В прозрачной темноте совсем не страшно лежать, тем более, не страшно просыпаться. Густой синий цвет потоком краски разливает тусклый свет по комнате, выкрашивая меня в бледно-голубые тона, покрывая всё мутной пленкой чернильного или белесого - в зависимости от яркости объекта - цветов. Воздух застыл в недоумении и трепещет невидимыми простому глазу пылинками, перелетающими под воздействием моего незаметного дыхания с кончика моего указательного пальца на кончик моего носа, а потом на самый краешек ресниц. Моргнув, я избавился от нее, и она поплыла в сторону подушки, а мой расширенный зрачок, не имея возможности успокоиться, метался по потолку, пытаясь забыть уже почти стершийся из памяти сон. Наверное, во всей комнате только и можно было уловить резкие скачки моих глаз. Сиреневатые белки беспокойно блуждали, увлекая за собой яркие, почти неразличимые от остальной поверхности глаза во мраке, водянистые радужки с легким намеком на голубизну. Казалось, они выцвели из-за недостатка солнца или каких-либо ещё источников света. Преломляя скудное густо-синее излучение, они дрожали в попытке остановить движение.  Темнота и даже сама Ночь просили сомкнуть веки, расслабить мышцы и, наконец, вылить свое подсознание наружу, чтобы оно могло спокойно прогуляться в приятной прохладе ночного воздуха, а не томиться на медленном огне, мешая мне заснуть.

Через несметное количество времени, устав дышать раскаленным кислородом, я повернулся и моя синеватая щека встретилась с почти по-человечески нежной подушкой, благословившей меня на дальнейшие сновидения. Дымка усталости заслонила собой весь спектр синего и повторяла мне, пока я не перестал дергать веками, одну и ту же фразу тишайшим шепотом, который только можно себе вообразить. Мои отяжелевшие, чуть отекшие пальцы левой руки неслышно подобрались к самому лицу, в то время как другая покоилась между подушкой и жестким матрасом. Ощутив приятное тепло собственного тела, я слегка зевнул, и моя кожа, потершись о смятую ткань, как кошка, немного охладилась. Последовавший за этим жесткий, твердый удар забвения о мою голову, растворил мою память в жуткой смеси природного морфия и задымленного ветра, ворвавшегося через окно, и в следующий момент я уже не помнил, что я сплю.

Мы шли куда-то вместе. Несфокусированная местность плыла рядом, иногда даже сквозь нас. Похожая на размытые отсветы фар, фонарей и таких же электрических светил. А мы просто шли, и это, видимо, было главным. Всегда в движении, пусть даже в таком неловком, как наше. Или их. Двоякое восприятие ситуации совсем не мешало этим двоим прогуливаться в потоке белоснежного и желтого цветов. Он, положив ей руку на плечо и, таким образом, удобно заполучив ее в пользование, все что-то говорил ей, иногда прерываясь, чтобы с хитрой усмешкой опустить взгляд и напороться на ее нахмуренные брови. Напрасно он останавливался и после этого замолкал на некоторое время: чуть заметная, обожающая все вокруг улыбка выползала на свет в уголках ее губ. Разница в росте была огромной, во всяком случае, так казалось со стороны, но, когда я возвращался в их тела, мне было на удивление уютно и безмятежно, и я благополучно забывал об этом, путаясь в их хаотичных мыслях и идеях. Время от времени я чувствовал себя ею, этой засвеченной девушкой. Ее неудобство вынудило ее положить руку ему на талию и она, точнее я, будто чужими пальцами перебирала складки нагретой материи, а затем, найдя на кофте нужный сокровенный карман, с ловкостью мышки проникла внутрь, где ее неожиданно настигла чужая неосторожная большая ладонь. Неудобство по физическим законам отменялось, оставалась лишь выдумка и немного разрозненных мечт, плетущихся за нами по пятам. Все-таки это были мы. И мы иногда посмеивались вслух, чувствуя, как наша кожа дает нам возможность читать настроение другого, его цвет, его намерения.

Пинком меня выгнало из того мира проснувшееся сознание, убежденное в отсутствии всякого смысла в этих пленках, лопающихся подобно мыльным пузырям. Чувство тревоги, забытое благодаря заботливой постели, больно било в самое сердце, и без того слишком разочарованное. Мгновенные фантазии пытались вернуться, хотя и понимали всю сущность надоедливого нервного центра, путающегося внутри несчастного измученного тела и загубленного мира сказки.

Проведя рукой по лицу, я остановился на губах. Странные ощущения. Хрусталик поймал жгучий лучик, словно раскаленная неосязаемая магма, режущий воздух на две части. Теплота вылилась в этот мир и, по-видимому, залила патокой моё тело, покрыв его персиковым оттенком загара и влив капельку кофе в мою радужку. Длинная темная прядь, простиравшаяся по подушке, являла собой передний план моего утра. Поменяв цвет, я изменил всё. Не только себя, но и местоположение. Или я всего-навсего изначально уснула кем-то другим, далеким, но невероятно четким. Может быть, мои клетки крови смогли впитать его сквозь пространство и позволили нашим снам соединиться.