Драбблы о докторе Ходжо и Ценге.  Моя личная болезненная страсть. Нежно лелеемая коллекция странного. Любимого.

Автор: Конеко 

Он ступал аккуратно. Грязь и мусор, мусор и грязь. Кровь? Ну если только...
- Кладите осторожно!
Неприятный голос, как и все вокруг, стал логическим завершением картины.
- А, Ценг! Наш турк!
Ходжо покачивался с пятки на носок, руки в карманах халата. И Ценг готов был спорить, что сжаты в кулаки.
- И что вас привело? Работа? - Ходжо почти улыбался, - разве же мертвые ваша работа?
Ценг предпочел не отвечать. Вместо этого вытащил из кармана чистый носовой платок и протянул профессору:
- У вас кровь на щеке.
Ходжо машинально провел ладонью по лицу.
- И правда...
Посмотрел на перепачканные теперь пальцы, потер ими друг о друга - словно собирая соль в щепотку, а затем пробуя, как мельчайшие кристаллы перекатываются под подушечками.
- Вы думаете, они заслуживали второго шанса? - Вдруг спросил он.
Да, неожиданный вопрос...
- А был второй шанс?
- Но вы хотели бы?
Ценг посмотрел ему прямо в глаза. Сумасшедший, билось в голове, но выражение этих глаз...
- Возможно, - медленно ответил турк.
Ходжо отвернулся и замолчал на время.
- Возможно, - передразнил он наконец и, заложив руки за спину, вдруг уставился в потолок, - Спроси Верудо, мальчик... Вторые шансы - полная утопия.
Он опустил голову и обернулся. Челка упала на глаза, скрывая взгляд.
- Для тех, кто нерешителен..
Ценг отступил на шаг.
- Для трусов! А ты не трус, ведь так?
И снова это "мальчик"...

 Автор: Alce, кровь

Свободных столиков не было. Пришлось подсаживаться к Ходжо.
- 15 ограничений, регламент в 23 пункта! Кандалы для науки. Кровь мою пьют!
Ценг вдохнул терпкий аромат кофе и муската.
- Это их работа.
- Дурацкое оправдание. Все мы – цепные псы ШинРы…
- Но не все из нас мутанты.
- Мутанты? Юноша, Вы хорошо умеете бегать, размахивая пистолетом… Вот и бегайте, и рот не раскрывайте, чтобы мошка не влетела.
Звонок мобильника показался спасением. В трубке орали, слышно было на все кафе.
- Неудача! Големы! Лео в больнице!
Пристальный взгляд Ходжо.
- Вряд ли этот Турк на что-то сгодится. Не сдадите на опыты?

Автор:  moody flooder, в последний момент

Он снимает джезву с огня в самый последний момент.
- Неудивительно, что от вас образцы сбегают, если вы даже за кофе не можете уследить.
Его слова заглушает очередной приступ надсадного кашля; впрочем, доктор Ходжо тут же прикуривает очередную сигарету, говорит, выдыхая дым:
- Ну, записал, чего она кастует? Если будут жертвы, тушки передавай мне, сгодятся.
Ценг уже не спрашивает, зачем. В общем, неинтересно.
...В лабораториях ночью - никого, кроме них, и плеск воды гулко разносится по подземельям, когда он сам споласкивает чашки - на всякий случай. Ему не понравились побочные эффекты, когда они решили пропустить по маленькой, за неимением иного в качестве посуды воспользовавшись мензурками.
Передавая чашку ученому, он лишь на миг прикасается к его руке.

 Автор: Fujin!! 

Они ослепительны – и это всё, что он может о них сказать.
Наверное, они красивы – но этого не видно за покоряющим, забивающим до самого дна светом. Наверное, они смертоносны – как хорошо отлаженная бомба с механизмом самоуничтожения, умереть любой ценой. Наверное, они потеряны и одиноки – но жалость последнее, что он теперь может испытывать, особенно к ним. Наверное, они сумасшедши – но не ему замечать такие мелочи.
Ходжо прекрасно осознает, что болен и сошёл с ума, и искренне думает, что этим-то он и отличается от учёных из ужастиков и ненормальных из психбольниц.
Короткие ночные поездки – его наркотик. Тайком, босиком, чтоб не шуметь, выбраться из лаборатории, оставив включёнными лампы и мониторы. Добежать по влажной рыхлой земле до спрятанного неподалёку мотоцикла, стараясь держаться в тени. Завести неприлично старый, но всё же заглушённый специальными устройствами мотор. И – вперёд – зашкаливающей дозой кайфа до самого утра.
Может быть, он параноидально осмотрителен, и на самом деле никто за ним не следит, и нет нужны во всех этих предосторожностях.
Но своей единственной оставшейся радостью он не может рисковать.
Он не смеет к ним даже приближаться, но в этом и нет нужды.
Дозы вполне хватает с головой до следующей ночи.
Шинентай так ослепительны, что сводит скулы. Это счастье, окатывающее с головой – просто смотреть на них издалека. Жалкие подобия его сына. Как десятки лет спустя похорон радует одна-единственная пожелтевшая фотография.
Он мог бы ненавидеть их за эти сотни мелких погрешностей, отличий и несовершенств. За то, что у Йазу нет его силы, у Лоза его гениальности, а у Кадажа его подавляющей мощи. Мог бы, конечно. Он вообще много чего мог, он был почти всесилен – раньше.
А теперь – только идущая кругом голова и опьяняющий воздух в лёгких – до самого утра. И – быстрые торопливые шаги, мотоцикл с глухим мотором, рыхлая земля, и назад – к месту перед мониторами, поджав под себя холодные босые ноги. Совой нахохлившись и закрыв глаза. Как будто и не уходил никуда – вот, смотрите.
Он зависел от этих ночей.
От этих жалких подобий своего сына с его узкими росчерками зрачков. От жалких осколков его прекрасной души.
Вентиляторы сотен системных блоков шуршат тихим равномерным гулом, уже вбившемся в уши. Свет мониторов, ровный блеск чистых и бесполезных колбочек в углу. Он уже давно не занимался исследованиями, они были его страстью, пока не появилась новая страсть. Его не спонсировали, и он отвык от визитов Шин-Ры.
Потому когда дверь открывается, пропуская в полутёмное помещение узкую полоску света, он даже не вздрагивает, по инерции изображая сон. Он сидит спиной, но отчего-то сразу знает, кто это. Кого из своих псов послала Шин-Ра добить умирающего зверя. Как добрая матерь Дженова, как будто знающая, как он устал.
У пришедшего движения плавные, текучие и смертоносные, и он – всего лишь человек. Но это неважно, от него веет силой, у него длинные волосы и жестокие глаза, и сидящий Ходжо всем хребтом чувствует его взгляд. Есть что-то общее, что-то – почти неуловимое. Не так часто к нему приходят теперь подобные посетители, и сидя спиной, закрыв глаза, Ходжо остатками ночной одержимости пытается представить, что это пришёл к нему Сефирот.
От него пахнет Дженовой и силой.
Ценг встаёт ровно за его спиной, чувствует обман и терпеливо ждёт. Он всегда потрясающе сдержан и вежлив – этот темноволосый турк, пока не убьёт тебя выстрелом в голову, коротким и отточенным. Он умеет ненавидеть лишь спуская курок.
Когда-то турков Ходжо любил.
Он не оборачивается, чтобы не разрушать иллюзию, вот только бы если голос был похож – хотя бы чуть-чуть. Или если его можно было б хотя бы вспомнить.
- С чем пожаловал? – Спрашивает он, и сам поражается, насколько его одеревеневший за годы молчания голос стал похож на скрип.
Турк отточено-вежлив, холоден и делает вид, что ему вовсе неинтересно в лаборатории того-самого учёного. Как ребёнок, право слово, каким и Он когда-то был.
Может, он вспоминает Сефирота только для того, чтобы не чувствовать себя таким жалким жестоким эгоистом. Как будто бы он может к кому-то привязываться. Как будто у него было оправдание. Как будто у него была цель.
Сейчас он уже не вспомнит – было ли.
Сейчас ему уже кажется, что даже голос похож.
- Сообщение от Шин-Ры. У нашего президента есть для вас предложение.
Ходжо усмехается, пробуя забытую за столько лет гримасу; она неуютна, пыльна и кажется такой нелепой. Главное не оборачиваться, нет.
- И какое же?
Вместо ответа турк резко протягивает руку, и Ходжо едва успевает зажмуриться, чтобы не увидеть наверняка – это не Его рука. Бухает что-то на стол перед ним.
Тяжелое, склизкое.
Отступает.
Теперь можно открыть глаза, и он открывает. Перед ним на столе лежит волчья голова. Волк, должно быть, размером с быка был, но не в этом дело. У волка серебристо-белая шерсть и узкие росчерки зрачков. Руки сами протягиваются, и шерсть на ощупь мягкая, теплая еще, совсем как его волосы. Он прижимает её к себе и всем лицом вдавливается в широкий жёсткий лоб.
От волка пахнет трупом, кровью и слюной, и он бы не отличил еще одного слабого, еле слышного запаха – если бы не бредил им. От волка пахнет Дженовой.
А еще он думает, что это ну совсем уж по-ребячески пафосный жест, и старый президент Шин-Ры никогда бы не позволил себе подобного. Не то что этот выскочка, его мальчишка.
- Как видите, у нас есть ваши разработки и необходимое оборудование. Шин-Ра готова предоставить вам необходимое количество клеток Дженовы, подходящую лабораторию. И ребёнка, разумеется. Вы можете воссоздать Сефирота и забрать его. С определёнными дальнейшими ограничениями, разумеется.
Голос у турка сухой и неестественно деловой. Просто передает сообщение. Как будто каждый день перед ними безумные учёные обнимают дохлых волков. Эта маска кажется Ходжо удивительно детской и смешной.
Бойся, если страшно.
- Что вы от меня хотите?
Турк дёргается, прядь его длинных волос скользит по позвоночнику, и невозможно не вздрогнуть от этого движения. До боли знакомо.
- Вы выследили шинентай, - Ах, ну да. Его глупые попытки что-то скрыть пропали впустую. Шин-Ра опять знает всё, не так ли? – Всё перечисленное будет предоставлено вам в обмен на них, желательно не в функционирующем состоянии.
Ходжо молчит. Он слишком увлечён запахом и мягкой шерстью между пальцев. Да, в волке были клетки – нет лучшего доказательства. Он пахнет Сефиротом. Ходжо только усмехается в ответ.
- Так что мне передать.
Кресло мерно раскачивается, следую за его ритмом – взад вперёд.
- Что я подумаю.
Тишина. Шелест вентиляторов. Свет мониторов. Колбы в углу.
Турс стоит, не уходит. Ему слишком интересно, и даже привычная маска не может ничего с этим поделать. Какие же они все мальчишки по сравнению с ним.
Ему слишком интересно – и второй такой возможности может не быть.
- Что в нём такого, в этом вашем Сефироте? Чем он так…
Слова больно ударяют куда-то в подкорку черпа, в успешно забытое и спрятанное далеко-далеко. Светловолосый мальчик, угловатый, неуклюжий, болтающий ногами перед очередной инъекцией. Так с интересом смотрит, и он не против даже – ему и правда любопытно. К тому времени он уже разучился чувствовать боль.
«Зачем вы колите это? Зачем вы делаете из меня Сефирота? Что в нём такого, в этом вашем Сефироте?»
«Чем он так отличается от меня?»
Слава богу, он никогда не звал его папой.
- Положи руку мне на плечо.
Голос тихий, шипящий, требовательно-злой. Как будто нет ничего важнее это его просьбы.
- Что?
- Положи руку!!
- Что?!
- Положи!!
На плечо его опускает сильная и тёплая ладонь. Между его пальцев – серебристо-белые волосы. Он сидит и дышит его запахом. Только не оборачиваться. Так похоже. Тепло.
Маленький мальчик, взрослый мужчина, чужой турк, пришедший не вовремя.
Всё это не так уж и важно.
Важно – ответить на тот вопрос, на который тогда он так и не успел.
- Ничем. Совершенно ничем.
Рука соскальзывает с его плеча, чуть задержавшись на линии позвоночника. За его плечом выдыхают.
Слышаться шаги, закрывается дверь, и комната снова так уютно полна мраком и одиночеством.
Это нелегко – выбирать между Его новым телом и Его разрозненной, расстроившейся душой.
Он слишком слаб и устал для этого. Он подумает завтра.
Ходжо оборачивает, проводит руками по плечам, собирая остатки тепла.
И видит на ладони длинный серебристо-белые волос,
Ничем не похожий на шерсть.

 Автор: Серафин

«Лекарства и разговоры»

Он плавал в черном тумане. Не было ни мыслей, ни чувств, ни ощущений. Периодически мимо сознания проплывали какие-то пятна света, не оставляя и следа после себя. В памяти, как иней на стекле, оседали только неясные обрывки: светящиеся стволы деревьев, багровые звезды, похожие на глаза, голос, похожий на женский.
И снова все погружалось в темноту.
В какой-то момент пришло осознание окружающего пространства. Он ощутил себя, лежащим на чем-то твердом и довольно холодном, но открыть глаза и посмотреть все еще не получалось. Перед ними плавала темная муть и разлепить веки казалось невозможным.
Наконец глаза открылись, и вместе с этим движением, словно ресницы задели какой-то выключатель, пришла боль. Дыхание перехватило, тело скрутила судорога и он выгнулся на своем ложе так, что чуть не сломал себе позвоночник. Через пелену слез, застлавшую глаза, он увидел смазанное белое пятно, приблизившееся к нему. Сморгнув и вглядевшись, он понял, что это человек в белом халате и со шприцом в руке. Очень и очень знакомый человек… В этот момент руку кольнуло. Боль, казалось, рвавшая в клочки его тело, начала отступать, оставляя после себя слабость и странное отупение, в глазах прояснилось, и он даже смог разлепить потрескавшиеся губы, чтобы произнести одно слово:
- Ходжо…
Собственный голос показался ему хриплым и незнакомым, и он подумал, что док не поймет его, но профессор кивнул и наклонился поближе, оттягивая пальцем веко своего пациента.
- Турк, - произнес он равнодушно, просто констатируя факт.
Породистое, не красивое, но странно-притягательное лицо сумасшедшего экспериментатора с темными, как сливы, глазами и резко очерченными сухими губами вдруг оказалось совсем близко к лицу Ценга. Доктор пристально всматривался в лицо лежащего перед ним мужчины, и по его лицу невозможно было понять, о чем он думает.
Ценгу надоела эта игра в гляделки, и он спросил:
- С каких пор, вы, доктор, озаботились состоянием пациентов больничного корпуса? Я ведь в больничном корпусе, не так ли?
Ходжо недовольно дернул плечом и отошел на шаг, спрятав руки в карманы халата. Ценг вдруг понял, что в одном из них у доктора лежит тонкий нож или скальпель, что более вероятно, и сейчас он сжимает пальцами узкую рукоять. Ценг приподнял бровь и уже собрался спросить что-то, как доктор резко произнес:
- Я потратил два часа своего драгоценного времени, чтобы залатать тебя и еще два на твою напарницу не для того, что бы выслушивать твое хамство, мальчишка! Ты слишком рано пришел в себя.
Теперь брови Ценга поползли вверх совершенно искренне. Ходжо заметил это и усмехнулся:
- Личный приказ господина Президента. Хотя я не понимаю, зачем тратить столько усилий на двух турков, которые не могут даже по-человечески выполнить несложное, в общем-то, задание…
Недовольный голос доктора стал еще более пронзительным и каркающим, чем обычно, и это резало болезненно обострившийся слух вутайца. К тому же, боль снова возвращалась, пока еще слабая, но грозящая в скором времени усилиться до непереносимой.
В операционную вошла молоденькая ассистентка дока и вкатила столик, на котором в строго определенном порядке были разложены какие-то инструменты, сильно походившие на орудия пыток. Она поставила столик рядом с профессором и заинтересованно посмотрела на пациента, но, наткнувшись на холодный и острый, как лезвие скальпеля, взгляд Ходжо покраснела и поспешно ретировалась. Ходжо презрительно хмыкнул, беря в руки еще один шприц, наполненный прозрачной жидкостью, а Ценг только тут осознал, что лежит на прохладном операционном столе совершенно обнаженный. Он не успел ничего даже подумать по этому поводу, как руку снова кольнуло. От этого укола по всему телу расплылась волна жара.
- Черт, док… - выругался обычно такой сдержанный вутаец, - что это?
Ценг не рассчитывал на ответ, но Ходжо все-таки ответил, неожиданно, пожалуй, даже для самого себя.
- Возбудитель для чокобо. – Док снова презрительно фыркнул. - Обезболивающее и снотворное. Тебя переведут в палату интенсивной терапии. Нечего занимать мое время своими идиотскими вопросами.
Все еще недовольно бормоча себе под нос, профессор вышел, а Ценг закрыл внезапно отяжелевшие веки и провалился в глубокий сон.

Во второй раз он пришел в себя уже в палате. Занавески на окнах не были задернуты, но на такой высоте из окна не было видно ничего, кроме ночного неба и отраженных в нем далеких зеленоватых сполохов Лайфстрима.
Этот слабый свет, падающий из окна, совсем не освещал тонкую фигуру, приближающуюся к кровати легкой танцующей походкой…
Ценг приподнялся на локтях, остро жалея, что у него нет с собой оружия. Он узнал ночного гостя.
Темный силуэт приблизился и в полосе света вспыхнули своим внутренним светом ярко-зеленые глаза с вертикальными зрачками. Кададжи наклонился над турком и улыбнулся. Нехорошо так улыбнулся, зловеще. Ценг лежал замерев, будто замороженный. Пауза затянулась. Наконец из улыбки духа ушло что-то, что делало ее такой неприятной, и она стала почти человеческой. Почти.
Кададжи склонился чуть ниже, оказавшись так близко от Ценга, что тот уловил исходящий от серебряноволосого привидения легкий запах ветра и крови. Этот запах манил и завораживал, а Кададжи смотрел и смотрел, и в его глазах цвета Лайфстрима прятались искорки смеха…
Первым не выдержал Ценг. Он моргнул, а когда снова открыл глаза, в палате уже никого не было. Вутаец недоверчиво потряс головой, но мысли от этого яснее не стали.
И тут дверь в палату начала тихонько приоткрываться.
Ценг сполз обратно на подушку и прикрыл глаза, выравнивая дыхание. Он напряженно смотрел между почти сомкнутых ресниц в темноту, но скорее узнал второго посетителя по шагам. И что им всем неймется, подумал турк, пока Ходжо приближался к кровати.
Ценг совсем закрыл глаза и теперь мог только чувствовать горячее дыхание на своем лице и слышать шепот доктора.
- Спишь? – поинтересовался док. Ценг, разумеется, не ответил, успешно притворяясь человеком, полностью во власти снотворного.
- Это хорошо, - продолжал тем временем Ходжо. – Знаешь, я ведь просил Президента отдать тебя мне. Для нового эксперимента… Из тебя получился бы куда более удачный образец, чем тот турк, которого мне отдал его папаша…
Ценгу пришлось приложить усилие, чтобы не вздрогнуть и не выдать себя, ведь он прекрасно знал о ком идет речь. Речь ученого становилась все менее связной, волосы, обычно собранные в хвост, совсем растрепались, и турк понимал, что перед ним самый настоящий сумасшедший, полностью отдавший себя своему безумию.
- Этот мальчишка отказал мне! Мне!!! – страстный шепот Ходжо то обжигал, то обдавал холодом. – он сказал… Ну ничего! У меня еще есть шинентай! Мне есть кем заняться! О, они мои дети, как был когда-то Сефирот! И я не дам им… не позволю отнять у меня!!!
Доктор вдруг замолчал и выпрямился.
- А если вы попробуете остановить меня, я убью вас. – произнес он холодно и Ценг мысленно поежился. А Ходжо вдруг наклонился и провел языком по щеке турка. Затем усмехнулся и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.
Ценг глубоко вздохнул и перевернулся на спину. Чутье подсказывало ему, что грядут большие неприятности…[/more]