- Любопытная вещь! - сказал он, приглашая нас послушать. - Недавно, разбирая одну надпись на каменной плите, я нашел вот такое изображение. И он показал нам белый лист, на котором была нарисована тушью ушастая сова.
Мне удалось прочитать и надпись, - с гордостью произнес он - там стояло чье-то имя, и было написано: "А жизни его было девятьсот лет".
Да - а... - мечтательно проговорил один из моих товарищей по группе. - Мне бы хватило и четырехсот...
- А зачем вам? - вдруг резко проговорил плечистый и сухой пожилой мужчина, обычно молчаливый. Он сидел по соседству со мной и отличался от всех нас своим подчеркнутым пренебрежением к одежде и молчаливостью.
- Вам эти четыреста лет ни к чему, - сказал он. - Вы и так не спешите.
- Но девятьсот лет жизни! - Я не смог удержаться от этого восклицания. - Неужели возможно было когда-нибудь такое долголетие?
Все возможно! - гаркнул плечистый, всегда занятый мой сосед, не отрываясь от работы.
- Что вы этим хотите сказать?
- Время - загадка, - был ответ, еще более загадочный.
- Да, время - загадка, - подхватил интересную мысль. Он снял со стены песочные часы, перевернул и поставил перед собой на стол. - Течет! - сказал он, глядя на песок. - И смотрите, получается: миг, который мы переживаем, можно сравнить с мельчайшей песчинкой, с бесконечно малой точкой... Он сейчас же исчезнет...
И мне вдруг стадо больно где-то в груди. У меня в жизни было несколько месяцев неожиданной, необыкновенной любви, и эти месяцы сейчас, когда я на них с болью оглядываюсь, слились в один миг, стали песчинкой, упавшей на дно часов. И никакого следа в руках. Как будто ничего не было!.. Я вздохнул.
Если бы перевернуть часы!..
- Знаете, я расскажу вам одну интересную историю, - опять услышали мы голос этого вечно склоненного над работой товарища.
И все удивились: человек впервые решил раскошелиться - потерять время на беседу с нами! Не думал я, что разговор о долголетии так расшевелит его.
- Только я сейчас сбегаю в подвал, налажу приборы, чтобы работали, чтобы время зря не уходило, - сказал он и быстро вышел.
- Одинок он или нет? - спросил кто-то.
- Не думаю! - возразил любитель шалостей. - К нему иногда приходит дама. Я рядом с ним живу. Молодая дама. Я столкнулся как-то с ней на лестнице. Идет и ничего не видит. Ослепла от любви!
- Вы знаете, у него есть уникальные старинные часы. Идут с необыкновенной точностью и заводятся раз в год.
- Так вот, друзья! - Наш седеющий, взлохмаченный новый товарищ, мы ведь с ним только сегодня познакомились. - Вы говорите девятьсот лет... А знаете вы, что время может стоять и может очень быстро лететь? Не приходилось вам ждать свидания?
- Да, время может очень медленно ползти.
- Оно может стоять! Вы помнитео том, что ученые прорастили семена лотоса, пролежавшие в каменной гробнице две тысячи лет? Для этих семян время стояло. Время можно задерживать и можно подталкивать.
При этом он раздвинул линейку и что-то записал. - Он и за разговором ухитрялся работать.
- Он был серьезным человеком, натворивши много бед, в последние годы притих и стал читать книги. Книги - это ужасная сила! Он прочитал множество книг. Он не спешил уйти из замка: ему было удобно читать
и думать в каменном мешке, и каждый день ему братья доставляли любую книгу, хотя бы она хранилась в подвалах государственного казначейства за семью печатями. Да... И вот он увидел, что авторитет дорогих
вещей катастрофически падает. Когда-то в далеком прошлом богатые люди, князья отгораживали в морских заливах бассейны и разводили в этих бассейнах мурен. Откармливали их человеческим мясом . Подать
такую мурену на праздничный стол считалось высшим шиком. Но сейчас мы и подумать не можем без содрогания об этих развлечениях наших предков. Когда-то золото было безымянным металлом, дремало в земле. Потом человек дал ему имя и цену. Считалось высшим шиком блеснуть золотом на одежде, на
оружие. Но сейчас никто из нас не решится показаться в гостях с золотой цепью через весь живот или с золотом хотя бы на булавке в галстуке. Авторитет золота падает. А где престиж драгоценных тканей? Я могу вас заверить, что и нынешние самые дорогие ткани уже навсегда выходят из моды.
Щеголять дорогими вещами сегодня - признак духовной отсталости.
- Смотри, пожалуйста, как распорядиться с материальными ценностями! Интересно, что же идет на смену вещам? - спросил завкадрами, его немного покоробил этот рассказ, потому что он-то как раз щеголял очень
дорогим коверкотовым костюмом с широкими плечами.
- Это не он расправился. С вещами расправляются люди. Он только приметил это и задумался. Он понял, что на смену вещам неуклонно идет красота человеческой души, которую не купить за деньги и не украдешь. Силой оружия никого не заставишь полюбить себя. Красота души свободна. Она сразу вышла на передний план, как только золото и бархат сдали позиции. И теперь золушки в ситцевых платьях побеждают принцесс, увешанных шелками. А если встретится какая, увешанная мехами и драгоценными тканями, так мы уже не восхищаемся богатством ее одеяний, шарахаемся от духовного урода, который сам себя метит
перед людьми.
И он заметил это. И вдруг открыл, что он за всю свою жизнь никогда не имел таких "вещей", как одобрение людей, дружба с человеком, истинная любовь. А стремился всю жизнь к тому, что не имеет цены. Да... - Голос рассказчика охрип. Он прокашлялся. - А люди, любовь, и дружба которых были ему нужны, жили на свете. И он их знал... Была женщина. Но он даже явиться к ней не мог. Не мог открыться. В общем, этот человек написал все свои соображения в большом письме к братьям и заявил, что слагает с себя обязоности. Это его письмо напечатали в специальной листовке и разослала всем. Вы, конечно, понимаете: документ был огромной силы, важно было использовать его.
Теперь смотрите, в каком положении оказался наш герой. Он понимал, что не простят ему измены и где-то уже наточен для него нож. А ему нужно было прожить хотя бы несколько лет и сделать то, ради чего он пошел на такой шаг. И вот, еще до того, как состоялся над ним суд его братьев, он совершил свой последний побег. Он был достаточно богат, и, как это бывает в сказках, нашлись врачи, которые сумели заменить всю кожу на его лице и на руках и кожу на голове вместе с волосами. Они и с голосом ему что-то
сделали. Это были великие мастера.
- Ну хорошо, - перебил я его, потому что он смотрел все время на меня, - А какое же отношение имеет это к нашему разговору? К тому, что время может стоять и бежать, к тому, что написано на камне: "А жизни его было девятьсот лет"?
Самое прямое отношение. За этим человеком охотятся исполнители приговора. Человеку осталось очень мало времени. Времени - понимаете? И человек намерен за год или за два прожить заново всю свою жизнь. А что бы получилось, живи он так все свои годы? Жизни его было бы, может, побольше, чем девятьсот лет.
Вы имеете в виду, конечно, содержание жизни, а не ее продолжительность?
- Да, да, да! Содержание! То, чем мы наполняем сосуд времени. Его надо наполнить только самыми сильными наслаждениями, ощущениями величайших радостей...
Тут он достал из кармана свои знаменитые часы - тяжелую луковицу на стальной цепочке.
- Извините. Я должен пойти посмотреть показания приборов. И вышел.
Мог ли я тогда предполагать, что жизнь привяжет и меня к этой истории, сделает меня вторым ее героем, героем - двойником!..
Незадолго до этих событий обнаружилось: я внушил кому-то непонятный интерес к своей особе. Некая тень неустанно ходила за мною по улицам города, следила издалека. Мне ни разу не удалось рассмотреть лицо преследователя, хотя он не спешил скрыться.
Я шепотом рассказал моему товарищу обо всем этом. Он пожал мне руку и ответил:
- Спасибо. Я и сам кое-что замечаю. А теперь идите. Мне нужно торопиться. Как видите, мое время меня поторапливает. Да и вам не мешает ускорить темп. Мало ли что может произойти...
Мы оба работали над одной и той же проблемой, но шли разными путями. Кто-то из нас двоих был прав, кто-то ошибался. Но проблема стоила даже того, чтобы ошибиться и указать другим правильный путь. Мы искали способ вернуть солнечный свет и тепло. Вот уже долги годы наша планета живет в темноте и холоде. Сумеет ли он выполнить свой план за год, пусть даже за два года?
Но оказалось, что не два года, а всего лишь несколько часов оставалось в распоряжении этого человека. На следующее утро мне позвонили из больницы. Моего необыкновенного бандита, истекающего кровью, нашли ночью около нашего подъезда. Ему было нанесено в спину несколько глубоких ножевых ран. Весь институт всполошился, начали звонить в поликлиники врачам. Но было поздно. К полудню институтские
активисты уже звонили в бюро по организации похорон.
Его смерть, которую он сам как бы предсказал, сильно подействовала на нас. Несколько дней мы все, сходясь по утрам на работе, обменивались выразительными взглядами. Я оказался человеком малодушным. Сначала поддался панике и даже похудел. Не мог слышать никаких посторонних, не относящихся к
делу бесед и напряженно работал в течение недели.
Я забыл совсем о том субъекте, который следил когда-то за мною из-за углов, из арок и подъездов. После известных вам тягостных дней, кончившихся похоронами, фрачный хвост не показывался. Я был уверен, что за мною следил тогда один из бандитов, исполнявших приговор над тем, кого уже нет.
Я отправился домой, поднялся на свой этаж. В общем зале, где все мы смотрели по вечерам телевизор, ожидал меня товарищ - модник и любитель шалостей.
Ну что, погуляем сегодня?
Я что-то нездоров, - ответил я, - Отложить придется.
- Нехорошо быть надутым в такой замечательный день.
Между прочим, разговаривая с ним, я заметил: в дальнем углу сидела незнакомая женщина. Она, должно быть, давно уже ждала меня - я как-то удивительно почувствовал это. Вот она поднялась, сделала шаг ко мне - и я уже не слышал ничего, что говорил мне товарищ. Это была женщина с сильно покатыми плечами, очень красивая. Ее красота жила в особых, милых неправильностях лица и фигуры и особенно в прямом грустном взгляде. Эта же красота вдруг отразилась повторно в тихом низком голосе женщины. Я сразу же вспомнил ту, другую, золотую пылинку, которая давным-давно легла на свое место в песочных часах. Та лежала забытая, несуществующая, а эта надвигалась на меня.
- Вам просили передать ко дню рождения вот это, - сказала она почти официально и вручила мне знакомые часы - луковицу, большие, тяжелые, на стальной цепочке. - И еще вот это...
Она достала из сумочки и передала мне конверт. Я спросил: "Это он?"
- Он, - ответила женщина.
Я задумал осторожно выяснить: узнал ли тот, кого уж нет, настоящую любовь другого человека, которую нельзя ни купить, ни украсть? Но не успел. По моему лицу она угадала вопрос и, шевельнув рукой, остановила меня.
- Это было, было, - шепнула она. - И есть. И будет! Но он не был уверен... Я играла. Вы понимаете, что это такое?.. А когда меня пустили в больницу, я целый час кричала ему: "Да, да, да!" А он не услышал.
Я опустил голову. Бедный мой товарищ! Я-то знаю, что это такое. Положив часы в карман, я проводил женщину вниз, потом вернулся.
- Это та самая, - негромко сказал мне наш модник, - Ходила к бандиту. Никого не замечала. Стоишь у нее на дороге -- идет прямо, как будто хочет пройти сквозь тебя. Ослепла от любви.
И добавил смеясь: "Тебя-то она заметила! Берегись!"
Я ушел в свою комнату и разорвал конверт.
"Вам передадут письмо, если я буду убит, - писал мой, уже не существующий, товарищ. - Вы талантливый человек. Я пишу именно вам, потому что вы знаете обо мне больше других и, быть может, больше других оцените время. Жизнь дается один раз, ее надо пить без передышки. Громадными
глотками. Надо хватать самое ценное - об этом я уже говорил. Не золото и не тряпки. Мне хочется, чтобы вы дожили до большой радости. Вы должны помнить о затемненном материке, где живут сейчас миллионы людей..."
Я не дочитал письма. Сильная, счастливая мысль, внезапно возникнув, прервала меня. "Я счастливее его, - вот что пришло мне в голову, - У меня еще полжизни впереди, а то и две трети. Можно не торопиться. Я все успею". Я поднял глаза и вздрогнул: по ту сторону стены сидела на железном листе, прибитом под окном,
громадная сова с лохматыми ушами, с седыми бакенбардами и, - самое странное, - сильно искаженная, как будто ее вылепил первобытный человек.
Это была моя сова. Я в первый раз тогда увидел ее живую. Что есть силы, я махнул на нее письмом: "Кш-ш!". Это не произвело на сову никакого впечатления.
Я осторожно вышел из комнаты. Не помню, как я очутился на улице, на морозе. Куда идти?
Я долго сидел у белых дверей кабинета, а за дверями были слышны быстрые мерные шаги. Наконец дверь распахнулась, и появился мой школьный товарищ в белом халате и в белой шапочке до бровей, исхудалый и
бледный от бессонной работы.
- Ну как? - закричали где-то.
- Все то же! - нервно кривясь, глядя на меня и не видя, крикнул он. - Опять ничего не вышло!
Я встал. Доктор медленно очнулся. Заметил меня, узнал, протянул руку.
- Если в гости, то не вовремя...
- Я не в гости.
- Ну-ка подойди, - он взял меня за руку, посмотрел на концы пальцев.
- Я и забыл, что мы с тобой ровесники... Так что же тебя беспокоит? Преследует кто-нибудь?
Если бы только знал, кто! Такой странный субъект!... Ты сейчас будешь
смеяться.
- Я его знаю. Хочешь, покажу? Пройди со мною...
Он провел меня в кабинет, поставил лицом к окну.
- Моя сова! - шепнул я. Она сидела за окном.
- Не только твоя, - сказал доктор. - Но и моя. Дай мне еще твои руки, я посмотрю. Да-а-а...
Он отошел к столу, постоял ко мне спиной. Потом вернулся.
- Рано или поздно - все равно узнаешь. Так узнай скорее: тебе осталось жить один год.
Пол вдруг провалился у меня под ногами, и я упал бы, если бы товарищ не поддержал меня, не усадил на стул.
Я знаю, есть люди, которые не боятся смерти: этим храбрецам нечего защищать. Признаюсь вам - я затрясся от страха. Когда кончу свое дело, тогда - да, можно умирать. Но не сейчас!
В дверях он все-таки задержал меня и быстро, почти скороговоркой, сказал: "Это старая болезнь, и больше всего от нее страдают талантливые люди. У них это проходит в острой форме. Люди с закисшим характером болеют тихо и умирают незаметно.
- И вы ничего еще не открыли?
- Мы многое открыли. Но лечить еще не умеем. Мы все-таки открыли
кое-что...Тот, кто отчетливо видит сову, уже наполовину спасен. И захлопнул за
мною дверь.
"Отчетливо ли я вижу ее? Надо будет посмотреть", - подумал я.
Тут я вдруг услышал в тишине четкое тиканье: часы, делали свое дело, точно отсчитывая секунды. Услышав их звонкий ход, я достал тяжелую стальную луковицу, вставил фигурный ключ и завел пружину. Раз двенадцать я повернул ключ и, наконец, почувствовал упор. Все! Часы заведены на год.
"Надо торопиться! Надо все обдумать", - сказал я себе. "Буду думать и смотреть на звезды", - решил я. И звездное небо словно опустилось надо мной, чтобы я лучше видел эту великую бесконечность.
"Хорошо. Плоть умрет. Пусть умирает. Но мысль, мысль! Неужели исчезнет?" Я закрыл глаза.
"Не исчезну, - сказала во мраке моя мысль. Она была спокойна, не то, что чувства. - Посмотри, - звучал ее голос. - Мир цивилизованных людей живет несколько тысяч лет. А сколько времени живут вещи, сделанные людьми? Машины, мебель, тряпки - все рассыпается в течение нескольких десятков лет. Как же
мы накопили все, что нас окружает? 0чень просто. Мы накопили мысли, формулы лекарств. Сожги книги, уничтожь секреты ремесел, дай несколько десятков лет на то, чтобы им надежно забыться, - и человечество начнет свою старую дорогу от каменного топора. И твой сын - не внук, а сын, - выкопав из земли шестерню, которую ты сделал в юности, будет молиться на нее, как на чудо, созданное божеством".
Над городом из невидимого репродуктора громко и чисто лилась музыка. Это был голоса моих чувств.
Это надежно запертые желания тихо запели в своем тесном ящике, ограниченные пределами моей короткой жизни.
"Ты хочешь жить. Смотри, что сделали с тобой те несколько нотных значков, что я оставил после своего
недолгого и очень тяжелого пребывания среди людей. Слушай: кто живет тяжело, кому отпущено мало времени, тот сильнее, ярче любит жизнь. Лучше не иметь, но желать, чем иметь и не желать. Я очень любил жизнь и передаю эту любовь тебе."
Потом он понизил голос: "А теперь слушай. И при своей короткой жизни я испытал величайшее счастье. Ты знаешь, о чем я говорю. А ты? Тряс ли тебе руку благодарный человек, тряс так, что мог стряхнуть твое сердце с его места? Видел ли ты вплотную перед собой глаза, наполненные слезами любви?"
Эти мысли оглушили меня. Ничего такого еще не было у меня! Я жил много лет ради вещей. Сам-то я любил, но не видел еще таких глаз! Я не знал большой дружбы, не заслужил благодарности людей... Я опустил
голову и уже не слушал музыки, и огни города померкли вокруг. Только одно я услышал - веселое тиканье. Это часы, подарок бандита делали свое дело, отсчитывали время, мои секунды:
- "У тебя вся жизнь впереди. Целый год! Ты только что родился. Ты сейчас моложе, чем был. Скорее беги туда, где твоя работа. Там все - и твой друг, и любовь!"
Моя сова сидела на своем месте, за окном. Теперь я относился к ней спокойно. Она была хорошо освещена из комнаты яркой лампочкой. Отчетливо ли я вижу ее? Я подошел к окну. Некоторое время мы смотрели друг на друга. Я отчетливо видел мою сову!
Потом я опомнился и поскорее стал открывать ящики и устанавливать
приборы. Через пять минут комната моя засверкала стеклом и никелем, стала
лабораторией.
"Что я успею? - подумал я, - Мне нужно не меньше десяти лет!"
Я попытался вспомнить хоть что-нибудь из моих мыслей, сожженных в разное время в печах лаборатории. Пробовал их заново записать, но ничего из этого не получилось.
Тут я увидел на полу записку бандита, которую бросил днем. Несколько строк в ней я не успел дочитать, и как раз эти строки смотрели на меня с пола.
"Я могу быть вам полезным. Поняли вы то, что было рассказано об одном бандите? Тогда попросите женщину, что стоит перед вами, и она отдаст вам тетрадку, куда я тайком переписал все ваши мысли, те, что два года вы бросали в печь. Я хотел сам воспользоваться ими - они ведь вам были не нужны..."
- Где же я ее теперь найду? - закричал я, опять не дочитав записку. И тут же увидел слова: "Ее телефон..."
С этого момента в моей новой - короткой - жизни началась новая глава. Она началась с недоразумений, повод к которым подал я сам.
- Надо сразу брать трубку! - эти слова сорвались у меня прежде, чем я успел подумать, что это грубость. - Где тетрадка? Почему вы мне ее не дали?
- Вы не попросили, - отвечал ее голос, - даже не стали читать письмо. А в записке сказано: если вы...
И трубка вдруг замолчала.
- Что же вы молчите? - заорал я опять. - Тетрадку, тетрадку!
- Еду, - отвечал низкий ласковый голос.
Когда я услышал ее шаги, я вдруг понял, что жду не только тетрадку. С того самого мгновения, как я увидел эту женщину в первый раз, меня тихо, незаметно потянуло к ней, как щепку тянет издалека водой к водопаду. Не вторая ли это золотая песчинка подошла к горловине стеклянных часов, чтобы в один миг пролететь через нее? "Что ж, лети и пролетай, - подумал я. - Теперь для меня это не существует... Ведь вы, красавицы, любите, чтобы за вами долго и упорно гнались, - и правильно делаете. А ты тем более - ты ведь еще не забыла того, кому кричала: "Да! Да! Да!" И вряд ли ты его забудешь - разве сможет моя ничем не примечательная фигура вытеснить из твоей памяти этого экзотического невероятного человека с чужим лицом? Я умер для любви,
меня нет".
Тут она и открыла дверь, и вошла - невысокая, тихая красавица, с очень покатыми плечами. "Люблю тебя!" - закричало во мне все живое. Я понял, что в моей новой жизни уже прошло детство и наступила ранняя юность. Но тут же я услышал охлаждающий щелчок в оконное стекло и даже не посмотрел на окно: мне
сразу все стало ясно.
Еле поздоровавшись с женщиной, я выхватил из ее рук тетрадку, повернулся к гостье спиной, раскрыл тетрадь и увидел чертежи, наброски и расчеты - те самые, что несколько лет щедро разбрасывал и сжигал. Я перелистал тетрадку.
- Куда вы так спешите? - спросила женщина, видя, как поспешно я соединяю провода и включаю приборы.
- Мне осталось очень мало... - сказал я и осекся. - Жизнь коротка, а работы много. Я тороплюсь.
Моя сова спала за окном, спрятав голову под крыло. Я решил проверить одну вещь, устранить последнее сомнение.
- Что это там за окном? - неожиданно спросил я у женщины и показал на сову.
При этих словах громадная птица подняла голову и быстро-быстро замигала желтыми линзами глаз. Женщина подошла к окну, приникла к стеклу, закрылась от света обеими руками.
- Там никого нет, - сказала она улыбаясь. И вдруг умолкла. Стала пристально следить за мною, закусила губу, словно пораженная каким-то открытием. - Там никого нет, - повторила она. - А вы кого-нибудь увидели? За вами следят?
- Нет - так нет, - уклонился я от ответа.
И вдруг она - она! - задала мне вопрос. Пришла ее очередь удивить меня, поставить в тупик. Она спросила:
- Вы зачем переменили комнату?
Я опешил, выпрямился, но не ответил ей. Пустые вещи не должны касаться меня. Женщина, не отрываясь, следила за мной.
Примерно через час она не выдержала - тихонько рассмеялась.
- Вы мне хоть скажите, куда вы так гоните?
- Я прожил целую жизнь и ничего еще не сделал. А я могу дать кое-что людям. У меня нет опоры на земле, пока благодарный человек не встряхнет мне руку так, чтобы сердце сорвалось со своего места. Я буду работать для него. Он неизвестно где ходит. Войдет - и это будет счастливый день.
Ей, должно быть, понравились эти слова. Она помолчала, а потом опять принялась за свое.
- Зачем вы теряете время? Ведь это так не похоже на вас. Ведь у вас есть новый, совершенный вычислительный аппарат.
Я опять не ответил ей. Тогда она взяла меня за руку и повела к двери.
- Не теряйте времени, - сказала она, подражая мне. - Не бойтесь! Я помогу вам выиграть время.
Она потащила меня в другую квартиру, туда, где месяц назад жил мой необыкновенный товарищ. Достала ключ, открыла дверь его комнаты, зажгла свет и отвернулась от меня, пряча улыбку. Зато я откровенно просиял: в комнате стояли новейшие дорогие приборы - как раз то, чего мне не хватало. Я стал осматривать, передвигать приборы и совсем забыл о своей спутнице.
- Как вам не стыдно! - вдруг услышал я ее голос. - Притворяетесь, будто никогда не видели этих вещей!
На подоконнике в аквариуме рос незнакомый мне большой цветок с сильным запахом. Женщина подвела меня к нему. Она словно экзаменовала меня. И я вдруг вспомнил.
Это лотос. Он выращен из семечка, которое пролежало в гробнице две тысячи...
- Ну да, понятно, - вдруг сказала она в раздумье, - Переменил лицо, переменил голос, значит, надо менять и комнату. Чтобы никто не знал, не сказал... И даже друзей...
Мне бы тогда еще задуматься над этими словами! Но я махнул рукой на ее болтовню.
За эту ночь я сделал громадный прыжок в своей работе. Я убедился в правильности своих отдаленных предположений. Если так пойдет дальше, я месяцев через восемь получу первый результат.
Ничего не замечая вокруг, полный самых радостных надежд, я пришел утром в нашу лабораторию. Еще в дверях я услышал веселый шум.
- Да ты ли это? - спросил пораженный любитель шалостей. - Смотрите, он, кажется, небритый! Друзья! Он бросил пальто на стул! Ну-ка, ну-ка... На пальто нет двух пуговиц! Не кажется ли вам, что его подменили? Он чем-то смахивает на этого..., который сидел рядом с ним...
И правда, мой характер круто переменился. Во мне проснулась жадность к жизни.
Чем же я наслаждался? Я все время смотрел на нее. Она капитально устроилась в моей комнате, принесла с собой кроватку - раскладушку и работала у приборов днем и ночью. Я даже не знаю, когда она спала. И я наслаждался, издали глядя на нее, как она сидит за столом.
И, глядя на нее всегда, я мечтал; мне хотелось, чтобы она обернулась. Она всегда улавливала мой молчаливый приказ - оборачивалась, упиралась подбородком в плечо. Но какой-то постоянный вопрос пробуждал ее, и она, пристально взглянув на меня, возвращалась к своему делу.
Если в работе появлялось окошко, которое надо было заполнить, мы обязательно шли часа на два куда-нибудь: - на выставку, в оперу или на концерт. И вот однажды вечером она взяла меня под руку.
- У нас есть свободное время. Целый час. Можете вы подарить его мне?
Я подумал.
- Ну, хорошо. Подарю.
Мы вышли на улицу. Она потащила меня куда-то, мы пошли по какой-то темной аллее.
Вдруг эта женщина спросила:
- Неужели ты не помнишь эту дорожку?
Мне все это надоело, и я не стал скрывать свою досаду.
- Вот и правильно, переходите со мною на ты. Давно бы так. Но я прошу оставить странную игру, вы ведете ее вот уже два месяца, и я ничего не понимаю. Эта игра отнимает у нас время.
- Куда вы так все время спешите?
В этот момент я увидел в тени за фонарем темную фигуру моей совы, ее блестящие, быстро мигающие глаза. Я остановился. Хотел показать своей спутнице эти два глаза и вспомнил: она ведь все равно их не увидит!
- Куда я спешу? - Я решил сказать ей все напрямик. - Вот куда: мне осталось жить меньше года.
Мои слова сильно подействовали на нее. Я словно сказал нечто последнее, чего ей не хватало для взрыва. Она остановила меня, зашла вперед и, сложив руки лодочкой, взяла меня за подбородок. И я увидел близко-близко ее глаза, полные слез.
- Коли ты уверен, что меньше года, тогда зачем же мы обманываем друг друга! - шепнула она.
Я открыл было рот, но она положила пальцы мне на губы.
- Ведь это же ты, ты! И я догадался.
- Вы думаете, что я - этот... ваш?
- Хватит меня мучить... Вспомни, как ты прятался от меня в первый раз. За что ты меня наказываешь?
- Но ведь я совсем другой! - закричал я. - Смотрите - у меня другие волосы, другое лицо! Я ничего у себя не менял! У меня нет никаких швов. Это все мое!
- У тебя и в первый раз не было швов. А я угадала. Я сразу угадала. Скажи, ты почему, когда я к тебе пришла с твоей запиской и с часами, - ты почему вдруг изменился в лице и спросил: "Была ли любовь?" Тебе очень хотелось это узнать. Я тогда же разгадала эту твою наивную хитрость, - Она
засмеялась, - Знаешь, как ты меня обрадовал этими словами!
- Я скоро расстанусь с вами по-настоящему,- сказал я.
- Никогда мы не расстанемся. Я найду тебя, даже если ты опять убежишь от меня, сделаешь себе не только другое лицо, а даже переменишь рост.
- Мне осталось жить меньше год
Это определенно.
- Не верю. Ты уже столько лет это говоришь!
- Но ведь тот говорил, и его убили.
- Не убили! Ты умница, ты все продумал! И велел передать все своему двойнику - тебе же. Ты хитрый! Они тебя никогда не настигнут...
- А, черт! Глупости какие-то...
Должно быть, и тот так обрывал ее - она засмеялась.
- Я не буду об этом говорить. Ты и тогда этого не любил.
Не буду! Сегодня ты еще лучше, чем тогда был. У тебя мягче стал характер, ты так улыбаешься! Ты так хорошо говоришь о человеке, который придет... Я потеряла столько времени! Зачем я позволяла себе играть тобой. Хочешь, я крикну тебе то слово, о котором ты так просил? Да! Да! Ты слышишь? Крикни мне, что слышишь!
- Слышу, - шепнул я. Я не мог больше противостоять течению. Щепка понеслась к водопаду. - Какого меня ты больше любишь, - только и успел я спросить, - того, который убит, или того, который здесь, рядом с тобой?
- Который здесь!...
Меня любили. Я видел глаза. Стоило мне слегка повернуть голову вправо, и я встречал две блестящие от слез звезды.
И я занял место ушедшего от нас бандита. Моя юность стала зрелой молодостью.
Доктор правильно все предсказал: пять или шесть месяцев прожил я после встречи с ним, и стало мне плохо. Среди яркого лета я должен был слечь.
Я виновато сказал своей тихой, растерянной, зримой любви: - Знаешь, дружок, мне трудно ходить. Придется тебе покомандовать одной.
Она включила - и сразу стал слышен то вызывающий, громкий, то пропадающий в грохоте магнитных бурь голос нашего темного мира. Они там работали, добывали уголь, выращивали под искусственным светом капусту.
Я лежал в постели и был настолько слаб, что не мог поднять головы.
- Открой первый ящик, - сказал я. Она открыла.
- Невышло, - услышал я ее тихий голос. - Здесь лежит только маленький красноватый уголек.
- Нет, все хорошо, - ответил я спокойно. - Хорошо. А уголек этот уже можно показать... Позови ребят...
Они вошли, ступая на носках, как входят к больному. Раньше я не пускал их к себе, и теперь, войдя в мою комнату, которая превратилась в лабораторию, они остановились у двери, стали озираться. Они не знали, что подумать обо мне, их удивило все: и стены, исписанные формулами, и исцарапанная гвоздем мебель.
Потом они увидели меня. Должно быть, мой вид поразил их - они еще больше притихли.
Этот уголек удивил всех, особенно шефа. 0н первым торжественно подошел пожать мою руку. И все мои товарищи зашумели и наперебой бросились ко мне, схватили мои ослабевшие руки и стали их трясти, - и я почувствовал, что сердце мое вот-вот сдвинется с места.
- Сегодня же мы включаемся в работу. Всей лабораторией!
С этого дня в моей комнате стали дежурить днем и ночью два наших сотрудника, и, кроме того, каждый день из лаборатории по телефону передавали нам сводки, - дело быстро двинулось вперед.
В холодном декабре в присутствии нашего шефа моя подруга открыла второй ящик.
- Опять неудача, - тихо сказала она. - Здесь еще хуже - уголек совсем черный.
Но я услышал их.
- Хорошо, - Я еле двигал губами. - Продолжайте работу. Быстрее!
Я услышал, как шеф, прикрыв рот рукой, шепнул:
- Третья неудача убьет его... - И добавил громко: - Гм... Я полагаю,
лучше будет увезти третью установку к нам в лабораторию. Там мы быстрее и точнее проведем опыт.
- Доверяю, - сказал я.
И вот мы остались одни тихой пустой комнате. Мы вдвоем - и еще сова.
На третий или четвертый день я почувствовал себя хуже и попросил:
- Открой окно.
- Милый, на дворе мороз. Нужно ли?
- Открой, открой, - шепнул я. Жена подошла к окну.
- Что это? В декабре - весна! Слышишь? На улице тает, и муха проснулась, бьется в стекло!
- Открой!..
Она открыла сначала форточку, а потом распахнула и все окно - и вместе с весенним теплым ветром в комнату ворвалась необыкновенно приятная далекая музыка. Она струилась над городом, то затихая, то разливаясь мощной волной. Я слушал ее и не знал, что это играют телефонные провода, разнося по всему
миру весть о победе человека над холодом и темнотой. Время от времени к этой музыке присоединялся торжественный, уходящий вдаль звон - это самолеты летели над городом с драгоценным грузом, они везли первую весну. Но я этого не знал, мне было очень тяжело, я совсем ослабел, меня пугала сова:
она в странном возбуждении ходила около моей постели, встряхиваясь, резко взмахивая крыльями. Нет ничего тяжелее расставания с жизнью, если ты не довел до конца нужное людям и зависящее от тебя дело!
Потом меня потянуло ко сну. Где-то гудела лестница, хлопали двери, шаркали поспешные шаги. Но я этого не слышал. Я услышал только голос доктора, моего школьного товарища:
- Еще жив!
Он сел у моего изголовья и дрожащими руками стал развинчивать свинцовый патрон,
- Скорей, скорей, скажи! - хотел крикнуть я.
И крикнул, потому что моей болезни уже не было со мной.
Ослепительная капля дрожала в руках доктора, заливая солнечным светом всю комнату. Я знал о ней давно, она мне снилась; закрыв глаза, я часто видел ее еще тогда, когда только устанавливал приборы. А теперь я не мог смотреть на это слишком яркое маленькое солнце. Я поднялся с постели, шатаясь на слабых ногах. Моя подруга подбежала, чтобы поддержать меня, но я движением руки остановил ее и сам прошелся по комнате. Даже топнул!
- Спасибо, доктор, - шепнула она.
- За что? Он сам победил свою смерть. Сам нашел лекарство! Это его свет!
Опять лестница загудела, захлопали двери, и в комнату ворвалась целая толпа - здесь были и мои товарищи, и множество других людей, которых я не знал. Меня обступили, кто-то жал мне руку. Мой шеф протиснулся ко мне.
- Вы все-таки сумели утрясти в мешке свое время! - поздравил он меня, - В древности рядом с вашим именем нарисовали бы сову!
И я подумал действительно, я ведь утряс свое время! Я прожил за один год целую жизнь. А сколько таких лет впереди - целый океан времени!
Кого же мне благодарить за это? Я посмотрел на подоконник, где всегда сидела моя сова. Но ее там не было. Там стоял только аквариум, и в нем цвел лотос. А за окном, далеко-далеко в бледно-голубом весеннем небе, улетала к горизонту какая-то большая птица, тяжело взмахивая крыльями.
Океан времени плескался у моих ног. Я стоял на его берегу, готовый начать жизнь сначала, и таинственные волны будущего одна за другой ложились у моих ног и отступали, заманивая меня. Завтра я уже буду плыть далеко за горизонтом. Мне стало немного страшно: за год я привык к постоянному
присутствию совы. Смогу ли я жить без ее напоминаний? Не превратится ли этот могучий океан, ожидающий меня, в маленький ручеек, который я даже не замечу, как перешагну?
Тут я вспомнил о часах. И сразу похолодел от страха - часов моих не было слышно.
Я схватился за цепочку... Ах, да! Они остановились! Ведь год, год прошел, их надо опять завести!
Я достал часы, вставил фигурный ключ и двенадцать раз повернул его. Вот и упор - часы идут. Они пошли на Новый год.

Настроение сейчас - Номано
В колонках играет - стыдно скуазать )))