Глава 3 : Хелен
Алик жил один, своевременно устремляя взгляд на пустую платформу, слушая стук поездов дальнего следования и чаще электричек. Было время, когда он с отдалёнными звуками подъезжающего поезда по пояс высовывался в окно, представляя радость людей, едущих в Питер. Фантазиям его молодого ума не было предела. Но ни о чём он не мечтал, он писал и продавал свои картины, писал, писал, писал…
Алик был честным человеком, во всём искал правды, но нигде её не находил: ни в дружбе (хотя у него и был друг), ни каких-либо других межчеловеческих взаимоотношениях, ни в обидах, ни в радостях, и в добре, ни в зле. Только одна неотъемлемая теперь (и со временем он осознавал всё более чётко) часть его жизни – платформа Сетунь была переполнена правдой, говоря сама за себя: «Да, вот такая и есть твоя жизнь, Алик!» Такая правда его не радовала, и он продолжал пытаться опровергнуть злую истину своей жизни. Не нашёл он ответа и в любви, которая предстала перед ним в те же самые двадцать семь в облике белокурой Елены, которую ему посчастливилось встретить на той же самой Платформе. Он сразу же привёл её домой, не зная ещё даже милого имени девушки. Хелен, как позже стал называть её Алик, поселилась у художника, разбавив его традиционное одиночество.
Вечера с Хелен были спокойными и тихими, порой она напоминала Алику прирученную кошечку, даже как-то показалось ему, что девушка боится ночи: с наступление темноты, затягивающей небо над невзрачной жизнью платформы, проникающей в миниатюрную квартирку художника и заставляющей Алика зажигать в ней свечи, она как будто бы делалась ещё скромнее, чем обычно и начинала говорить тихо, почти шёпотом. Алика это забавляло.
Буквально через месяц между Аликом и Хелен разгорелась любовь со всеми положенными ей проявлениями. В минуты близости она была нежна и ещё более обаятельна; тело её будто терялось в крепких объятиях художника – настолько девушка была стройна и даже худощава, что ей, бесспорно, шло. Что говорила в такие минуты или даже часы, дни она Алику, он уже и забыл, но не мог забыть её шелестящий голос, его ласковые ноты и звуки с небольшим количеством обертонов. В его памяти её зовут Хелен, одевается она в просторные однотонные сарафаны, поверх которых надевает вязаные собственноручно кофточки. Домашняя, понимающая, восхищающаяся талантом Алика, любящая.
Их стремительный роман закончился так же странно, как и начался. Хелен оказалась замужней женщиной, сбежавшей он буйного и ревнивого мужа. Алику никогда этот бред и не пришёл бы в голову, он не мог простить ей такого нелепого вранья, нескрываемого, обречённого стать явным. Вечера их перестали быть нежными и волнующими, лицо Хелен выражало какую-то недосказанность, и Алик догадывался, что этой ложью она не ограничится. Ему стало невыносимо слушать её оправдания и вечные обещания, которые, собственно ничего и не значили и нужны были только для заполнения пустоты в их отношениях надеждой и прочей хренью. Ласки её стали безграничны и от этого ещё более невыносимы художнику. Как-то раз Алик остался ночевать у ещё холостого Сергея Жарова, и вернулся только дня через три. Пришёл утром, когда Хелен ещё нежилась в утренней постели на неудобной их совместной пружинной кровати, сел на край кровати, когда девушка открыла глаза.
- Тебя искала твоя дочка, я сказал, что ты ещё спишь, - произнёс Алик, как приговор.
- Алик, я…
Хелен безнадёжно уставилась в его карие, красивые глаза. Встала, оделась, забрала вещи и ушла. Как тень. Красивая, утончённая и жестокая.
После этого долгое время Алик не мог находиться дома, и вообще на платформе и уехал к своему другу Сергею. И тогда он решил, что правды нет не только в этой девушке, но и в любви тоже, что любовь не святая, какой её восхвалял Ломоносов в своих одах, Пушкин, Куприн, Бунин…Ведь не может быть свято то, что было тронуто рукой человека, не дорожащего этим…Это чувство в сознании художника осталось отравленным расставанием с Хелен, ядом её обмана.
Гнусная правда жизни Алика, толковавшаяся платформой Сетунь, постепенно вернулась к неутомимому правдоискателю, вместе с ней вернулось и спокойствие. Тематика его картин теперь уже никого не привлекала. Ночь, обрушивающаяся на сетунцев, постоянно экономящих электроэнергию, давила на него прессом ярких и живых воспоминаний о прирученной кошечке, о девушке в просторном сарафанчике. Он засыпал и во сне видел спасение: Хелен ему ни разу не приснилась.
Но жизнь текла всё равно, внушая свою неотменимую истину.