что-то. Это жизнь. И это работа. Понимаешь, работа. Есть в ней такое отвратительное и противное слово «надо». Ну, я сама через тоже самое когда-то проходила. И я знаю как это происходит. Это пройдет. Обязательно пройдет, Рыжка. Обязательно.  – в глазах воспитанницы опять заблестели слезы. К черту, подумала Туча и залпом допила остававшееся в рюмке. Подышала открытым ртом. Закурила очередную сигарету.

-        Не пройдет. – срывающимся голосом сказала рыжая. – Я точно знаю. Это навсегда.

-        Конечно, навсегда. – разозлилась Туча. – Это не пройдет окончательно. Сначала оно отложиться в самые низкие уровни твоего сознания. Впитается в твою кровь, в твои нервные клетки. Тебе будет казаться, что ты умираешь. Тебе уже кажется, что ты умираешь, что ты не можешь дышать – без помощи подопечного ,  а потом будет очередной этап. Апатия. Тебе не захочется больше ничего. Просто чтобы все побыстрее закончилось. Но оно не закончится. С каждым днем ты будешь впадать во все большую зависимость. – Туча свела брови к переносице. Она вспоминала. Как оказалось, память хранила гораздо больше, чем она подозревала. Больше, чем она боялась. И теперь услужливо подсовывала картинки – крупные руки, держащие за талию. Прядь волос, которая всегда выбивалась из косы и падала на глаза, и как ей нравилось эту прядку заправлять. Глаза. И помимо воли слова ее обретали эмоциональную окраску. Становились прочувствованными. Необходимыми. Теми самими словами, которые ей так давно хотелось сказать хоть кому-то. – В один момент, ты уже перестанешь понимать где ты, а где подопечный, и вот тогда начнется самое страшное. У тебя не будет ни секунды покоя. Тебя начнет ломать. Выворачивать на изнанку. Перетряхивать все, что тебя составляет. Ты начнешь срываться на окружающих, на предметы обихода. На все то, что у тебя есть – за то что оно есть, а подопечного твоего у тебя нет. Потому что он не твой.. – Туча задумчиво посмотрела на свои руки. Миллион лет назад зажившие руки. Но теперь,  непонятно почему, уже невидимые порезы начали болеть, Как тогда. Когда она, захлебываясь рыданиями, била тарелки из своего любимого сине-белого сервиза. Выяснилось, что она до сих пор в деталях помнит, как синее стекло с молочно-белыми прожилками разбивается о белый кафель, брызгает во все стороны осколками, которые больно впиваются в босые ступни, и на белом кафеле появляются алые пятна. И Туча, хотя тогда она была еще не была никакой Тучей, начинает смеяться. Громко. Безумно. Чтобы через две минуты придти в себя и начать убирать устроенный бедлам. Убирать руками, чтобы было больнее. После этого она неделю не могла нормально ходить. Шрамы с ладоней сошли только спустя два года. Это, как выяснилось, она тоже до сих пор помнит. – Ты себя возненавидишь за собственное поведение. За собственную слабость, за невозможность отпустить или уйти самостоятельно – потому что, черт бы всех побрал, ты привыкла все в этой жизни доводить до логического завершения, и ты начинаешь боятся еще больше – потому что уже не уверена, что когда придет время уходить, ты сможешь это сделать. Ты впадаешь в еще большую депрессию. Ты уже практически перестаешь выходить на улицу. Ты боишься выходить одна – потому что не можешь поручится за то, что не попытаешься с собой что-то сделать, а инстинкт самосохранения у тебя вшит. Тебя ни на секунду нельзя будет оставить одну. В одиночестве ты начинаешь задыхаться и захлебываться. И ты начнешь пить. Заливать глаза алкоголем, просто потому что будешь уже не в состоянии смотреть на реальный мир трезвым взглядом. И это тоже стадия. Одна из многочисленных. – Туча замолчала. Ее начала бить дрожь. Рыжка смотрела на нее во все глаза. Даже плакать перестала. Еще бы. Она еще ни разу не видела свою вечно уравновешенную и спокойную до одури мистрис в таком состоянии. Рыжка, откинув за спину косички, пошатываясь и держась за батарею, привела себя в вертикальное состояние и разлила по рюмкам еще самогону. Обе молча выпили и закурили.

-        А дальше что? – робко спросила Рыж.

-        А дальше… Дальше. – Туча хотела было откинуться, но чуть не выпала из открытого окна, поэтому, от греха, пересела на маленький кухонный диванчик. Вздохнула. Вспоминая. Закусывая губу. – На самом дне твоей души просыпается надежда. На какую-то смертельную болезнь. На машину, которая тебя собьет. Или, хотя бы, на доброго волшебника, который придет и заберет тебя. Ты начинаешь все глубже погружаться в свой внутренний мир. Перестаешь жить реальностью. Ты рисуешь себе целый мир, где все хорошо. Где ты кому-то нужен. Просто потому что ты – это ты. А не за что-то. И потом… - Туча снова замолчала. Не хотела вспоминать. Не хотела рассказывать. – Потом, дальше у каждого по своему. Дальше – после этого, каждый должен идти без наставника. Самостоятельно. Как я шла. – Рыжка удивленно взглянула на Тучу.

-        У Вас что, не было учительницы? – спросила она.

-        Нет. Я долгое время не знала, кто я. Мне об этом сообщили, когда я пыталась уйти. Потому что к тому моменту я окончательно уверилась в собственной бесполезности. Мне тут же дали смысл, надежду. И осознание себя, своей ценности. Тогда-то я и получила свое имя. Туча. Потому что ходила долгое время мрачная и задавалась вопросом – почему они пришли так поздно. Неужели нельзя было придти раньше? С тобой все будет по другому. Ты и так знаешь, что это работа. Противная, нудная, жуткая. Но нужная и интересная. И с которой никто, кроме таких, как мы, не справится. И это тебя защитит. Ты главное помни об этом. Вшей эту мысль себе в сознание. И тебе станет легче. Поняла, девочка? И… Иди спать. Уже давно пора. – Туча незаметно для своей ученицы сплела узор сна-без-снов. Наполнила его силой и мягко спустила на Рыжку, которая тут же зазевала, и отправилась на диван. Спать. Туча все так же сидела, курила. Когда она убедилась, что ученица спит достаточно крепко, что телефонный разговор на повышенных тонах Рыж не разбудит,  то достала мобильный телефон, набрала номер. Ответили, не смотря на поздний час, сразу.

-        Туча? – голос не был сонным. Следовательно, Кэррен не спал.

-        Ну ты и мудак. – без предисловий сказала она. – Ну ты и ублюдочный мудак. Зачем ты ее в это втянул! Она же дочь Марты! Какого черта? Она не целитель душ, она для этого не предназначена. Зачем ты это с ней делаешь? Кому это надо?! Марта давно мертва, тебе незачем ей мстить, Кэррен. Незачем. Я из нее не воспитаю целительницу, хоть ты тресни. Я не хочу гробить девчонке психику. – Туча начала срываться на крик.

-        Ты где? – грубо перебил ее Кэррен. – Как я понимаю, вы с Рыжкой не придумали ничего умнее, как нажраться в хлам. Я понимаю, она. Но ты, ты же специалист, мать твою так! Ведешь себя, как тупой подросток.

-        Я у Рыж. Жду. – не дождавшись ответа, Туча бросила трубку. Отправилась в душ. Выбить пьяную и сонную одурь из головы. Параллельно поставила чайник на плиту, чтобы заварить ненавистный кофе. Сгрузила посуду в раковину.

Туча во все глаза смотрела на своего шефа.

- И что ты мне скажешь? – молчание стало совсем неприличным. Пошлым. Гадким. – Или побоишься вслух, не по телефону.

- Не побоюсь. – Туча нахмурила брови. Кэррену нравилось, когда Туча хмурилась. Это ведь так… для туч. Хмуриться.  – Так вот. Зачем калечить девчонку? Она боевик, при этом боевик классический. От нее гораздо больше пользы будет, если научить ее боевым узорам, а не чтобы она копалась в чужом дерьме, разгребала чужую жизнь, тратила при этом свою, и ничего, ничегошеньки не получала взамен, Кэр. Я смогу и из нее сделать целителя. Но толку от этого… - Туча затянулась. – И скажи мне, зачем мстить давно мертвой женщине?

- А ты не думала, что это не месть, Туча? Скоро начнется война. А Рыжка – еще ребенок. Я никогда не отправляю детей на убой, я ненавижу из оных делать боевиков и отправлять на передовые рубежи, чтобы они сражались за идеалы, которые станут их идеалами через долгие годы. Я ненавижу, когда умирают дети. Я обещал Марте, что ее дочь будет жить, слышишь, Туча? – Кэррен вздохнул и тоже потянулся к полупустой пачке. Достал сигарету, подкурил с помощью узора и вдохнул терпкий дым. Выпуская его в потолок, к вертящимся лопастям люстры. – Мне неважно, какой ценой. Главное – что ребенок будет жить. Ты же знаешь, целителей душ на передовую не отправляют. – он посмотрел женщине прямо в глаза. Ожидая увидеть в ее глазах отклик. Отзвук. Знал, что эти слова ее тронут. Но в мшистых озерах не мелькнуло понимания. Нежности. В них был только холод. Грозовой холод и озон.

- Война, значит. Нет, Дракон, я не спрашиваю, почему я об этом не знаю. Я спрошу – а что, если ее судьба – идти на баррикады. Защищать этот мир. А не вытряхивать дерьмо из ненужных душ. Не пытаться вылечить их, для того, чтобы потом они ее предали. Продали. Обменяли. Для того, чтобы они свою музу растоптали в грязи. Ты же знаешь, что музы долго не живут, Кэр. Я исключение. – женщина поежилась. Становилось прохладно. В открытое окно задувал совсем не летний ветер.

- Ты муза, Туча. Ты мертвая муза. Но при этом, ты живешь. Ты дышишь. Что ты ей сказала? Я надеюсь, ты успела не натворить непоправимых глупостей? – темные карие глаза с недоверием смотрели на подчиненную.

- Я? Нет. Не успела натворить глупостей. Я просто поделилась опытом. Тем, который я добывала кровью. Своей.  Кэррен, я тогда не знала, что это работа. Ей легче, в каком-то смысле. Она просто пройдет по моим следам, но почти без боли. Но я соврала, шеф. Это не проходит ни после третьего, ни после пятого подопечного, и кому как не тебе знать.  – Женщина тряхнула головой. Отгоняя призраков прошлого, плотным кольцом окруживших ее.

- Я, я знаю. Знаю, Ящерица. Знаю, как тебе было больно. И знаю, что ты до сих пор за каждого из них готова умереть. За Орена, за Тау, за Хелла, за Сира. Я знаю, в чем ты еще ей соврала. В том, что это работа. Что подопечных не надо любить, ты, муза, ты соврала. При этом – подло  Потому что, кому, как не тебе знать, что единственный способ излечить их охромевшие души, спасти их ауны от Хаоса – это любить. Преданно, отчаянно. Так, как когда-то мы любили друг друга, Ящерка.

Ответом ему послушил лишь вздох и вспышка кончика сигареты.

- Да, Дракон. Точно так же, как мы любили друг друга. Я знаю, что ты до сих пор готов отдать свою жизнь за Марту, за Алекс, за Шкай. За других девочек. За ту же Рыжку, которую ты соблазнил идеалами служения, не посмотрев на то, что это дочь твоей подопечной. Не посмотрев на то, что она любит тебя. Без оглядки. Когда я смотрю на нее, я вижу себя. Миллион лет назад. Миллиард лет назад. Только мне было проще. Ты меня тоже любил. Скажи мне, Дракон, почему мы готовы отдать жизни за них, лишить их права выбора, но почему, из-за чего мы не смогли отдать жизнь друг за друга? Неужели мы недостаточно любили, Дракон?  - вспышки молний осветили лицо Тучи, на мгновение изменив его. Сделав это лицо таким, какое Кэррен уже не видел много лет. Миллиард. – Неужели?... – голос стал хриплым. Срывающимся. Родным. Начинался ливень. Капли резко стучали по асфальту. По листьям. По траве. По окнам и подоконнику. Залетали в темную кухню, освещенную двумя сигаретными огоньками. Падали на пол. Как слезы.

- Ящерица, давай не будем. Не сейчас. Скоро война. И мы должны спасти детей. Поэтому они будут ковыряться в грязи. Цель оправдывает средства. Я не хочу смерти этим детям. Я хочу, чтобы Рыжка, Сани, Ольна, Ольгерд, Кастор, Фэд и прочие жили, понимаешь? Я хочу, чтобы у них был шанс на то, чего не было у нас. На сознательность, на выбор. И поэтому сейчас выбор за них сделал я. Туча, ты же знаешь. Помоги мне. Я не справлюсь. Мне тоже сложно. Сложно морочить головы девочкам, которые мне годятся не во внучки – в праправнучки, девочкам, которые являются дочерьми и внучками наших с тобой друзей.

- Я не помню наших друзей. Я была лишена даже такой милости, как память.  Мне пришлось проходить все заново, Дракон. Я уже не знаю, что важно. И я совсем не уверена, что цель оправдывает средства. – Капли продолжали шуршать. Они падали на лицо Туче, и он не был уверен, что они не смешиваются с другой влагой – с ее слезами. – Я вернулась только ради тебя. Потому что ты попросил. И я до сих пор не знаю, что я для тебя. Цель или средство.

- Ты пьяна, Туча. Как студентка. – он констатировал и так давно понятный факт. Хотелось взять, встряхнуть ее, вернуть в рамки холодно и трезвомыслящего профессионала. Чтобы не отвечать на вопросы, ответа на которых он не знал. Давно забыл.

- А ты не ответил, Кэр. Не ответил, и я знаю, что не ответишь. Но если тебе это надо, я сделаю из Рыжки целителя. Но если, если окажется, что их все равно убьют и смерть их будет не в бою, я убью тебя. Ты же всегда говорил, что есть право выбора, Дракон. Всегда. А мы этого права их лишили, возомнив себя богами.

- Уже скоро, Ящерица. Скоро будет финал. И тогда мы отдохнем. А они будут жить. Все. Я верю в этом. Вера – это все, что у меня осталось. – Кэррен вздохнул. – Ты скучаешь за Хеллом? – неожиданный вопрос. В лучших традициях Кэррена. Туча вздрогнула. Зачем-то посмотрела на ладони. Кэррен увидел бело-синие осколки и капли крови на белом кафеле,  как съезжает вниз, по стенке, не в силах сдержать рыдания та девочка, которая была до того, как родилась Туча. Как она размазывает по лицу косметику, как завывает, захлебывается от беспомощности. От зависимости. От необходимости. И Кэррен прекрасно понимал, что из-за этого его знания Туча его сейчас ненавидит. Потому что соврать не сможет.

- Скучаю, Кэр. Безумно скучаю. Я его действительно любила. Очень сильно. И до сих пор люблю. Но там же нет шансов. Нет возможностей, потому что я отрубила все линии. Все ниточки. И он отрубил. Потому что так надо. Потому что здоровому ему не нужна я. Не нужна целительница и муза. – Туча понимала, что ведет себя, как Рыж. Просто память, разбуженная ливнем, требовала выхода. Требовала сказать в голос то, чего она уже давно не говорила.

- Нужна, Туча. Очень нужна. Я же знаю. И я тоже знаю, что вернуться нельзя. Иди сюда. Я обниму тебя. Только сегодня. Пока Рыжка спит. А то если она увидит, то расстроиться. Разочаруется окончательно. И может наделать глупостей. – А пока поплачь. Сейчас можно. – холодные, мокрые от дождя руки обняли его за шею. Крепко. В лицо пахнуло запахом самогона, озона, хвойного шампуня и сигарет. И прогретого асфальта. И мокрых листьев. – Ящерица. – прошептал он.

- Дракон. – ответила Туча, сквозь всхлипы. – Я так хотела бы…

- Я знаю.

И только тишина и звук дождя были им ответом. На все их немые незаданные вопросы. На все скуренные сигареты, все спасенные и не спасенные души. На мгновения любви и на вечность, проведенную в холодном одиночестве.

Крохотная кухонька в доме хрущевской застройки. Ремонт собственно кухни тоже не блестит новизной – видно, что какую-то ухоженность стараются сохранить – потолок подбеливают,  обои подклеивают, но на этом и все. Под потолком крутиться, разгоняя волны горячего летнего воздуха и клубы дыма, вентилятор.

Дракон взмыл в ночное хмурое небо, расправил огромные алые крылья, наслаждаясь воздухом. Свободой. Грозой. И тучами.

Изумрудная ящерица скользнула в сочную траву, капли дождя приятно холодили чешую. Она взглянула наверх и увидела огромного дракона. Улизнула в камни. Дожидаться утра.