1. - Правду ли говорят, мессир, что когда-то все люди были андрогинны, а бог разделил людей надвое. И вот мы бродим по Вселенной, разыскивая причитающуюся половинку? - Абсолютно верно, - Мефистофель входил в столовую, вытирая руки полотенцем. На нем был полосатый отцовский халат и мои носки. - Интересно, возможно ли мне найти свою половинку. Кто он? Какой он? Должно быть, он мне роднее, чем все сестры и братья? - Так-с, сейчас посмотрим, - он извлек из кармана черный электронный блокнотик, пробежал пальцами по кнопкам - Лючано Поричелло, вонючий ланцерони, бродяга и педераст, умер в 1863 году, обожравшись пармской ветчины. Краденой, между прочим, ветчины. Наверное, тоже мечтал найти alter ego. Хочешь, я приготовлю на завтрак зеленый салат, а ты бы пока сбегала в булочную?
2. - Странное ты существо, моя девочка, - Мефистофель ковырнул вилкой ломтик "Рокфора" - тратишься на этот плесневелый сыр, но брезгуешь брынзой. Платишь продажным женщинам, но чураешься ласок Возлюбленной. Куришь опиум в притонах, но чистый деревенский воздух вызывает у тебя асфиксии. Свою жизнь ты тратишь на умирание. Странное ты существо... - Но, быть может, в отличие от остальных, мне хотя бы умереть удастся наоборот... - Кого ты пытаешься обмануть? - он вкрадчиво расхохотался и потрепал меня по щеке.
3. Мы завтракали мороженым с орехами и шоколадом. Мы пили ситро. Мы читали вслух. Мы смеялись. Было редкостно покойно и празднично. - Как ты уродлива сегодня! - вдруг сказал Мефистофель, посмотрев не меня поверх очков - Что с тобой? Он вынул из кармашка лупу и принялся разглядывать меня самым тщательнейшим образом: - Ухо обожжено... - Да, потому что она стонала. - Левый глаз испорчен кровоподтеком... - Да, потому что она была красива. - Правый отсутствует вовсе... - Да, потому что она усыпляла меня поцелуями. - Ребра. Вероятно, поломаны. Плечи в синяках... - Да, потому что она ласкала мое тело. - Ты только посмотри, что стало с твоими пальцами!!.. - Да, потому что она пригласила меня внутрь. - Ноздри порваны по краям... - Да, потому что она истекала ароматом тюльпанов. - Мертвенно-синие губы... - Да, потому что к губам она так и не прикоснулась. - Эта любовь оставит от тебя руины, старуха. А ведь я - предупреждал! - Да. И мне придется рождать для себя иной фасад, заново белить портики и шлифовать колонны. Что же мне делать, мессир!? - Это все пустяки. Я раздумываю, где доставать для тебя свежее сердце, живую печень, чистые легкие, сытую кровь? - И душу. - Вот как!? Ты пользуешься моим расположением, меркантильная сволочь. А где же предыдущие четыре? - Мефистофель сунул в рот ложку мороженого и, дурачась, вспенил его на губах.
4. Он вытер губы салфеткой и, свернув ее корабликом, сказал: - В основе всех ваших подвигов лежит жажда половых наслаждений. - Ну, это Вы загнули, мессир. А как же жажда славы? Денег? Власти, наконец? - Твои стихи принесут тебе славу, ибо ты сможешь возбуждать множество женщин. Твоя слава принесет тебе богатство, и ты сможешь покупать множество женщин. Твои деньги принесут тебе власть, и ты сможешь покорять множество женщин. - Нет-нет, мессир. Мне нужна только одна женщина. Мне нужна моя возлюбленная. И стихи я буду слагать только ей, и только для нее куплю ожерелье из черного жемчуга, и только она покорится мне однажды. Дождливой грохочущей ночью, когда все вокруг будет содрогаться нам в такт!... - Эка ты возбудилась! - улыбнулся Мефистофель - Гарсон, пожалуйста, холодного нарзану!!
5. - Я хочу родить. Зачать в самой глубине и выплеснуть на свет. Вы станете отцом моего сына, мессир? - Вероятно, мне придется - Мефистофель перемешал овсянку, добавил масла, надкусил бутерброд. - Ребенок будет лучшим моим творением. Все стихи, недорощенные мысли покажутся мне мусором. А любовь к нему затмит прошлые раны, романы и увлечения. - М-м, кому ты собираешься посвятить лучшее творение? - Своей Возлюбленной, мессир. Она не может писать, она не может иметь детей. Я посвящу сына ей. Мефистофель рассмеялся в голос, зачерпнул кабачковой икры и с видимым наслаждением вылизал ложку. - Почему же Вы смеетесь, мессир? Надо мной? - Не над тобой. Но скажи мне, что ты будешь делать с черновиком, если шедевра не получится? И согласишься ли делить славу со мной в случае успеха?
6. - Мессир, скажите, Любить - это ремесло? - Угу - ответил Мефистофель, срезая с яблока тонкую ленточку кожуры. - ... или талант?... - Угу - повторил он снова, и вторая зеленая завитушка упала на блюдце рядом с первой. - или гений?... - Угу - произнес Мефистофель в третий раз, неуклонно полосуя серебряным ножичком глянцевую обложку. - ... и существует ли абсолютный гений в любви?.. - Угу - он не поднимал на меня глаз. - ... и каков же он? что он?... - Хм - Мефистофель рассек плоть. - ...если он гениален, то, пожалуй, любое сердце ему удастся согреть, зажечь, оплодотворить, влюбить в себя!.. - я хитро заулыбалась. - Что это ты себе вообразила? Гений в том, что ему удастся согреть и оплодотворить, не влюбляя, - он бросил мне в ладони обнаженный плод.
7. Мефистофель ворвался этим утром ко мне в комнату пятнистый и прекрасный, как фавн. Примостился на краешке канапе. Свил ноги гибкой петлей. Достал из сумочки чизбургер и уставился на него. - Твой тиран умер вчера. В Венеции. Ешь спокойно, - сказала я ему, улыбаясь. - Да, мой бог умер вчера. Теперь тело Вацы не нужно ни голоду, ни душе. - Мефистофель опустился на колени и заплакал, как русалка.
8. - Вот тебе загадка: в моей жизни было три прекрасных женщины. - Мефистофель, вероятно, только что возвратился с ночной пирушки. Он был откровенен и стариковски-слезлив. - Представь себе, все три умерли от язв. Первая - от язвы желудка, вторая - от язвы на нижней губе, третья - от сердечной язвы. Третья любила меня так сильно, что заболела. Теперь скажи мне, кого из них тебе жаль больше? - Мефистофель крепко выжал в чай лимонную дольку. - Конечно же, последнюю, мессир, ведь она?.. - Все ясно. Да, она любила меня. А первая была самой страстной, самой сумасшедшей. Она проигрывала себя на скачках. Обожала острую мексиканскую пищу и водку. Она изменяла мне с кубинскими моряками в порту и с французскими хористками в закоулках борделей. Иногда мы уходили в поле и лежали, разбросав руки, блуждая глазами в созвездиях. А потом любили друг друга так, что земля подбрасывала вверх наши бедра, пружиня. Она, конечно, не любила меня, - он улыбнулся. - Вторая много курила, пила абсент, читала стихи, сидя в плетеном кресле. Она была манерной особой с ломаными руками. И ее любовники всегда смотрели свысока на меня, на мои стоптанные туфли, бедную одежду. Она втаскивала меня в свою постель и заставляла подчиняться ей, а потом давала мне денег. Она резала себе вены, убивалась люминалом и ждала спасения. Мы много путешествовали: Греция, Египет, Индия. В Индии она и подцепила эту заразу. Уже ничто не смогло ей помочь. - Мефистофель отломил край галеты и сунул в рот. Запил чаем. - Не думаю, чтоб она меня любила. Хотела - да, но не любила. А вот третья... Та пела мне колыбельные и рисовала мой портрет на стене комнаты. Говорила, что минута, проведенная в разлуке, - мертвая минута. Она всегда плакала, провожая меня на работу, всегда оставалась дома, дожидаясь меня, уснувшего в баре. Даже посвящала мне длинные протяжные стихи. Она называла меня "мужем", и случилось - создала крошечное подобие меня - ребенка. Я часто оставлял ее одну, ибо ей нужно было плакать в одиночестве. Потом ее сердце съела язва любви, и мать с отцом приехали в город похоронить дочь. Скажи мне теперь, кого из них тебе жаль больше? - Ну, конечно же, третью, мессир... - Баба!... - заметил он мне, перебивая.
9. - Вы не поможете мне, мессир? - Да-да. А в чем, собственно, дело? - Мефистофель нехотя оторвался от фруктового салата и посмотрел на меня. - Мне нужен яд, мессир. Много яда. Дайте мне в долг, пожалуйста. - Помилуйте! Для чего тебя яд? Неужто решила-таки травиться? - он размахивал перед моим носом вилочкой, унизанной долькой апельсина. - Нет, мессир. Не травиться, но травить. Я хочу отомстить обидевшей меня, мессир. - Ха! Тогда просто полюби ее, дуреха! Любовь окажется сильнее цикуты и разъест столь ненавистное тебе существо, - он потянулся через стол, взял черничное варенье и сдобрил им кусок белой булки. - И пока ты можешь любить, никогда не проси яда взаймы. Даже у меня.
10. Стакан томатного сока с солью, чесноком и перцем. Что может быть лучше? Я облизала губы. - Может быть, убив, я пойму смысл мною отнятой жизни? Увижу его на носике пули? - Ты только что убила сок. Ни за что, ни про что. - Мефистофель схватил пустой стакан и разбил его о подоконник - Я размозжил голову стеклянному баловню. Где же был повод их существования? В чесноке, перце, томатах? Не вижу! Может, он закатился под тумбочку? - Мефистофель обшарил взглядом всю комнату. - Помилуйте, мессир! Жизнь человека - не помидоры, и не стекло! - Но ведь ты даже не задумалась, чем именно опалил тебе губы последний глоток, правда!? - Мефистофель подошел к графину и втянул ноздрями пряный багровый запах.
11. - Теперь у тебя только один недостаток - молодость. - Мефистофель добавил в кофе ложку сахара. Плеснул из молочника жирных сливок. - Разве это недостаток, мессир? Ведь они влюбляются в мою молодость и превозносят ее до небес. Они сами становятся моложе, постоянно расцветая. - Но ни одна из них не захочет поменяться с тобой местами. Неужели ты не замечала, что женщины ухаживают за своими морщинами? Твоя молодость нужна им, как вуаль, за которой другим не разглядеть опыта лица. Но они никогда не расстанутся с возрастом, вот увидишь, - он намазывал медом хрусткий булочный ломтик. - Значит, я так смела, мессир, что могу не прятать щек, лба и глаз! - Просто ты еще глупа и не знаешь, что у человека нет ничего, кроме собственной истории, чем можно было бы укрыться в гробу. Муслин твоей юности спасает их лица от воров. - Мефистофель говорил, плотно набив рот, истекая янтарем слюны. - Эй! Воры! Берите мою историю, мою жизнь! Берите всю! Вы прогадали, мессир, ха-ха! Видите, никто не стремится красть чужое прошлое. - Неудивительно. Даже я еще не вижу на тебе лица, - он резко откинулся на спинку стула. Зевнул. Прикрыв губы платком.
12. - ... разве разумный взрослый человек способен убить другого, да еще таким изощренным способом?... - Мефистофель намотал на вилку ломтик яичницы и пихнул в рот - Так ненужно жестоки могут быть душевнобольные и дети с еще неокрепшим мягким мозгом. - Но тогда, кто же дети, мессир? - Дети и есть те пресловутые "мудрые взрослые". Не потому ли так редко встретишь убийцу-ребенка... - он густо полил сосиску горчицей. - Но тогда, кто же взрослые мессир? - Не понимаешь? Это старые озлобленные дети с холодцом в головах. Они без устали плодятся, надеясь родить себе подобных, но каждый раз их ждет неудача. Рождаются взрослые, и вместе с ними в детях расцветает злоба и зависть. Не потому ли родители наказывают свое чадо поркой и без устали ругают новое поколение?... - Мефистофель взял с блюдца поджаристую гренку. - Но тогда, куда же деваются все взрослые, когда вырастают? - Увы, они вырастают в детей. Их шрамы со временем заживают, обиды забываются, мозги наполняются жижей, животы - детенышами. Все идет по кругу. - Но я не хочу становиться старым ребенком, мессир!... - Тогда спускай штаны. Нужно подновить тебе родительские отметины! - он невесело присвистнул и встал из-за стола.