Задумка видоизмененная, но все-таки остается - причина меняется. Беллдом сожрал себя и больше не катит, ибо у товарища теперь есть ребенок, почти что есть жена, и он стал, в моем понимании, натуральнее - как это ни странно - самого Джигурды, так что объяснение происходящему следующее - человек замучался, натосковался по неизвестно чему, в общем, чувствует себя разбитым и несчастным, потому что до сих пор не чувствует целостности. Как-то так, уважаемые.
На самом деле, я понимаю, что несмотря на тот прогресс, который я совершил с конца 2009 года, я остаюсь не то что посредственностью - я просто остаюсь собой и никак не могу поменять русло своей мысли, увы.

~

Его захватывало ощущение, что он занимается любовью сам с собой; порой Мэтт даже ловил себя на мысли, что ему хотелось касаться губами своей кожи, хотелось осязать себя так, как когда-то он хотел касаться тех, кого любил. Простая, но странная потребность не шла из головы и настойчиво требовала все больше и больше внимания к себе, пока в один прекрасный день он не заметил, вроде как со стороны, что его тело начало жить своей самостоятельной жизнью, и оно, к его ужасу, хотело любви как физической, так и ментальной – причем неизвестно какой больше. И тогда всё встало на свои места, тогда Беллами понял, что оно не успокоится, пока не найдет то, что искало. Понял, что оно не вернется к нему больше никогда, как бы он не старался пресечь все попытки бунта на этом корабле. Поначалу он думал, что все под контролем, что можно пару раз трахнуться с кем-нибудь сразу после концерта, в гостиничном номере, в общественном туалете - да где угодно, и существо, живущее в нем, успокоится, вернется в клетку, но едва ли эти хитрости могли остановить зародившийся процесс. Мэтт наивно полагал - то, что тикало, было сродни пресловутым биологическим часам. Однако расщепление разрасталось: всё реже он чувствовал себя в ответе за свои действия. Под конец он не мог даже подняться с постели, не ощутив ментальную боль оттого, что его кровать, как и сердце, были холодны и безразличны к мелким человеческим прихотям, к непреодолимым потребностям человеческих тела и души. Вскоре боль сменилась на физическую, на самую настоящую, и только тогда Беллами, наконец, почувствовал себя в ловушке. Конечно, ему было не понять с чего это в тридцать один год то тело, которое слушалось его все это время, вдруг отказалось от такого глупого хозяина. Оно им управляло, а не наоборот, и это было самым страшным кошмаром, которого он даже не мог себе представить, потому что отказаться от осознания того, что ты жив – худшее из того, что вообще может произойти с человеком. Страх полностью подчиниться куску мяса вышибал из Мэтта последнюю надежду на то, что все ещё изменится, и он снова станет нормальным. Нет, больше не станет, никогда не станет. Он просто смирится с тем фактом, что он – это всего лишь остаток души, запертый в чужеродном предмете. Он не будет обращать внимание на происходящее, он закроется в своих мечтах и будет время от времени подыгрывать самозванцу, занявшему его место, не спросив на то разрешения.

Неужели он где-то сделал ошибку? В чем же она заключалась? Почему за нее пришлось так дорого платить, и зачем вообще надо было расплачиваться за свои грехи? Он никого не убивал, не грабил, почти не обманывал. Почему тогда этот кошмар завладел его мыслями, какого черта он обязан терпеть то, чему не может даже достойного объяснения найти?

Стало так холодно, словно он оказался в ванне со льдом.

- Ммм… Мэтт, а ты не хочешь надеть пальто? - Голос вынырнул откуда-то издалека.

Беллами сначала не понял, что стоит на улице в одной тонкой футболке да и ещё с незажженной сигаретой между пальцев. Перед ним стоял озадаченный Крис, выпускавший дым через ноздри. Мэтт закашлялся.

- Что я здесь делаю?

- Ну, ты, вроде, покурить хотел…

- Я же не курю.

Крис выкинул свой бычок и, взяв сигарету из рук Беллами, засунул ее обратно в пачку.

- Нет проблем.

Мэттью воздержался от дальнейших расспросов об их местоположении, ибо подозревал, что Крис, уже насторожившийся, итак в скором времени сдаст его в психушку, а доживать свои последние дни там Мэтт не рассчитывал. Оказывается, они вчетвером пошли в кафе после очередного интервью о новом альбоме. Ховард и Кирк сидели за столиком, разглядывая что-то на экране айфона. Кто-то из них время от времени потягивал пиво прямо из горлышка. Беллами сел в кресло напротив Дома и подозвал официанта.

- Принесите капуччино, пожалуйста.

- Вы же только что заказывали стакан виски.

«Ничего себе…»

- Можете отменить тот заказ?

- Хорошо. Капуччино?

- Да, спасибо.

Мэтт нервно потер висок, поджидая свой обжигающий кофе. Ему показалось, что одногруппникам вообще плевать, с ними он или нет, когда он обвел взглядом троицу, сидящую рядом. Ничего настораживающего в их поведении не было, но чувство, что они что-то знают, одолевало Беллами, который сопротивлялся своему же телу из последних сил.

- Ваш кофе.

- Спасибо большое.

- Ребят, мне кажется, что что-то происходит… ну, с Беллзом.

Он услышал эту, вроде бы как между прочим, брошенную Крисом фразу, делая большой глоток и ощущая вкус молочной пенки на губах. Звон поставленной белой чашки о блюдце эхом прошёлся по пустым внутренним органам, и Беллами, ощутив неприятную дрожь, откинулся на спинку. Он был уверен, что сейчас его нет за столом: возможно, ушёл в туалет или куда-нибудь ещё.

- Что ты имеешь в виду? – Ховард отвлекся от экрана телефона и отстранился от Кирка, который тоже втянулся в разговор.

- Мне кажется, у Беллза крыша съехала. – Рассеяно почесав затылок, пробормотал Крис, начиная сомневаться в сказанном – Мэтт всегда был в какой-то степени странным парнем, и может, на этот раз тревога снова была ложной.

- Спасибо, дружище, за новость… - Том слегка ухмыльнулся, поддерживая невысказанную мысль друга, и положил обе руки на стол, откладывая телефон в сторону. Доминик несмотря на расслабленный вид, выглядел встревоженным. Беллами даже пододвинулся к столику, чтобы вникнуть в обсуждение: может, его гениальные друзья уже вычислили некоторую закономерность.

- Дом, ты ж его лучший друг, неужели ты ничего не заметил? – Уольстенхолм задумчиво оглянулся назад, потом вернулся к Кирку с Ховардом и пристально посмотрел на каждого из них. – Наверное, что-то происходит.

- Ну, вообще ты прав, - Дом глотнул пива и, будто припоминая что-то, вымолвил, - мы с ним за последний месяц не поссорились ни разу. Даже из-за мелочи. Он теперь всегда такой… радостный, что ли.

- А сейчас, когда мы выходили, он, вроде, очухался и как-то не был слишком уж счастлив…

- Ну ещё бы, от него же девушка ушла.

- Это не было такой уж неожиданностью, Том.

- Да? Ну я не следил за ними, поэтому не знаю. – Идеи Кирка иссякли, и он, вопросительно посмотрел на Ховарда, ожидая его высказываний.

- Да, вряд ли это - причина. Я же тоже видел, что Беллз какой-то отрешенный, он как будто не в себе.

- Может, ты просто забывал повертеть грибами у него под носом?

- Отъебись, а. – Барабанщик явно не получал удовольствия от обсуждения назревшей проблемы, как, в общем-то, и остальные двое: они не понимали, что за чертовщина творилась и творилась ли вообще. - И что нам делать-то теперь?

Они неожиданно замолчали, и Мэтт понял, что, скорее всего, он вернулся обратно. Беседа за столом возобновилась, но он все равно не принимал в ней участия – в голове крутилась только одна навязчивая мысль, делиться которой он бы все равно не стал. Что толку, если они не поймут, о чем он говорит? Не поняли же, что он все слышал. Не понимали, что последних несколько недель просто не существует в его памяти; не понимали, что перед ним сидит мешок с костями, не имеющий ничего общего с ним настоящим.

«Как теперь вернуться?»

Словно подслушав его мысли, чужие руки задрожали, волнуясь, по всему телу прокатилась волна возбуждения.

Дом провел рукой перед его глазами, пытаясь таким образом обратить на себя его внимание – теперь понятно, почему он вдруг ощутил ту нервную дрожь.

- Это бесполезно, ребят.

- Не совсем. - Мэтт, придерживая чашку онемевшими пальцами, отхлебнул кофе, который, странным образом, был ещё совсем горячим. Тон его был прохладным, но внутри все бушевало от радости: он снова что-то чувствовал, снова мог делать, что вздумается. Он был… свободен?

- Том, пошли покурим, а? - Крис, чуть ли не взяв Кирка за шиворот, потащил непонятливого оператора на улицу, подальше от этих двоих.

- Беллз, что случилось? – Дом внимательно посмотрел на гитариста, ставящего раскаленную чашку на блюдце. Барабанщик нервничал, наверное, осознавая, что сейчас лезет не в свое дело. Обычно, Мэтт за такое кидался, как потревоженная гадюка, на любого, кто только посмел спросить что-нибудь очень личное, но сейчас он похоже даже и не собирался этого делать.

- Я откуда знаю? – Беллами пока держался на расстоянии, словно пробуя движения и настроения на вкус, однако понимал, что рано или поздно станет прежним, и тогда надо будет постараться удержать язык за зубами, что, в общем-то, достаточно сложно.

- Кто тогда знает, если не ты? Ты прекрасно понимаешь, что происходит, так что не говори ерунды.

- В том то все и дело, что я понятия не имею. – Вот, уже он почувствовал слабый импульс злости, раздражения вперемешку со страхом, значит, скоро это всё забудется как идиотский сон, и он сможет спокойно вздохнуть полной грудью.

Доминик еле сдерживался, чтобы не заорать на Беллами: он не любил, когда друг говорил загадками, плохо пытаясь что-то скрыть. - Мэтт, не глупи, а.

- Ты думаешь, мне… - Мэтт нечаянно сорвался на крик, но, к счастью, впервые за долгое время ощутил всю власть в своих руках. Чёрт, так вот как ощущается свобода!  – Боже…

- Беллз, успокойся, а. Мы просто пытаемся узнать, что… - Дом зачем-то начал оправдываться за свои слова, приглядываясь к ошарашенному Беллзу, настроение которого металось из крайности в крайность за считанные секунды. Тот, вдруг хитро взглянув на него, быстро и довольно громко бросил: - Сейчас уже нормально все. Забудьте.

- И пойдемте отсюда, а то я сегодня не засну из-за передоза кофеином. - Прибавил он, улыбнувшись будто бы замерзшими губами, увидев Криса и Тома, мерно идущих по направлению к ним.

~

- Все хорошо? – Басист до сих пор не верил в то, что за несколько минут настроение Беллами так резко поменялось. Казалось бы, такое явление в порядке вещей, но слишком уж этот десятиминутный перерыв напоминал помеху в телеэфире… - Ты уверен?

- Да, Крис, все в порядке. Всё отлично. – Мэтт обернулся в пальто, радостный и довольный – он выбросил из головы произошедшее и чувствовал приятную легкость и беззаботность, и говорил чистейшую правду.

- Это хорошо, что всё хорошо. Ладно… пошёл я к семье, а вы тут развлекайтесь. До скорого. – Уольстенхолм направился в другую сторону, пожав руки каждому на прощание. Беллами заразил его этим забавным ощущением безудержной радости, и он с легкой душой шёл прочь, предвкушая скорое свидание в родном доме с любимой женой и детьми, заждавшимися папу. Так от группы отделился воодушевленный басист, спешащий на свой поезд.

- Мэтт, прости, но мне ещё кучу всего уладить надо. С этими новыми альбомами, чтоб их. В общем, ты звони. И ещё: приходи в норму, а то у нас концерт через три дня. - Кирк подмигнул и спешно зашагал прочь, уже разговаривая по телефону с какими-то важными людьми. Мэтт смотрел ему вслед несколько секунд, отмечая то, что никто из них, видимо, особо не заморачивался по поводу его странностей. Это было ему на руку, хоть и обидно отдавалось внутри безразличием.

- Ну, вот опять с тобой остался верный и преданный Дом. Что бы ты без меня делал? - Бурчал явно недовольный блондин, ковыряя носком ботинка брущатку. – Хотя… знаешь, у меня тоже дела, так что ты как-нибудь сам. Договорились?

- Да, как скажешь, только проводи меня до отеля, пожалуйста. Я не помню, где мы остановились, а потом можешь идти. – Вежливость вырвалась сама собой, и Мэтт мысленно чертыхнулся, осознав, что только что опять прокололся. Все-таки было что-то неладное в этой перемене, только, что именно – оставалось загадкой.

- Ну, пошли? Тут недалеко. – Промолвил Дом, засунув руки в карманы. – Беллз… Точно, всё нормально?

Мэтт коротко улыбнулся, опустив голову, и стал наблюдать за своими шагающими ногами, пробормотав довольное и короткое «да». Друг замолк, и последние несколько десятков метров они прошли в каком-то сладком коматозе, когда вместо чувств и разума внутри вдруг просыпается желание петь просто потому, что жизнь -  такая замечательная штуковина.

- Тебе на пятый этаж, номер 21. Тут все просто. Дальше сам?

- Ага, спасибо. А ты в каком?

- В 23, но он на другом этаже. Я пошёл. Звони, если что-нибудь случиться. – Барабанщик развернулся на каблуках и на всех парах понесся прочь от отеля, наверное, в какой-нибудь клуб или бар, где можно будет отдохнуть телом и даже душой, пропив пару сотен фунтов за один вечер.

Беллами поднялся к себе и теперь, вроде бы, наслаждался видом из окна, разглядывая посеревший за последние часы город. Осень была приветливой только лишь в дневные часы, а сейчас на Лондон сползли вечер и хандра, и он в одночасье превратился в лабиринт из мрачных закоулков, местами высвеченных электрическими лампочками. Эти декорации к фильму ужасов, правда, никого уже давно не пугали, и люди спокойно развлекались по ночам, не опасаясь мифического Джека Потрошителя. Такие люди, как Дом, например. Наверняка, он сейчас где-нибудь внизу запивает бредовый день стопкой водки в компании длинноногой брюнетки, может даже не одной. В груди кольнуло, однако Мэтт пропустил это предупреждение и, открыв настежь окно, продолжил всматриваться в малюток-людей, сновавших по асфальту туда-сюда, пока резкое потемнение в глазах не заставило его отшатнуться и осесть на пол под гудящий рой мыслей, убивающих всю вечернюю безмятежность. Головокружение не стихало долгое время, повсюду мелькали разноцветные круги вперемешку с крохотными черными крапинками. Мэтт закрыл глаза руками, пытаясь ещё и отогнать гул в ушах, но все его действия были встречены стеной непонимания со стороны вернувшегося. Нечто, жившее в нем, возвратилось и свило из Беллами куколку, обернутую в темное увесистое пальто. Он сидел на полу под открытым окном и силился забыть то, что так упорно занимало огромное пространство в его голове. Тело давно перестало реагировать на мольбы оставить его в покое, только лишь протяжно ныло, причиняя тупую боль. Чувство, будто его сняли с обезболивающего, разливалось по организму, и теперь Беллами приходилось справляться с ломкой самостоятельно. В мозгу выплывали всё новые вспышки разноцветных точек, из-за которых из глаз буквально сыпались искры, выстраивающиеся в образы, в некие сигналы.

 «Будет только хуже».

Наравне с отвращением к самому себе, к своей оболочке, Мэтт чувствовал, как что-то рвется изнутри, как это что-то внушает ему невнятный бред вместе с порциями психосоматической боли. Никакой боли не было на самом деле – всё это – сплошная иллюзия, но настолько правдоподобная, что от нее было ещё больнее, ещё неприятнее. Раньше подобные приступы сдерживались теплотой и пониманием девушки, которая была готова гладить чувствительного, ревнивого и больного зверя внутри него, и сейчас ему не просто так было неуютно. Животное голодало, оно мучилось от тоски и, наконец, само пошло искать себе лучшую жизнь, терзая нерадивого дрессировщика в его лице. Он попробовал отвлечься, очистить сознание и просто перестать вестись на этот своеобразный внутренний голос. Слова, одно за другим, исчезали, переставали носиться по кругу и отзываться от стенок черепа, но за ними стало теряться и всё остальное: мутное пятно, разбавленное каким-то белым оттенком света, теперь заслоняло взгляд. Понимая, что ещё немного, и он, возможно, упадет в обморок, после которого может и не очнуться, Мэттью вытащил холодный корпус телефона из кармана и набрал свой персональный экстренный номер.

Гудки звучали как кардиограмма человека на грани смерти.

- Да. – Беллами вдруг показалось, что барабанщик весь вечер просидел в одиночестве, распивая бокал вина в каком-нибудь дорогущем ресторане, потом эта вспышка потемнела и угасла насовсем.

- Ты… далеко?

- Чего тебе?

- … Мне… я… вырубаюсь.

- Вот дерьмо. – Сглотнув виноградную горечь, Доминик рывком встал, оставив на чай официантке больше, чем стоила сама бутылка, и, прикуривая на ходу сигарету, устремился в двадцать первый номер.

*

- Черт!

Дом теребил в руках запасные ключи, взятые у администрации, поднимаясь в лифте на этаж. Провел пальцами по ребру телефона, но передумал звонить, чтобы не беспокоить никого раньше времени. Двери открылись, и он нервно подошел к нужному номеру и провернул металл в замке. Даже не представляя, что может увидеть, Ховард вошёл внутрь, не зажигая свет. Пройдя дальше в комнату, он наконец-таки увидел Беллза. Перед его глазами предстало странное зрелище: Беллами пытался встать, но каждый раз его будто бы пронзало ножами, и он оставался на полу. Белый, как плохо загримированный вампир, он что-то бормотал, страшно заикаясь, но упорно не прерывал своей попытки подняться.

- Когда уже?.. – Каждая мышца на его лице натягивается, как тетива лука, когда Мэтт чувствует, что самостоятельно двигаться дальше он просто не в силах. Это бесит, но, кажется, он уже испробовал это однажды и пришел к определенным выводам.

- Так, я здесь. Давай, Мэтт, поднимайся, - Доминик взял ледяную кисть фронтмена, потянул это грузное тело и как-то оторвал от пола одеревеневшие кости, которые не преминули обрушиться на него, едва только Беллами выпрямился в полный свой рост. Мэтт поднял глаза на барабанщика, будто не понимал, как пустота может говорить. Голубая, небесная вспышка пустым взглядом испепелила воздух между ними. Слабое искривление губ, кажется, обычно называющееся улыбкой, и даже небольшой прилив крови к коже зародили надежду, что Мэтту просто, ни с того ни с сего, стало дурно. Кинув быстрый взгляд на распахнутое окно, Дом слабо выдохнул, взвалив на себя Мэтта в полубессознательном состоянии.

- Это ты, да? – Спросил Беллз слабым голосом, пытаясь встать на ноги без помощи друга. Ему как можно скорее надо было вырваться, пока то существо отступило, пока он ещё помнил, как хорошо жить, не оглядываясь внутрь, правда, сделать это было так сложно, особенно сложно, когда чьи-то уверенные движения ловко сажают на упругую кровать, расстегивают пуговицы и мягко опрокидывают на постель, избавив от верхней одежды.

- Я, я это.

Дом взял его за запястье, показывая, что никуда не ушёл, а все ещё стоит и наблюдает, как разомлевший гитарист понемногу приходит в себя, отходит от приступа неизвестного происхождения. Задумавшись на мгновение, пока Мэтт стаскивал с себя обувь через пень колоду и залезал на кровать точно как заправский алкоголик, Доминик прикидывал, стоит ли звонить и пугать народ. «Стоит, наверное» - и он набрал Криса.

- Привет, знаешь, я не думал, что все настолько… плохо.

- Что, что-то все-таки случилось, да? Ну, Мэтт, ну я же..! – Уольстенхолм звучал отнюдь не угрожающе – он догадывался, что им всем ещё предстоит грандиозное разбирательство с докучливым Беллзом.

- Ты бы его видел… белый весь, как смерть, а ведь даже непонятно, что стряслось-то.

- Мне приехать?

- Да нет, разберемся сами. Это я просто позвонил, чтобы ты знал, как идут дела. – Доминик робко улыбнулся в трубку.

- Хорошо. Тогда держи меня в курсе дела. Пока тут уложишь их всех… в общем, пошёл я читать сказку старшему.

- До скорого.

Отложив телефон в сторону, барабанщик начал по-хозяйски приводить в порядок номер: прежде всего, он снял свою куртку, повесил пальто Мэтта на спинку кресла, закрыл окно и входную дверь, и остановился посередине, размышляя, что бы сделать с тем странным созданием, которое, свернувшись калачиком, беспокойно уснуло. Точнее, его больше интересовало даже то, чего с этим калачиком делать не следовало. Боже, да, с ним всегда было много мороки, но чтобы он озадачивал сразу всех и сам не получал от этого должного наслаждения, обычно всегда отображающегося на его безобразном лице – такого не бывало никогда. Дом сел на краешек кровати, спиной к дремлющему другу, вспоминая тяжелые дни. Дни, когда они только собирались выкарабкаться из дыры под названием Тинмут; дни, когда Мэтт буянил; дни, когда буянили они все – ещё тысячи всяких других дней вплоть до смерти его собственного отца казались чем-то само собой разумеющимся. Эти же двадцать четыре часа наводили неприятную тоску на них всех и выбивались из общего ряда – выбивались логикой.

Через пару дней они дают первый концерт тура в том же самом Тинмуте, они наконец-то альбом подготовили и, выпустив два сингла, готовы взбодрить мир заново – всё отлично в творческом плане, а это всегда было для фронтмена самым важным. Разлад с Гайей почти не волновал Беллами, и вообще все шло как нельзя лучше до сегодняшнего вечера, когда вдруг шестеренки слетели с орбит, и механизм сломался.

Ховард был готов поклясться - на этот раз обычный психоз зашел настолько далеко, что даже Мэтт оказался в растерянности. Они все оказались, если честно, но не обращали внимания, прекрасно понимая, что нужно двигаться дальше, не принимая в расчёт даже такую проблему, как эта. Они всегда так делали, и это происшествие не собиралось зарабатывать статус исключения из правил. В конце концов, Мэтту решать, а пока он был не в состоянии это сделать, Доминик просидел у того в ногах всю ночь, изредка потягивая купленное в супермаркете сухое красное вино, и представлял себе упущенный вечер.

~

(SeasideRendez-Vous)

Как-то он слишком зачастил по кафе, пусть даже это и лучшая булочная во всем Тинмуте, если не сказать, по всему южному побережью. Вкус шедевра кондитерского искусства, лежавшего на блюдце перед ним, должен был отправить его обратно в детство, в счастливые воспоминания, где они - малолетние самоучки, игравшие по разным группам, а кто вообще наедине с самим собой, вытаскивали из заначек какие-то копейки и шли покупать самый дешевый пудинг, чтобы не умереть с голоду на репетициях. Но не отправил, да и отправляться не хотелось – единственное, что держало рядом с этой булкой – необходимость заесть идиотскую ложь про то, что ему надо съездить в Плимут и навестить мать. С каких это пор Мэтт Беллами разучился виртуозно врать, не знал даже и сам Мэтт Беллами, но, проглотив белковый крем, он решил, что это не так уж и принципиально: и в самом деле, главное – его оставили в покое, а поверили или нет, уже не его ума дело. Но все равно на душе оставалось противное чувство, привезенное из самого Лондона – нерешительное, робкое и от того более опасное, чем эгоистичность без повода и лицемерие в своих же собственных глазах. Фронтмен смерил взглядом съеденную наполовину булочку – торчащий украдкой крем напомнил о том, как буквально пару дней назад он пытался не дать своим внутренностям сделать то же самое, что сейчас осуществлял этот самый крем.

«Жалкое зрелище».

Наверное, оно действительно было жалким, настолько, что даже Дом не должен был видеть этого. А он видел - более того - наблюдал целую ночь, пока он сам, Мэтт долбанный Беллами, глотал желчь и давился сновидениями, чувствуя во сне уксусный аромат вина. Когда он проснулся, то первым делом отобрал бокал у барабанщика и осушил одним глотком – легче не стало, но зато можно было не завтракать и смело отправляться дальше. В итоге теперь он наслаждался воздухом и ланчем здесь с теми же самыми чужими мыслями, решившими вернуться на законное место. Разбираться что к чему и почему Мэтт больше не собирался – он, сидя здесь и вдыхая атмосферу привычных и родных мест, решил, что открестится от себя настоящего, не будет обращать внимания на себя прежнего и просто будет ждать дальше. Чего ждать, сам не знал, но, господи, не все ли равно, если от него итак ничего больше не зависело?

Взор снова зацепился за недоеденную булку. Должно быть, Дому и Крису придется нелегко – возможно, худшее ещё только впереди, и они должны будут справляться со всем сами, потому что ему - так уж вышло - заниматься больше ничем не хочется: сил нет и стержня внутреннего тоже. Беллами усмехнулся при мысли, что новоявленное существо, в которое он превратился, может быть, и играть-то совсем не умеет, и петь не умеет да и тексты не пишет – усмехнулся зло, потешаясь над собой скорее. Нонсенс какой-то – человек, который занял полупочетное место в списке лучших гитаристов всех времен, и вдруг перед туром в поддержку пятого альбома теряет навыки виртуозной игры… А ведь он действительно давно не держал инструмента в руках и едва ли смутно помнит то, что они кропотливо записывали на протяжении целого лета. Чёрт, завтра уже выступление и перед кем! – перед такими же сопливыми ребятишками, какими они были чуть больше десятка лет назад. Наверное, если он завтра облажается, вытворит какой-нибудь идиотский трюк а-ля «прошу прощения, я больше не играю», всей группе придет конец, его самого заклеймят, навесят ярлыков и будут говорить, что он – позор для мира музыки, а Доминик с Крисом просто возьмут и… махнут на него рукой, будто они не были никогда частью этой группы и его самыми давними друзьями.

Ему захотелось кого-то пнуть, но как можно пнуть самого себя? Эта сволочь, лишившая его жизни на самом, как ему казалось, пике карьеры, и развития личности в целом, изгадила настоящее и сбежала, кинула расхлебывать это дерьмо. Между прочим, он этого не заказывал. «Эй, официант, у меня здесь дерьмо на тарелке, кретин вы этакий!».

Он укусил булочку ещё раз, проглотил кашицу из крема и теста и решил, что пойдет и посмотрит на место завтрашней публичной казни – и какая ирония судьбы – место, где они постоянно проводили время вместе с ребятами и гитарами, словом, на самое весомое место одного из самых бесполезных и никчемных городов всего Соединенного Королевства.

Ноги, помнившие все маршруты, пройденные хозяином за всю его жизнь, быстро вывели к набережной, по которой было проще всего – не затруднительно – достичь сначала самого большого общественного пляжа, а затем и самой большой тинмутской лужайки, на которой вечно устраивались празднества, концерты и тому подобные маленькие радости жизни.

Мэтт видит кучку людей, ящики с аппаратурой, опорную конструкцию, и это его нисколько не волнует: первый концерт тура не самая важная его забота. Кто знает, может, вообще никакого тура не предвидится? В таком мерзком состоянии затюканной куклы о выступлениях думается в самую последнюю очередь. Вот и само подтверждение его слов -

Сейчас его вырвет, вырвет прямо перед недостроенной ещё сценой – мокрая трава под ногами, лужи с грязью и свинцовое небо как раз такого тошнотворного оттенка. Никто и не заметит, что он, согнувшись в три погибели, сдабривает безликий асфальт желчью – за последние полтора дня он съел разве что несколько яблок и запил их десятком чашек чая из пакетиков. Вдобавок ко всему горло саднило так, словно он начинал заболевать ангиной, и - какое совпадение - он снова мучается приступом отвращения к самому себе, которым является кто-то другой. Это кто-то приходит, вытягивает последние силы – естественно после очередного такого приступа фронтмен готов с радостью распотрошить себя, прополоскать внутренности в хлорке и, стискивая зубы, зашить полусгнившие органы обратно. Какого черта эта нудная замедленная реакция проявляется именно в тот момент, когда в подобного рода странностях нуждаешься меньше всего?

- О, привет, Беллз. Ну что, сегодня, как обычно репетиция перед репетицией? – Том, по обыкновению своему на вечном позитиве, подкатил к Беллами, спрыгнув с подмостков, где он обсуждал что-то с технарями. – Кстати, ребята просили передать, что ты – задница, потому что они три часа потратили на осмотр всех закоулков, по которым в этом городе ступала твоя знаменитая нога и – представь себе – больше половины даже не собираются вставлять в интервью, судя по моему последнему разговору с журналистом.

Прижав руку к груди, ощутив очередной намекающий спазм в грудной клетке, Мэтт попытался сделать вид, что участливо слушает и даже раздумывает над ответом, но ответ вырвался сам собой – слюна и желчь размазались о серое испещренное трещинами дорожное покрытие прежде, чем Том закончил предложение.

- Твою мать… - утерев рот рукавом рубашки, Беллами поспешил уверить, что это «ничего, нервное и с кем вообще не бывает», на что Кирк подозрительно оглядел его лицо цвета сгнившего мяса и пробурчал «ну да, конечно», после чего отошел в сторону и позвонил кому-то. Мэттью изо всех сил желал поверить, что на другом конце трубки не Крис и не Доминик, и не мать, и не Пол, а вообще просто какой-то смутный знакомый человека-камеры. Не тут-то было. – Я пойду лучше.

Если бы это были просто нервы – нет, это что-то кардинально непохожее на стресс или боязнь сцены. Нервно отдаляясь от менеджера, он молился, молился чтобы завтра это чудовище обошло его стороной, иначе дальше жизнь будет бессмысленной и, да, беспощадной. Иначе он просто… исчезнет. Испарится. Уедет в Тибет или в Анды и будет разводить лам. Неважно, что он будет делать – главное, чтобы его больше не достали, чтобы он стал другим человеком и забыл о первых счастливых тридцати годах вольготной жизни. Снова подкатила очередная порция желчи, но Мэтт, уже вполне осознававший, что Кирк не даст ему уйти, продолжал гнать дальше, сдерживая рвотные порывы. В кармане брюк завибрировал телефон – смешная уловка, но он уже не остановится. Ну, разве что сейчас, чтобы дать волю взбушевавшемуся желудку.

Том, добежавший и уже было начавший пропагандировать здоровый образ жизни, любовь и заботу к ближнему, огреб с лихвой. Так хорошо огреб, что даже Ховард на другом конце трубки нервно прислушался:

- Послушай, я не буду репетировать. Вообще. – Беллами вдохнул полной грудью, успокаивая слизистую и собственное сердце, не на шутку перепугавшееся. – И… я сыт по горло, и я ухожу.

- То есть, как это? – Помехой вылетело из трубки, и Мэтт, сплюнув остатки бурной радости, выхватил телефон из ладони Кирка.

- Спокойно. – Холодно заявил он и, повесив трубку, побрел дальше, мучимый желанием уткнуться в собственный теплый уголок, залечь на дно и забыть всю клоунаду с ним самим в качестве гвоздя программы. Он всегда забывал кошмары, когда просыпался, так, может, теперь стоит опробовать эту тактику в реальной жизни?

*

- Это уже переходит границы. – Смеясь, заметил Доминик, вытираясь полотенцем, которое ему всучили, едва он вышел за пределы видимости со сцены. Беллами травил очередную бредовую шутку и совсем не обращал внимания на то, что новые песни воспринимались лучше, чем просто хорошо, что публика в восторге оттоптала положенные полтора часа, подпевая, что, в конце концов, он почти не опростоволосился. Незаметно для себя барабанщик верно заметил – это перестало влезать даже в те несущественные рамки, которые имелись прежде: Беллз, который сидит в затворничестве три дня, появляется в интервью мельком и вылезает на бесполезные репетиции, становится переменной, которую они до сих пор не могут выразить. Он упорно надевал всё новые и новые оболочки, а трое взрослых людей все не понимали какого черта.

- Ну, и в конце я подошёл и сказал: «Ты кого курицей назвал?», а он сидит и ржет, а ещё один кудахчет в такт моим словам… - Мэтт замолчал, запивая байку бутылкой воды – байка была свежей: в Италии на Беллами частенько обращали внимание молодые люди, которые, как и он, предпочитали отсиживать вечер субботы за семью кружечками пива. Ну как, обращали – некоторые просто доставали, а другие грозились набить «протокольную недофранцузскую рожу». Ни то, ни другое, не укорачивало ночей, не меняло повальной усталости, однако Мэтт ухитрялся сохранить последний рассудок и избежать повторения инцидентов. Он вполне мог очаровать и тех, и других ребят, даже таких как и печально известные неонацисты, с которыми он в бытность как-то раз отправился гулять по ночному Берлину. – Какого черта я шляюсь черт знает где?

- Понятия не имею, но советую заканчивать с такими развлечениями, - заметил Ховард, снимая с себя насквозь мокрую кофту. Полуголый драммер допил воду и потянулся за новой бутылкой, благо в гримерке их ждал целый десяток таких.

- Без тебя знаю. – Мэтт осознал, что концерт отыгран, никто ничего не заметил и прежде всего он сам; осознал, что только что рассказал Дому вымышленную историю, в которую почти что поверил сам. Захотелось отмотать время назад, назад к тому моменту, когда он сказал, что уходит. Надо было уйти, а он как обычно пошёл у себя на поводу, втайне веруя, что всё обойдется. Он с досадой хлопнул дверью гримерки, заперев барабанщика внутри, и вернулся за кулисы. Толпа начала разбредаться, оставляла за собой грязь, мусор и смешные ощущения радости и разочарования – это сочетание эмоций казалось Мэтту умершим – последний раз он испытал нечто подобное ещё в прошлой жизни, ещё десять лет назад, если не раньше, а сейчас стоял здесь, вроде торжествующий, но не над собой. Это больное отравленное сердце торжествовало над ним, пока он хватал кусками жизнь прежнюю, чтобы не влачить свое существование так же жалко, как отощавшая, облезлая кошка на острове без крыс. Так непривычно чувствовать, что ты потерял сам себя – фактически, это невозможно! Можно потерять веру, надежду, близких, друзей, имущество, довести страну до крышки гроба, но как можно похерить себя самого не только морально и физически, но и на каком-то сакральном уровне?! Это же не поддается объяснению.

Блестящие концертные штаны уныло мерцали в полутьме, а костяшки по-детски выпирали, оттопыривали карманы так, будто он деревенский мальчишка, своровавший пару ягод и теперь зажимавший добычу в кулаках, которые предусмотрительно спрятал в карманах брюк. На коленях тоже ткань деформировалась – он продолжал выделывать пируэты на сцене, на том спасибо, и на гитаре играл сносно пока ещё.

«Хоть что-то не меняется» - с улыбкой подумал Беллами и понял, что ночью ему ещё достанется пара таблеток обезболивающего за миллиграмм эндорфинов, который он сейчас позволил выпустить себе в кровь. Дурацкая цена за полужизнь, но если ты богат и готов отдать любые деньги, то предприимчивый владелец собственности в праве заломить цены даже в золотом эквиваленте, потому что – увы и ах – монополия – это такая... развращающая власть.

- Мэтт, что-то случилось? – Доминик выглядывал из-за двери, переодевшийся и готовый к очередной ночи в баре.

- Да.

- Ну и? – Барабанщик затворил дверь и, вглядываясь в затылок друга, подошёл ближе, в конце концов сравнялся с Беллзом, по-царски окидывающим взглядом лужайку.

- Я боюсь, что однажды не увижу вас рядом. Ещё хуже будет, только если я забуду обо всем, через что мы успели пройти. – Беллами взглянул на гордо поднятый нос барабанщика, обдумывающего услышанное:  Дом, казалось, был совсем не удивлен такому повороту. Конечно, он, наверняка, догадался обо всем давным-давно – все трое догадались – просто не было возможности понять того, что вызвала эта причина. И сейчас барабанщик смотрит на фронтмена в ответ, выискивая подсказки, но Беллами остается безразличен к его взгляду: когда он чувствует себя частью этой группы, этого мира, дрянь отступает, отступает паразитирующий стыд.

- Слушай, - начал Ховард, усмехаясь так, будто стеснялся собственных слов. – Если годы употребления галлюциногенов, алкоголя и терабайт музыки не вытеснили их, то ты можешь быть спокоен, Беллз. Тебя не могло беспокоить только это, во всяком случае, я не верю, что это всё.

- Да кого мне стыдиться-то?.. – ни к кому особенно не обращаясь, пробурчал Мэтт, складывая руки на груди. Обиделся? – Нет, не обиделся, это просто привычка. Привычка невербально намекать Ховарду, что тот снова прав, но все равно дурак. – Ну, хорошо… Я люблю тебя, Дом.

- Очень смешно. – Барабанщик сначала подавился смехом, а потом уже вошел в раж – смеялся сильно но не переходил границу дозволенного. Мэтт же искоса поглядывал на безумие друга и думал, что, наверное, ничего и не поменялось, даже он остался таким, каким был. Разница только в восприятии, в сознании – это же общепринятый факт, такой очевидный.

Поменяли местами фрагменты паззла, а картинка все равно осталась прежней – паззл собирает талантливый художник, ему и кисти в руки, и полную свободу мысли. Тот, кто не ограничен, волен делать что пожелает – кажется, он понял, какого это, и снял возведенные самим же собой границы.

- Не хочешь говорить – не надо, удивил, блин, - хмыкнул Доминик. – Ты переоденешься уже, или мы сегодня не ужинаем?

- Тебе бы только пожрать, ну. Я, между прочим, о таких вещах тебе поведал. – На лице драммера отобразилась издевка, но, зная чувство юмора фронтмена, он тихонько засмеялся, и Беллами следом за ним тоже.