Она думает что ее голос – это дорогой товар. Дорогой.
Она думает, что легкий наклон ее головы – такой, чтобы длинные каштановые волосы матово переливались, как медовый водопад – это товар, за который я готова платить указанную ею цену: кусок моей жизни.
Улыбка алых, аккуратно подведенных пухлых губ – это источник моего счастья, объект моего вожделения. Так она думает.
Одна лишняя расстегнутая пуговка полупрозрачной блузки – это лишний ноль к той цене, которую я готова выложить, чтобы обладать ею. Так ей кажется.
Когда она полгода назад медленно и вдумчиво выбирала длину шпильки на новых сапожках в огромном дорогом магазине, – она полагала, что кто-нибудь – например, я – отдаст ей с процентами вложенные силы, и страсть, и внимание.
Она улыбалась своей еще почти невинной улыбкой, и жмурилась, представляя вереницу сраженных ею людей, ее обожателей, поклонников, рабов и рабынь ее обаяния, ее отточенных движений, ее чудесного запаха, ее персиковой кожи… И в этом ряду, она знала наверняка, буду я.
Но - так не будет.
Мое знание тверже ее, и точнее.
Вот поэтому я сжимаю в пальцах плеть – длинную, черную, страшную.
Я еще неподвижна, я только молчу.
Но на черных ее колготках, на правой коленке уже розовеет длинная стрелка – от гвоздя в полу. И она шмыгает, низко опустив голову, касаясь волосами пола. И плечи ее уже оголены, и на груди краснеет след моей руки.
Я вытру ее лицом свои ноги. Ее кружевные трусики будут глупо торчать из ее накрашенного рта, и по подбородку будет стекать капелька тягучей слюны. Она будет дурой, и сукой, и шлюхой…
И, проснувшись завтра, я увижу ее, сидящую у моей кровати на полу, в ошейнике – замерзшую и грязную, в синяках и соплях, страшно усталую, - и полюблю ее.