POV Turner.
Как же это здорово – упасть в кровать, обнять подушку и глубоко вдохнуть перед тем, как наконец-то нормально, по-человечески уснуть. И даже неважно, что на другом конце кровати пытается провалиться в сон какой-то мудак…
Мудак, который только что подвинулся ближе. Настолько, что теперь я дышу влажной кожей, осадком сигаретного дыма и удовольствием в чистом виде, которым ты, наверное, так любишь душиться. Судя по тому, как ты прерывисто сопишь мне в макушку, я могу сказать, что ты думаешь о чем-то важном, вместо того чтобы последовать моему примеру и немного поблядствовать в чужих объятиях… точнее, заснуть, как какой-то пугливый ребенок в кровати с родителями, на твоих руках. Ну это же нормально, да. Абсолютно.
С этой мыслью на повторе я сильнее сжимаю подушку и утыкаюсь носом в ту пульсирующую жилку на твоей шее совершенно случайно - просто от нее исходит тепло и приятный запах твоего воротника. И это тоже вполне себе нормально. Это же ты лезешь тут везде, а не я… Я просто… я просто спокойный, и я не устраиваю скандалов. Вот и всё…
Спать, кажется, у нас сегодня не получится, во всяком случае, твоя рука приобнимает меня за воображаемую талию и тянет к тебе, подтверждая догадку. Под подушечками твоих колких и теплых пальцев кожа мгновенно вспухает - они, будто пиявки, жадно присасываются к кровоточащей ране - впрочем, за мгновение твоя кисть успевает опробовать и мой позвоночник, и размеренно вздымающиеся ребра на грудной клетке, явно не готовой остаться без сна. Мне все ещё невероятно хочется зажмуриться и провалиться в сон, веки давно перестали дрожать и плотно сомкнулись, не допуская даже мысли о твоем лице, которое, наверняка, сонное и хило улыбающееся мне, само сопротивлялось сну.
Забавно то, как ты противостоишь усталости: находишь мои несомкнутые губы и замираешь на полпоцелуе. Твоё дыхание мешает мне нормально выдыхать, но хуже всего то, что мне хочется прижаться к тебе ближе. Настолько близко, чтобы оставить синяки и содрать эмаль с твоих зубов. Я, вроде, возобновляю поцелуй, но тоже останавливаюсь, выдыхаю в тебя и чувствую, что еще немного и я, закусив твою влажную, нежную кожу, засну как младенец.
Так тепло стало, когда ты поделился одеялом, накрыл меня чуть ли не с головой и подкрался ещё ближе, скользя губами по моим. Надеюсь, когда я инстинктивно увернулся от твоей попытки углубить поцелуй, ты не слишком озадачился. Я итак в почти что беспамятстве целовал твой подбородок, двигаясь на ощупь, полагаясь исключительно на температуру твоей кожи и на чувствительность собственного языка. Ты сонно усмехнулся и, когда я забылся и вдруг прикусил самый чувствительный участок твоей шеи, шумно вдохнул в недоумении. Твои руки мягко отстранили меня, и мне пришлось слепо моргнуть, как новорожденному котенку, чтобы убедиться, что ты все ещё хочешь того же самого.
Ты хотел  - твоя слюна на вкус как патока. Этого не передать, только если не чувствуешь движения твоей челюсти и трения губ, а я надеюсь, что этого никто больше не знает. Не думаю, что знает, ведь ты даже не имеешь представления, что делать со мной дальше – все так же держишь мое лицо в руках и, задыхаясь, проталкиваешь свой воздух мне в глотку. Как какая-то недотрога, я упираюсь ладонью тебе в грудь, не сильно, но ты переворачиваешься на спину, а я, навалившись сверху, влезаю коленом между твоих ног. Моя рука зажата между нашими телами, это больно, но пока ты вдыхаешь, улыбаясь, разминая онемевшие губы, у меня есть шанс привстать и задрать твою кофту тебе чуть ли не до подбородка. Я сажусь тебе на ногу, убираю с глаз штору из спутанных прядей и пытаюсь расстегнуть молнию на твоих джинсах. Понятия не имею, что делаю, но когда ты елозишь подо мной, я наконец-то вижу, что всё делаю правильно. Осталось только потянуть жесткую джинсу вниз, но ты приподнимаешься на локтях, затем садишься на кровати и, окончательно сняв кофту, тянешься поцеловать, но я стремлюсь быстрее завершить начатое, и ты касаешься губами всего лишь моего лба, когда я продолжаю бессмысленно мучить твою одежду.
- Идиот, - накручиваешь на пальцы вьющиеся волосы, обхватив мою опущенную голову, и следишь за тем, как мои руки постепенно замирают – я чувствую себя глупо, глупее, чем когда-либо, а тебе все равно.
Сбившаяся цепочка прилипла к твоей коже. Полуголый и поразительно спокойный, ты смотришь на мои негнущиеся пальцы и ничего не делаешь, только наблюдаешь так, будто я, блять, крючком вяжу тебе носок в подарок. Спустя секунду, застенчиво улыбаясь, предлагаешь мне все-таки завязывать с этим делом и убрать свои «чертовы пальцы блядь» от молнии.
Мне не нравится это твое предложение, но я замираю, прислушиваясь к твоему голосу, отдающемуся в моей груди свистящим шепотом. Как раз в тот момент, когда до меня доходит – ты не такой уж мягкий, каким кажешься. Каким казался всё это время. Ты просто безразличный, инертный или же просто тупой и недоразвитый, хотя мне почему-то кажется что и то, и другое вместе взятое. Но мне сейчас слишком похуй на твои недостатки, как и на то, что ты снова лезешь, лезешь дальше и просишь так мало. Впиваешься ногтями в мой загривок и глубоко вдыхаешь, стоит мне приподняться с твоей ноги и упереться бедренной костью в твой напряженный живот. Наверное, только сейчас ты понимаешь, что мой подбородок не перестает ударяться о твой, а твой рот уже не может остановиться и не вбирать в себя мое желание продолжать дальше. Глубже.
Пока я так ненавязчиво ласкаю пальцами твою шею, ты уже готов трахнуть мою ногу, я же чувствую, и, надо сказать, это приятно. Особенно приятно глухое одобрение, которое я слышу, иногда приостанавливая движение твоего языка. Звук долгий из-за того, что ты не в состоянии захлопнуть свой рот и отодвинуть меня на дальний край этой кровати. Если бы можно было содрать с тебя кожу, раздевать дальше, передразнивать твои нахуй ненужные робкие порывы, я бы так и сделал. Более того, я бы запомнил твое насупленное дыхание и эти ложные выдохи со свистом, чтобы, когда ты говорил мне о том, что и как я делаю, я вспоминал их, и ты затыкался. Чтобы не был безразличным. Чтобы не делал меня посмешищем, своей маленькой подружкой, которую боишься тронуть лишний раз, которая встанет и уйдет, залепив затрещину за то, что ты не был с ней достаточно нежен. Меня заебало это, и я содрал с себя рубашку, терзая твои губы каждый раз, что пальцы не попадали на пуговицу. Рубашка безумно скомканная присоединилась к простыни, правда, ты и это оставил без внимания. Сука, что мне сделать?!
Отдернув свои губы от твоих, я попытался не вмазать тебе по точеному носу, хотя кровь, стекая струйкой вниз, залила бы рваные ссадины на нижней губе, перекрасила бы постельное белье, засохла бы коркой, и ты мог бы рассказать кому-нибудь о том, что лишил девственности самого Алекса Тёрнера в чужой квартире да ещё и под носом у его друзей. И похуй, что Алекс Тёрнер не девственница, ни разу вообще не девушка – есть же доказательства.
- Что? – Спросил ты, сглатывая, и пересохшее горло наполнилось комом слюны, моей, блять, слюны.
- Ничего, блять, - Я все-таки сделал это – я познакомил твою переносицу со своими костяшками, и кровь потекла, действительно потекла багровой змейкой по контуру губы. Как по заказу. Однако она не капнула – ты, шмыгнув носом, размазал эту гадость по щеке и, не задавая мне больше вопросов, отпихнул в сторону. Попавшаяся под руку рубашка вытерла сгустки с твоей ладони, чтобы мой ремень не запачкался твоей кровью. Я мог бы и сам, честно говоря, но раз ты так нервно чуть ли не разрываешь мои джинсы напополам, а потом переворачиваешь и вдавливаешь грудью в кровать, то пусть будет так, как хочешь ты.
Подходишь ближе, сдвигаешь мои ноги вместе коленями. Когда мне начинает казаться, что ты надо мной шутишь, ты придвигаешься вплотную, и капля крови размазывается о мою поясницу. Ее согревает твоя рука, которая скользит дальше, к моему животу. Блять, это не смешно – твои пальцы не могут быть везде и сразу. Это же невозможно.
- Алекс… - Какого хрена?.. У тебя обалденно холодные руки, и именно они вместе с твоим вопросом отвлекают меня от главного – от ощущения тебя внутри. Мне хочется… чего-то. Я сам не понимаю, чего хочу, кроме как задышать и прогнать навязчивое желание согреться. Избавиться от загустевшей крови, не доставляющей больше кислород, и уничтожить это чертово чувство, когда, кажется, время останавливается. Похуй на время, не останавливайся ты только.
На вдохе я совершенно случайно забываю о том, что ты, смазывая мой позвоночник липкими поцелуями с кровью, развлекаешься со мной пальцами. Одним, двумя, тремя – неважно даже – они всего лишь твои длинные, тревожные пальцы, они не способны на многое. Теперь же я дышу сдавленно своим же отчаянием, твоим «Алекс», подразумевающим всё, что угодно. Может, это даже не моё имя – твое прерывистое, усмехающееся дыхание, сопровождающееся поглаживанием моего бедра меняют это предположение – всё-таки моё. Оно настолько же реально, как и то, что ты делаешь – безбожно трахаешь, послав нахуй все эти смазки и гандоны. Мне никогда ещё не было настолько все равно на эту чертову безопасность, потому что самое безопасное в моей жизни – заниматься с тобой любовью. Твои медленно замедляющиеся толчки, отпечатки пальцев на моем теле и стягивающие мясо кровавые разводы – самое мучительное, что мне доводилось испытывать, но, черт возьми, самое необходимое, самое нужное. Ты не можешь сделать мне больно, потому что я сам тебя об этом просил, и в этом вся разница.
Она чувствуется, когда в очередной раз я прохожу все круги ада за одну миллисекунду. Честно говоря, я бы кричал да ещё и так, как надо: красиво, с придыханиями и твоим именем, отдающимся от стен, но я слишком озабочен твоим движением внутри меня, чтобы что-то орать. Я стискиваю зубы вместо этого и выгибаюсь так, что упираюсь в постель макушкой – как же это чудовищно. Чудовищно кончать на эту самую постель, вымазываться в своей же собственной сперме, думая о том, что, когда кончишь ты, наверное, я подохну.
О Боже, бля… Мало воздуха, мало места, мало, мало… мало мне. Будто бы в награду, ты сгибаешься, наклоняешься ко мне ближе, так, что твоя грудь касается моей вспотевшей спины и мгновенно прилипает к ней. Разговаривая со мной через кожу, ты выказываешь тревогу, ты переживаешь за то, что только что услышал – оказывается, секунду назад по комнате разнесся всхлип. Мой суетной глоток воздуха, когда твои руки снова пробуют меня наощупь, влипают в белесое море разводов и пятен, говорит тебе, что всё было в порядке. Маленькая ложь во благо – думаешь, когда ты отлыниваешь от меня, отцепляешься, уходишь, это – нормально? Нормально, что ты, встав рядом с кроватью, проводишь пальцем, считая мои позвонки, опускаешь на матрас измотанного, грязного, слабого идиота? Нормально, да? У нас всё нормально. Всё всегда как-то нормально и в порядке вещей, аж здорово так.
Вдруг встаешь на колени передо мной и, взъерошивая итак растрепанные волосы, ты говоришь что-то о том, что ты меня не оставишь, разве что временно, что обязательно придешь обратно. Как скажешь – и ты говоришь «Спи», и я тут же закрываю глаза.

*
Этот смех больше похож на жужжание кофемолки, назойливый такой, неприятный. Хочется вжаться в подушку и закрыть ею уши, чтобы не слышать больше ничего, кроме гулких и немонотонных ударов сердца – от них так быстро клонит в сон…
- Вы только посмотрите на этих голубков.
Стоп, каких голубков?
Что. Это. Было.
Упираясь лбом в твою раскаленную кожу, поймал себя на мысли, что я все-таки парень, а твоя же рука сжимает мой бок и даже явно не прочь прописаться там, и сразу же перестал думать, что кто-то обнаружил меня не в самом пристойном виде. Я понял, что так оно, в общем-то, и есть на самом деле, если не хуже.
Хуже..?
Стоило только открыть глаза, и очевидное стало лишь ещё более явным. Теперь я вспоминаю, что было, и с удивлением вижу, что, вроде, я того… чист и невинен, как стриптизерша танцующая за даром, так что пугаться нечего. Нечего, кроме… Ну, неужели это всё мне приснилось? То, как мы с тобой… блять.
- Что за черт? Какого хрена вы тут забыли? И... и… Майлз? Эй, просыпайся, что ли, - я резко сел на кровати, и запас моих вялых возмущений, призванных испарить лишние лица из зоны поражения, истек - настал твой черед что-нибудь уже сделать. Я не поскуплюсь на пинки и всевозможные рукоприкладства с моей стороны – почему всегда я страдаю и получаю больше всех? Мало мне того, что я сегодня пережил, пусть и во сне, я ещё должен разбираться с очевидцами и сохранить ясность ума, чтобы взять и вернуться к этой чертовой песне!
- А? Что? – Прекрасная и меткая реплика, блять. За такое я бы тебя трахнул, в самом деле, правда, битой да по голове.
- Да вы тут просто так хорошо разлеглись. Я, понимаешь ли, вышел попить и умыться, а вы взяли и заняли мою кровать, да еще и продрыхли тут пять часов, - Мэтт, оказывается, всего лишь невинная жертва обстоятельств, поэтому вспоминать этот момент мне будут до конца моей счастливой молодой жизни. Потом, может, тоже будут, если маразм не замучает.
- А тебе что, жалко, что ли? – Спрашиваю в надежде, что он хотя бы сейчас отвалит, и я смогу с тобой разобраться, прежде чем убью за твою бревнообразность. И, блять, за эту руку, которая несмотря на то, что уже сбежала с талии, до сих пор лежит на моем бедре – кстати -  очень близко к моей несчастной ширинке, ненавязчиво намекающей на то, что она ослабла и скоро сама собой расстегнется, после таких снов в особенности. Я проигнорировал своевременное замечание Мэтта про репетицию: итак паршиво было из-за песни, а теперь выясняется, что я вдобавок ко всему, ещё и работу торможу, прохлаждаюсь.
Вы мне, блять, надоели все. «Не поебали бы вы, а?» - вертится на языке, но тут ты, наконец-то, изрекаешь, что мы подойдем к ним попозже, и ребята все-таки решают не испытывать мои нервы. Наверное, уже по одному моему виду можно сказать, что за какие-то два дня на мою голову вылилось столько всего, что я готов взять в руки… да хотя бы бутылку с отбитым донышком! и пойти убивать без разбору. Хотя это всё, все эти проблемы кажутся мне высосанными из пальца, едва я вспоминаю подробности того, что мне приснилось, того позора и блядского удовольствия, которое я испытывал. Мне это нравилось, как и то, что мы проснулись рядом, греясь теплом друг друга. Господи, я такой мудила…
- Слушай, тебе ничего… странного не снилось сегодня? – Почесывая затылок, спрашиваю я как бы у стены, потому что, если ответ окажется положительным, я, может быть, покончу жизнь самоубийством. И дело-то даже не в том, что я с тобой трахался, а в том, как мы это делали и как оно всё теперь проворачивается в моей голове. Снова и снова воспроизводится.
- Нет, вроде. – Слишком долго думаешь над ответом, так что я тебе не верю. – Знаешь, я вообще снов не запоминаю, не снятся они мне.
- Да я обычно тоже, - Лучше бы я и этот тоже не запомнил, но уж больно колоритный он вышел: меня так хорошо отымели - такое не забывается. – Просто сегодня какой-то особенный бред привиделся…
Ты захлюпал носом и, когда я уже хотел было озвучить что конкретно мне снилось, я увидел, как ты бездумно ощупываешь свою переносицу, будто с ней что-то могло произойти за то время, что мы спали. Так, значит, ты все-таки сделал исключение и позволил сну присниться, и, кажется, до тебя тоже это дошло. Честно говоря, понятия не имею, чему я так обрадовался, ведь если бы ты не помнил этот пиздец, я бы списал это всё на своё больное воображение. Но сейчас ты пытаешься не заржать надо мной, глядя на моё лицо и вспоминая дальше.
- Я думаю, после того, что было, мы… вроде как, друзья теперь, да?
- Так не было же ничего, да, Алекс? – Ты – самый хитрожопый человек, которого я знаю, друг мой.