"Степной волк", Гессе
"Между тем, по какой-то прихоти, я присоединился к процессии и приплелся за скорбящими к кладбищу, архисовременному цементному кладбищу с крематорием и всякой техникой. Но нашего покойника не собирались сжигать, его гроб опустили на землю у простой ямы, и я стал наблюдать за действиями священника и прочих стервятников, служащих похоронного бюро, которые пытались изобразить торжественность и скорбь, но от смущенья, от театральности и фальши чрезмерно усердствовали и добивались скорее комического эффекта, я смотрел, как трепыхалась на них черная униформа и как старались они привести собравшихся в нужное настроение и заставить их преклонить колени перед величием смерти. Это был напрасный труд, никто не плакал, покойный, кажется, никому не был нужен. Никто не проникался благочестивыми чувствами, и когда священник называл присутствующих «дорогими сохристианами», деловые лица всех этих купцов, булочников и их жен молча потуплялись с судорожной серьезностью, смущенно, фальшиво, с единственным желаньем, чтобы поскорей кончилась эта неприятная процедура."

"...я думал о грязной глинистой яме на кладбище, в которую сегодня спустили на веревках того незнакомца, и о перекошенных усмешкой лицах скучающих сохристиан и не смог даже посмеяться надо всем этим. Там, у грязной глинистой ямы, под глупую, смущенную речь проповедника, среди глупых, смущенных физиономий участников похорон, при безотрадном зрелище всех этих крестов и досок из жести и мрамора, среди всех этих искусственных цветов из проволоки и стекла, там, казалось мне, кончился не только тот незнакомец, не только, завтра или послезавтра, кончусь и я, зарытый, закопанный в грязь среди смущенья и лжи участников процедуры, нет, так кончалось все, вся наша культура, вся наша вера, вся наша жизнерадостность, которая была очень больна и скоро там тоже будет зарыта. Кладбищем был мир нашей культуры, Иисус Христос и Сократ, Моцарт и Гайдн, Данте и Гете были здесь лишь потускневшими именами на ржавеющих жестяных досках, а кругом стояли смущенные и изолгавшиеся поминальщики, которые много бы дали за то, чтобы снова поверить в эти когда-то священные для них жестяные скрижали или сказать хоть какое-то честное, серьезное слово отчаяния и скорби об этом ушедшем мире, а не просто стоять у могилы со смущенной ухмылкой."

"Заир", Коэльо
"Мне хотелось бы, чтобы так и было: каждая вещь на своем месте. А какой была бы моя эпитафия? Как я, так и Эстер, уже написали завещание, где среди прочего мы выбрали кремацию – мой прах должен быть развеян ветром в местечке по названию Себрейро, на пути Сантьяго, а ее прах должен быть помещен в морскую пучину. Так что у меня не было бы такого знаменитого камня с надписью.
А если бы я все-таки мог выбрать фразу? Тогда я попросил бы выгравировать: «он умер, будучи живым». Это могло бы показаться противоречащим смыслу, но я знал многих людей, которые уже перестали жить, хотя и продолжали работать, есть, свою всегдашнюю светскую деятельность. Они делали все автоматически, не осознавая волшебного момента, приносимого в себе каждым новым днем, не останавливаясь, чтобы задуматься о чуде жизни, не понимая, что следующая минута может стать его последним моментом на этой планете.
Бесполезно было пытаться объяснить это санитару – главным образом потому, что за тарелкой пришел другой человек, который начал принужденно беседовать со мной, вероятно, по распоряжению какого-то врача. Он хотел вызнать, помню ли я свое имя, знаю ли, какой сейчас год, задавал и другие вопросы, имеющие смысл лишь когда нас осматривают для выяснения нашего умственного здоровья.
И все это из-за того, что я задал вопрос, который все человеческие существа должны задавать: вы уже подумали о своих похоронах? Вы знаете, что рано или поздно умрете?
Той ночью я заснул, улыбаясь. Заир исчезал, Эстер возвращалась, и – если бы я должен был умереть сегодня, несмотря на все случившееся в моей жизни, несмотря на мои поражения, на исчезновение любимой жены, на несправедливости, от которых страдал или заставлял кого-то страдать, я оставался живым до последней минуты, и со всей уверенностью мог утверждать: «мой день был хорош, и ночь может опуститься»."