В некотором царстве, в некотором государстве, за лесами, долами, морями жили-были на краю темного леса, старуха да дите нерадивое...Здесь луны такие, что дышать боль-но, и знаете, как-то безнадежно откровенно. За забором из костей, крови, сторожит равнодушная тьма.
- Эхх, выпьем, сына, где же кружка…
А за окном звенит цепью волк, воет…На полатях свернулись клубками гадюки, беспорядок, пряный запах алкоголя и дыма…А за заколоченными ставнями - холода.
- Знаешь, а люди любят осень, смешно, правда? Вычитали где-то, любят, любят, любят. Слушай, если твоя дурная ведьма повесится во-он на том крюке - кто меня снимать будет?
- Ежели смогу то… - мальчишка тяжело вздыхает, вертит в руках черную трубку. Здесь вечно живет тоска, ироничная, смешливая донельзя.
- Ох, чую всех переживу…От страха, ты же уронишь, непременно...
Рассеянное молчание, мальчишка не касается бутылки, у ведьмы на глазах слезы, размазанные по лицу мотком пряжи.
- Не смогу так, не смогу…Утоплюсь, в болоте с лягушками, веришь?
- Врешь…
В изразцовой печи горят письма, лунные, чужие. Алые ленты, малиновые, бирюзовые…Говорят, все счастливы, те, чьи чернила плавятся, сжимаются в пламени. Никто не вспомнит адресов, не нужно тревожить прошлое.
Заплаканная ведьма рассеянно мнет в руках змею. Сказывают, заходил сюда волшебник аглицкий, столетие назад, а гадюку возьми да потеряй. А метлу в тот год крысы сжевали, неурожай, засуха…
Что-то шумит, стучится в окно, мальчишка отворяет ставни, впуская вихрь кленовых и жирную летучую мышь, а в лапках - конверт, невероятно, добела чистый, штампы, числа, адреса…
Грозно пошатываясь, ведьма сползает со скамьи, в потемках нашаривая огромную лупу.
- Хорошо, ты только не рассказывай, испортит, как есть испортит, хотя и на порог не пущу… - и тихий смех сквозь слезы.
Ухал филин, и тихий рассвет, наполненный бесконечной, слезливой тоской нашего один-оче-ства.