[525x700] 

Леонид Георгиевич Енгибаров 

15 марта 1935 — 26 июля 1972

В день смерти неподражаемого мастера пантомимы, актера цирка и кино Леонида Енгибарова, 25 июля 1972 года, в Москве была небывалая жара и засуха. Уже неделю в Подмосковье горели торфяные болота, и в отдельные дни воздух был таким, что в нескольких метрах невозможно было увидеть человека. Енгибарову стало плохо. Врач диагностировал отравление. Артист мучился от боли и во время одного из приступов внезапно попросил у матери: "Дай холодного шампанского, мне станет легче!" Видимо, он и его мама, не знали, что шампанское сужает сосуды. Выпив полбокала шампанского Леонид Енгибаров вскоре умер от разрыва сердца. Ему было всего 37 лет… Когда Енгибарова хоронили, в Москве начался проливной дождь. Казалось, само небо оплакивает потерю прекрасного артиста...            


Владимир Высоцкий

Енгибарову от зрителей.

Шут был вор: он воровал минуты-
Грустные минуты, тут и там-
Грим, парик, другие атрибуты
Этот шут дарил другим шутам.

В светлом цирке между номерами,
Незаметно, тихо, налегке
Появлялся клоун между нами,
Иногда в дурацком колпаке.

Зритель наш шутами избалован-
Жаждет смеха он, тряхнув мошной,
И кричит: "Да разве это клоун?
Если клоун - должен быть смешной!"

Вот и мы... пока мы вслух ворчали:
"Вышел на арену - так смеши!"
Он у нас тем временем печали
Вынимал тихонько из души.

Мы опять в сомненьи - век двадцатый:
Цирк у нас, конечно мировой,-
Клоун, правда слишком мрачноватый-
Невесёлый клоун, не живой.

Ну а он, как будто в воду канув,
Вдруг при свете, нагло, в две руки
Крал тоску из внутренних карманов
Наших душ, одетых в пиджаки.

Мы потом смеялись обалдело,
Хлопали, ладоши раздробя.
Он смешного ничего не делал,
Горе наше брал он на себя.

Только - балагуря, тараторя-
Всё грустнее становился мим:
Потому что груз чужого горя
По привычке он считал своим.

Тяжелы печали, ощутимы-
Шут сгибался в световом кольце,-
Делались всё горше пантомимы,
И морщины - глубже на лице.

Но тревоги наши и невзгоды
Он горстями выгребал из нас-
Будто обезболивал нам роды,
А себе - защиты не припас.

Мы теперь без боли хохотали,
Весело по нашим временам:
Ах как нас приятно обокрали-
Взяли то, что так мешало нам!

Время! И, разбив колени,
Уходил он думая своё.
Рыжий воцарился на арене,
Да и за пределами её.

Злое наше вынес добрый гений
За кулисы - вот нам и смешно.
Вдруг - весь рой украденных мгновений
В нем сосредоточился в одно.

В сотнях тысяч ламп погасли свечи.
Барабана дробь и тишина...
Слишком много он взвалил на плечи
Нашего - и сломана спина.

Зрители - и люди между ними -
Думали: вот пьяница упал...
Шут в своей последней пантомиме,
Заигрался - и переиграл.

Он застыл - не где-то, не за морем-
Возле нас, как бы прилёг, устав,-
Первый клоун захлебнулся горем,
Просто сил своих не расчитав.

Я шагал вперед неутомимо,
Но успев склонится перед ним.
Этот трюк уже не пантомима,
Смерть была - царица пантомим!

Этот вор, с коленей срезав путы,
По ночам не угонял коней.
Умер шут. Он воровал минуты-
Грустные минуты у людей.

Многие из нас бахвальства ради
Не давались: проживём и так!
Шут тогда подкрадывался сзади
Тихо и бесшумно - на руках.

Сгинул, канул он - как ветер сдунул!
Или это шутка чудака?
Только я колпак ему придумал, -
Этот клоун был без колпака.