любимому городу 


Этот город составлен из пробок, пустых 
разговоров, бутылок, ментов, иномарок, 
спешки, давки, сирен; опоздавших "прости"; 
сигаретного дыма; подъездов и арок; 
истекающих светом витрин; голубей; 
глянца; провинциальных амбиций 
и волнующих снов, в коих каждый плебей - 
щеголяющий ксивой, моделью и тачкой патриций 

Здесь разбилось так много надежд тех, о ком 
не рождают газеты и шоу скандальные толки - 
босяки - и они не решатся пройтись босиком 
по его тротуарам - так больно кусают осколки. 

Здесь с утра замечаешь, что за ночь на метр подрос 
небоскрёб на углу. Изогнувшись пунктирной, 
бесшабашенный кран образует гигантский вопрос, 
а вопрос, даже тот, что не задан, здесь, ясно, - квартирный. 

Здесь всегда - межсезонье, а воздух - угарная смесь. 
Если небо с землёй поменяются, выкинув сальто, 
не заметит никто, ибо кажется часто, что здесь 
даже небо намазано слоем густого асфальта 

Этот город не верит давно ни любви, ни слезам - 
верит в деньги и в них же влюблён. Бескорыстно. 
Деньги - мера всего и всеобщий сезам, 
открывающий двери и храмы. Вовеки и присно. 

Здесь в сердцах пустота, а в глазах - фейс-контроль и дресс-код. 
Смотрят, словно банкир на клиента, просящего ссуду. 
Если б я ещё верил в какой-то счастливый исход, 
это б не был исход, вероятнее - бегство отсюда. 

Я рванул бы в рекламный раёк, я - прескверный москвич, 
но люблю этот город, каким бы он ни был уродом. 
Это просто стокгольмский синдром. Так кирпич 
любит стену, в которую был по ошибке вмурован. 

Здесь с годами морозы всё мягче. В душе - всё лютей. 
Как гигантский циклоп, завершая открытие века, 
он не может прозреть, потому что так много людей, 
здесь, так много людей, но так мало, увы, - человека. 

Мы замёрзнем в аду, потому что при жизни горим 
на большой сковородке, покрытой дорожным тефлоном. 

Здравствуй, я-уж-не-помню-какой-там-по-номеру-Рим, 
ставший, как это свойственно им, Вавилоном.
 

© Иван Зеленцов