Дэниэл Тэммет, 26 лет, репетитор

Вычислений я не произвожу. Когда принимаюсь за подсчеты, мне видятся две расплывчатые геометрические фигуры. Постепенно контуры становятся все более четкими, и, наконец, возникает третья фигура — ответ. Я его вроде как вижу. В моем восприятии девятки — огромные и синие, и я до сих пор удивляюсь, что в газетах они мелкие и темные. Шестерки представляются мне крохотными черными дырами. Когда я думаю о числе 89, перед моим мысленным взором пролетает что-то похожее на снежинки. А вот 351 напоминает полную ложку овсяной каши. Сильные эпилептические припадки, которые были у меня в детстве, заставили мой мозг работать не так, как у всех людей. И теперь у меня в голове абстрактные понятия различаются по цвету и на ощупь, имеют геометрическую форму и движутся по разным траекториям. У меня так называемый «синдром идиота-мудреца», совсем как у героя Дастина Хоффмана в «Человеке дождя». Людей с таким синдромом, как у меня, в мире не наберется и полусотни. Что же это за синдром? Прокатиться на велосипеде, разобраться в устройстве простейшего электрического выключателя — все это мне дается очень трудно. Но я могу подсчитать в уме, сколько будет 82 в четвертой степени. Я знаю на память число Пи до 22514 знака. Так что у моего синдрома есть и полезная сторона. Я очень отчетливо «вижу» не только числа, но и слова. Слово «среда», к примеру, для меня синее с фиолетовым отливом. Сейчас я работаю над созданием своего собственного языка под названием «менти». Его слова отражают то, как я воспринимаю окружающий мир. Например, «сложный» на менти будет патсине. Это от слова «коса» в балтийских языках. Я также говорю по-французски, по-немецки, по-испански, по-литовски и на эсперанто. Друзья не обращают внимания на мой синдром — относятся ко мне как к самому обычному человеку. Вот только в карты со мной никто играть не садится.

Андрей Ананов, 60 лет, ювелир

В детстве я нашел на чердаке бабушкиного дома сундук, в котором лежали старинные почтовые открытки. На одной из них было изображено величественное здание, а под ним подпись: «Казино, Монте-Карло, 1912 год». На обратной стороне почерком моего дедушки было написано: «Ма чере, не грусти, все, что ни делается, все к лучшему. Прости меня, но я проиграл наших лошадей на вингт-троис. Ну и бог с ними. Нынче овес сильно подорожал». Я вспомнил, как моя мама рассказывала о том, что когда-то у нас был конный завод — более двухсот породистых лошадей. И дед проиграл их в один вечер. Ту почтовую карточку с красивым зданием я запомнил на всю жизнь. Стоит ли говорить, что при первой же возможности я отправился в Монте-Карло. Мне безумно хотелось увидеть то самое здание, но я даже не думал, что стану играть. Это случилось в начале девяностых. Надо сказать, то были времена, когда русских в Монте-Карло почти не было, а уж тем более новых русских в современном понимании. Там жива была память об отчаянных людях, которые еще до революции проигрывали целые состояния в рулетку и дрались на дуэлях. Мне хотелось не просто посмотреть казино, в котором играл мой дедушка, но и не уронить достоинство русского человека. Играть я не умел и решил попробовать способ моего деда — ставить на вингт-троис (двадцать три). Перед игрой я в один карман положил тысячу франков, а в другой — 200 франков, чтобы в случае проигрыша хватило дать на чай крупье. Я ставил только на вингт-троис, и в первый же вечер ушел с выигрышем, в три раза превышающим сумму, с которой я пришел. Назавтра я вернулся в казино и выиграл более двадцати восьми тысяч франков. Так я стал игроком. Самый большой мой выигрыш — около двух миллионов франков. В итоге меня даже пригласили стать членом закрытого клуба игроков, которых в мире всего 36 человек. В нем состояли, например, принц Монако, король Фахт и султан Брунея. Спасибо дедушке.