12 лет назад Рубен Андриасян вернулся с Земли Обетованной другим человеком. С физическим выздоровлением в его жизнь пришло умение ценить каждый прожитый день

Большая Газета, 29.10.08


Обидно за мэтра: что ни интервью – бла-бла-бла, одно да потому. «Чем порадуете в новом сезоне? Когда закончится ремонт? Что происходит с отечественной культурой?». Отчего бы не поинтересоваться, а что радует его самого? В кабинете главного Лермонтовки трень-брень: «Рубен Суреныч, вы сейчас по телевизору выступаете». – «Надеюсь, они ничего не сказали о моем 70-летии?» Андриасян отказал всем изданиям – говорит, что штампы надоели до чертиков. Я пообещал: ни одного вопроса впрямую о театре и, главное, о ремонте…

– Случались ли в вашей жизни, Рубен Суренович, обыкновенные чудеса? Или даже необыкновенные…

– Самое необыкновенное чудо, наверное, заключается в том, что мне посчастливилось заниматься любимым делом. Когда мне задают вопрос «ваше хобби?», я произношу то самое магическое слово, которое мы договорились в этой беседе не упоминать. За мое хобби мне платят огромные деньги, а я получаю колоссальное удовольствие. Мы не очень-то ценим такой расклад, хотя большинство людей ходит на работу, как на каторгу, – только бы заработать деньги, а не получить удовольствие от профессии. [

Я считаю огромным чудом то, что у меня четыре внучки. Четыре чуда сразу (улыбка). Без лже-патриотизма: я считаю чудом, что попал в эту страну, поскольку по духу она мне ближе остальных своей многонациональностью (вообще же при мне нельзя плохо говорить про Россию и Армению тоже). Здесь, без всякой опоры, без всякой подмоги, без всякого покровительства я стал тем, кем стал. Мне удалось решить довольно сложные задачи, важнейшая из которых – возвращение русского драмтеатра в нормальное творческое русло. Я, очевидно, везучий человек. И счастливый человек. Потому что мне на моем веку (и это тоже чудо) встречались прекрасные люди – интересные, добрые, умные… Полно чудес на свете, Леша.

– Зная о пиетете, с которым вы относитесь к дамам, нетрудно догадаться, почему вы всю сознательную жизнь проводите, так сказать, в цветнике – любимая жена, с которой вместе долгие годы, дочери, внучки… Любовь близких женщин наверняка делает вас весьма довольным человеком. А можете сказать наверняка: «я знаю женщин»? Или все-таки есть нечто, чего вы в них недопоняли, недоразгадали?

– Если человек думает, что он знает женщин до самого дна, ему должно быть очень неинтересно жить. Как бы банально ни звучало, для мужчины женщина всегда загадка. Уж больно велика разница в психологии полов. Да и женщине мужчина всегда непонятен – до возмутительности. Я с удовольствием наблюдаю моих внучек с младых ногтей, как в них уже пробуждается женское начало: еле ходит, совсем не говорит, но уже натягивает на себя какую-то тряпку, идет к зеркалу и сама себе изумляется. Мало того, что я дома в цветнике, так на всем этом, пятом, казенном этаже я один мужчина. И как-то к этому привык. Не скажу, что мне некомфортно в обществе мужчин, очень даже комфортно. Но есть избитая истина: мужчина все делает ради женщины, женщина все делает ради мужчины. Это так. Я не знаю, чего больше во имя той же любви было сотворено – добра или зла. Но – во имя любви! Вот эта вечная загадка, и вечный конфликт, и вечная любовь, наверное, были созданы для равновесия в мире.

– А трудно постигать непостижимую дамскую логику? Неужели даже такого уравновешенного человека не способна вывести из себя женская глупость? Никакого шовинизма, просто вопрос о частностях.

– Да уже привычно. Это только поначалу лезешь в бутылку, а потом наступает смирение: есть эта разница и с этим надо жить.

– Знакомо ли вам такое чувство, как зов крови, зов предков? Испытываете ли интерес к отождествлению своих корней? Что в вас есть такого специфически армянского?

– Ну ты спросил… Хм… Вот, скажем, дачу я купил потому, что там был больной виноградник. И я себе сказал: «армянин ты или нет? ты должен его вылечить!». Вылечил.

Я когда приехал в Казахстан, очень быстро понял, что главных три слова в казахском языке знаю (улыбка).

– Какие же?

– Вонах, арах, ахмах (с армянского. – Ред.). Эти три слова – «гость», «водка», «дурак» – поймет любой казах и любой армянин. Я понял, что тут приживусь (улыбка). Не могу сказать, что замечаю какую-то обособленность свою и неповторимость – вряд ли чем-то отличаюсь от русских, казахов, немцев, корейцев… Иногда ощущаю себя голубоглазым блондином (смех). Хотя армянин во мне сидит. У меня в машине диски с армянской музыкой. Я с удовольствием, хотя и редко это удается, общаюсь на армянском языке. Но, если говорить о ностальгии, возникает она, наверное, по людям, не по географическому признаку. Все-таки я – армянин, рожденный в России, поэтому мне не присущи какие-то выпуклые черты армянского менталитета. Как казахи говорят – «шала казак» (ненастоящий казах), в Армении бы про меня сказали «перелицованный армянин». Изначально, по судьбе я такой – не русский, не казах, не армянин, а черт-те что (смех).

– Можете вспомнить себя мальчишкой, подростком, юношей? Какие мечты терзали ваше воображение тогда?

– Проявил бы уважение к почтенному возрасту! Я не всегда помню, что было накануне (улыбка). Ну… Начнем с того, что, как обычно бывает с детьми врачей, я был болезненным ребенком. Но рос в очень интересном дворе: там за малейшую подляну били смертным боем. Поэтому ребята все выросли очень хорошие. А вот учиться мне было сложно. Не только потому, что особой тяги к знаниям не испытывал, но в большей степени из-за разделения по половому признаку – в то время, как ты знаешь, мальчики и девочки обучались раздельно. И когда нас объединили (девятый класс, я в самой поре созревания), это стало мучительной проблемой. Особенно били по нервам уроки физкультуры. И потом, мы, мальчишки, привыкли к вольной лексике и первое время бегали в туалет не столько покурить, сколько поговорить на нормальном языке (смех). Лично я был очень романтичным парнем. Могу тебе признаться не для печати, как я в первый раз напился до чертиков.

– Ну отчего же не для печати, Рубен Суренович, вы же откровенничаете не о том, как впервые поцеловали девушку и что при этом испытали.

– Ну, смотри. Я же был воспитан на восточной поэзии – «Соловей и роза»…И вдруг однажды узнаю из научно-популярной брошюрки, что Соловей любит Розу потому, что в стебельке цветка живут и питаются им какие-то меленькие вошки, любимое лакомство Соловья. Мне было тринадцать или четырнадцать лет – и, помню, крепко я выпил тогда с горя (улыбка). С годами это стало проходить (смех). Хотя и сегодня порой случаются открытия, которые «ставят меня на уши».

– Вот-вот, по поводу открытий. Очень немногие люди с возрастом сохраняют способность не превратиться в мизантропов – подозрительных, мелочных, угрюмых. Те, которые не утрачивают детского выражения лица (а это взгляд на мир с широко раскрытыми глазами), не перестают удивляться и делать открытия. Что в нашем времени вас удивляет, а что давно уже не удивляет?

– Удивляет меня одно – человек. Потому что это нечто неисчерпаемое и удивительное. Человек в тех или иных своих проявлениях как бы не повторяется. Я не говорю о шаблонах человеческого поведения, в принципе-то человек очень «штучный товар». Поэтому и открытий масса – со знаком плюс или со знаком минус, но открытий.

Что меня перестало удивлять? Что Соловей любит Розу (едва заметная улыбка). Меня перестала удивлять меркантильность людей. Меня перестало удивлять, что в каждом человеке есть и Бог, и черт. Все перечисленное из того же разряда – «с этим надо жить».

– Менялось ли с годами ваше представление о дружбе, смещались ли ценности? И чего в жизненном багаже больше – разочарований в дружбе или веры в то, что истинные дружеские узы незыблемы?

– Разочарования были, но они не смогли поколебать веру в дружбу. До сих пор у меня сохранились прекрасные отношения с ребятами, с которыми учился еще в школе. Вчера у меня был праздник – из Израиля позвонил Роберт Акопов, художник, с которым мы сделали много спектаклей, ту же твою любимую «Поминальную молитву». К Эрнсту Гильдебрехту в Германию я приезжаю, как к себе домой, он – ко мне с таким же настроением. Когда в 1996 году я приехал в Израиль, у меня было ощущение, будто я вернулся в Алма-Ату десятилетней давности. Словом, я ценю дружбу и во что бы то ни стало пытаюсь ее сохранить. Когда тебе худо и дружочки твои звонят издалека, говорят «ты, брат, держись, все нормально, прорвемся!» – это так здорово! Казалось бы, просто слова… Нет, поддержка. Вливание сил. Я в это не могу не верить – этим живу.

– Часто можно услышать от людей, которым, если можно так сказать, довелось оказаться на краю пропасти и даже заглянуть в лицо смерти, что у них кардинально менялось мировоззрение. В вашей жизни, я знаю, случались очень непростые ситуации. И вы, слава Богу, всегда «держали удар». Что случилось с мировоззрением? Изменилось ли отношение к жизни после преодоления «крутых пике»?

– (после долгой паузы) Начинаешь гораздо больше ценить жизнь. И понимаешь, что надо жить, наслаждаясь каждым днем. Могут случаться ссоры, скандалы, тяжелые болезни, но все это ради жизни. Каждый раз, попадая в какие-то серьезные передряги, я ловлю себя на том, что заново учусь радоваться. Со временем это проходит, к сожалению. Радость становится привычной. Небо голубое, солнышко блестит… ах, да, еще и травка зеленеет. Радоваться этому каждый день мы, к сожалению, не умеем. А надо бы.

– Простите, мы коснулись совсем уж личных моментов… Давайте переключимся на другие темы. В какой степени профессия режиссера накладывает отпечаток на ваше поведение в быту, как проявляется в общении с людьми? Признайтесь, манипулируете ими?

– Во-первых, о смешной стороне дела. Я иногда иду по улице и начинаю замечать, что люди вокруг от меня шарахаются. И я понимаю, что я в этот момент проигрываю какой-то кусок спектакля и отчаянно мимирую (улыбка). Если говорить серьезно, то, конечно, профессия вооружает меня тем, что я постоянно учусь читать мотивы человеческих поступков, невысказанные подтексты. Это, кстати, очень помогает находить общий язык и строить взаимоотношения с людьми. Злоупотребляю ли я этим? Не знаю, скорее, просто пользуюсь своим умением это делать. Меня удивило однажды: лет через 10 после окончания вуза те мои ученики, кто ушли из профессии в бизнес, признались: «Спасибо, Рубен Суренович, за то, что научили нас понимать людей». Вот этим наша профессия точно вооружает.

– Говорят «Язык мой враг мой». Ваш незлой, но острый язык если не страшнее пистолета, то может, опять же по определению классика, погубить не одну репутацию. Случалось ли вам попадать в конфузливые ситуации по причине вашего обостренного, а подчас просто убийственного чувства юмора?

– Ох… Ну, есть, есть у меня такое качество: я иногда с удивлением слушаю то, что сам говорю. Не успеваю подумать, а язык уже работает. Анекдотических, а подчас конфузных ситуаций, когда я что-то ляпнул, не успев сообразить, множество.

– Хотя бы самый безобидный пример приведите…

– Безобидное ехидство?! Скажешь тоже... Одно дело, когда пошутишь, глядя человеку в глаза, он оценит качество юмора и рассмеется. А представь его глаза, когда он о себе такое прочитает в газете…

– Вы привыкли работать головой и, простите за безобидное ехидство, языком. А что вы умеете делать руками?

– Мять сигарету, что и делаю в данный момент. Если серьезно, я больше понимаю головой, что нужно делать руками, а когда все же начинаю делать, все получается вкривь и вкось. Хотя, как всякий восточный мужчина, я достаточно вкусно готовлю какие-то блюда. Сугубо мужские, разумеется – к шашлыку и плову женщин категорически нельзя подпускать. Как уже обмолвился, сумел вылечить виноград. Руками я умею аплодировать успеху своих коллег, независимо от того, друзья это или враги.

– Есть какая-то книга, которую бы вам хотелось перечитывать из года в год?

- Я регулярно перечитываю Чехова. Все равно что, в зависимости от настроения. Этот автор очень многое во мне сформировал (улыбка). Многое во мне определил, разбудил, возбудил. Самый дорогой комплимент в свой адрес я услышал на гастролях в Новосибирске. После премьеры «Иванова» ко мне подошел член-корреспондент Академии наук, почтенный такой дядечка, и с удивлением сказал: «Спасибо. Я так давно не видел спектакля о человеке».

– Любимую притчу расскажете?

– Две лягушки-попрыгушки пустились в променад и набрели на крынку с молоком. Забрались внутрь, нахлебались молока и стали тонуть. Бились, бились о стенки, одна поняла, что это бесполезно, сложила лапки и утонула, а другая продолжала биться, в итоге сбила масло и выкарабкалась.

– Если бы представилась возможность на минуту стать Богом и остановить время, что бы вы подправили в нашем мироустройстве?

– Я бы не стал пользоваться этой возможностью. Хотя бы потому, что не в состоянии объять необъятное. Не в состоянии понять, что же именно надо в корне подправить, чтобы все сразу встало на свои места.

РУБАЙКА ОТ АНДРИАСЯНА

Отдыхаем с женой в Карловых Варах. Гуляем по променаду. Подходит женщина лет сорока. Страшно смущается: «Извините, мы тут с подругами поспорили… Вы это… Ну, в общем… Вы Лермонтов?!»