Глава 1

Платформа Сетунь…Место, где хочется курить. Неважно, в Москве оно или за её пределами – главное, что такое место есть. Тяжёлое, мрачное кирпичное здание, напоминающее закрывшийся еще при советской власти старый исследовательский институт; местами с выбитыми окнами, местами с новыми недавно вставленными, расположено напротив той самой платформы. Вокруг здания – осенняя картина: пожелтевшие клёны, тополя, кустарники, но ещё зелёная трава. Вся эта картина напоминает заброшенную усадьбу. Печальная осенняя картина.
Если пройтись вдоль здания, можно увидеть на запертой двери табличку: «Не курить», хотя все, кто здесь сейчас находится, курят. Строение состоит из двух частей: главной части, в которой по-видимому и находятся все эти офисы, и бюро пропусков. Самое интересное, что в окошках никто пропуски давно уже не выписывает, зато на диване сидит развалившись кучка подростков, готовых оказать тебе эту услугу – подрабатывают. Стены, давно не крашенные, ободранные, даже в тёплую погоду создают холодную атмосферу. Может быть, только я так чувствую: для меня нежилое помещение – холод, не только в теле, но и в сознании.
Бессонница – плата за любовь, плата за любовь и то, что я побывала здесь, в этом необычном месте, на «задворках» столичной жизни. Про любовь я упомянула неслучайно: любовь в этом районе чувствовалась повсеместно. Безответная любовь жителей этого уголка Земли, этого района, и, прежде всего, Москвы к этой самой столице, её нравам, быту и людям, живущим не на периферии. Создалось впечатление, что тут вовсе и не рассчитывалось на то, что здесь будут жить люди, а так, в последний момент были воткнуты в утоптанный, уезженный грунт малогабаритные и приземистые «хрущёвки». И люди въехали. И жили; живут и по сей день. Правда, немного людей. Если зайти в дом, находящийся метрах в шестидесяти от платформы, в нём вряд ли можно обнаружить большое количество не опустевших и не сгоревших квартир; люди сдают квартиры под офисы, что здесь действительно пользуется спросом.
Подул холодный ветер, тот, что неотвратимо вносит осень в лето, дует из-под холодных туч, вызывая мурашки по всему привыкшему к знойному теплу телу…
Алик открыл окно, положил руки на ободранный подоконник…С улицы повеяло прохладой, но это ощущение длилось недолго. Он курил долго и расслабленно…
Он был художником, писал с таким удовольствием и последующим удовлетворением своей работой, что его трудно было бы не назвать творцом. Имя его было далеко не Алик, оно затерялось где-то в горах солнечной Грузии, в маленьком провинциальном, но горячо любимом им городке. Все называли его легко и просто: Алик, не задумываясь, соответствует ли оно хоть немного действительности или нет. А оно ему шло, даже очень! Оно было таким лёгким и жизнерадостным, как и его хозяин, не задерживало ни обид, ни сомнений в том, каким был сам Алик.
Алик вдыхал мягкий осенний, ещё не холодящий воздух; он чувствовал себя необычно: не художником, чьи работы, собственно говоря, спросом не особенно пользовались, а героем какого-то романа, недописанного, но уже завершённого. Завершённого если не трагедией, то недалеко от этого. Эти мысли не вводили его в депрессию, а только вызывали усмешку, горькую и вожделенную, искреннюю и предвзятую. В последнее время Алика уже не волновала ни низкая продаваемость его работ, ни низкий уровень жизни. Он и так был нетребователен к условиям проживания, да и жизни в целом; улыбку вызывал странный старик Омар, чьи высказывания, по его мнению, не выходили за рамки мирских радостей. Работы его продавались только знакомым, глубоко сочувствующим бедному, но талантливому художнику. И то, не сказать, что заработок получался удовлетворительный. Обыкновенно, после каждой такой продажи, Алик был полностью опустошён: он мысленно оценивал свои работы выше, чем получал за них.
Но сейчас всё это не имело никакого значения. Он чувствовал душевный подъём и упадок физических сил одновременно. Мысль о неизвестном романе неизвестного автора и своём непосредственном участии в нём стучала в темя. Навязчиво, как зубная боль. Неизлечимо. Безнадёжно…и поздно…