Хрустит синяя корка льда, под ногами ломается.. Ручейки-змейки сквозь лед к солнышку выползают. Смотрит оно ласково, пальцы горячие тянет. Да не дотянется, красное. Не успеет. Снова Злыдня-Зима оковы наденет да в острог бросит. Еще послушать хочешь, что в глазах его спрятано? Ну изволь. Там…
… серая лестница. И тусклый фонарь. И груда хлама в углу. И белые узоры дыма на закопченной стене. Узоры переплетаются в змеином танце и рвутся наверх. К небу-потолку. Легкие и невинные, как облака ангельские. А лестница смотрит на это серыми провалами в ступенях, и больно ей от того, что в грязь втоптали ее каменное тело.
Смотрит пустыми глазницами в рай ступенчатый.
А в глазах серых, бетонных, Любовь светится.

Звенят в глазах бубенцы, смех искрами рассыпают, каплями янтарными по полу прыгают. Окунись в их сияние, прохожий, погляди внимательно, там…
…солнышко-цыпленок на лазоревом лугу неба скачет, а сам, знай себе, искоса поглядывает любопытным глазом-бусинкой. Заплатки-цветы пестрые рассыпались по одеялу луговому да подмигивают светлу солнышку, машут лепестками..
Красота, говоришь? А ты на пару шагов отступи, любопытный.
Краски, скажешь странные? Яркие слишком? В глазах зарябило?
Вот оно солнышко твое. Да только нарисовано оно детским мелом на стене.


Вы бывали на леднике? Видели, как холодная глыба серо-голубого студня смотрит на вас щелочками трещин бездонных? Нет? Тогда загляните в его глаза. А там…
…пускает в пляс тени по углам ладанка-смертница, да свечи воздух прозрачный коптят. Отливают иконы золотом, с укоризной взирают на непрошеного свидетеля. Тихо и пусто в храме. Как на погосте. И крест стоит. Плачет слезами смоляными, бисером по ледяному полу рассыпает капли.
Горько рыдает он, крест деревянный. Святой крест. Да перевернутый.

Лучик солнца мелькнул из-под опущенных век. Попробуй поймать солнечный зайчик на стене. Словил? Значит и взгляд этот поймаешь. И увидишь там…
…Рыжий осенний лист. Летит он в вальсе с подругой-Бурей в обнимку, кружится. И словно ищет чего-то. Или кого-то. Помочь ему хочешь? Не выйдет, путник, не пытайся. У него своя дорога. Лучше полюбуйся его изяществом, прохожий, да восхищенно приоткрой рот, наблюдая за пируэтами двух влюбленных. Ой, смотри-ка. Выпустила Буря его из объятий на секунду, а он крутанулся, взмахнул рыжим пером, да окунулся в серебро. В серебро речных вод. И не отпустит от себя теперь волны-локоны, не взлетит вновь в вальсе с Бурей своей. Ну вот и все. Махнул на прощание нам шляпой да скрылся за речным изгибом. Что теперь станется с рыжим путником? Не знаешь, друг? Вот и я не знаю. Быть может так и будет он искать.
Ты спросишь – Что? Отвечу. Сказку.

Думаешь, только ведьмины глаза зеленью отливают да мудростью блестят? Ошибаешься ты. Вот, окунись-ка в эту зелень да погляди повнимательнее. Там…
…мурлычет рыжая кошка, сидя на солнышке. Отчего ж не посидеть? Тепло кошке, уютно да сытно. Вот только не сидится рыжей на месте, хвостом дергает да за окно поглядывает. А за окном Весна-шутница разбросала пятнами рябыми цветы по саду. Светятся цветы, манят кошку за порог. Смотрят зрачки-щелочки прищуром, изучают. Потянись, погладь мех пушистый. Да отдернешь руку с красным узором царапин на коже. А в глазах кошки мелькнет на секунду боль стальная. Мелькнет и погаснет, оставив едва различимый след.
И дальше замурлычет кошка, когда солнце будет гладить ее по спине. И дальше будет смотреть с тоской за порог.
Но не встанет она, не стряхнет сонные путы с лапок и не выпрыгнет за окно.
Потому что она – кошка. И ей нужен дом.

Глянь-ка, любознательный мой. Льется из этих глаз печаль неизбывная, вечная. Ты не отводи взгляд-то, сердешный, не то пропустишь чего. Вот, смотри, заиндевели два озерца, ледяной коркой покрылись, и чего там взглядом – всей душой грей – не растопишь. Теперь уж гляди - не гляди, а там…
…Лес ночной. И кукушка поет-заливается, век твой отсчитывает. Не боишься ли слушать, любезный? Не соврет ведь птица лесная, не обманет. Вот и замолчала на полувсхлипе гадалка, оборвалась ниточка. Все еще смотреть желаешь? Ну так гляди дальше, да не отворачивайся. Слышишь – листва шелестит-шепчет? Вот и пойдем туда, в чащобу самую. Выведет тропка звериная тебя на прогалину. А там два озерца-омута мутных серебром блестят. Посмотри в них, милейший, да не отшатнись. Говорил же я – боль увидишь там.
Глубокую боль. Вечную. Свою боль.

К этим глазам и приглядываться-то не надо. Вот они – нараспашку, открыты всему миру. Каурой темнотой сверкают из под редких ресниц. А заглянешь глубже – увидишь там…
…Вихри нот. И шелест страниц. И темный чулан, в котором нашел свой дом старый, потемневший от ласк Кали-Времени саксофон. Он стоит и ждет лучика света, который выдернет его из дремы, позолотив плавные изгибы тела. И снится ему большое колесо. Колесо Фортуны, мерно делающее обороты.
Он спит. И никогда не проснется.

Если успеть выхватить серый блик, сверкнувший под выбеленными инеем годов ресницами-травинками, то увидишь там...
…Бескрайнее поле и злой солнечный глаз, выжигающий разнотравье. И колкие трупы срезанной пшеницы, впивающиеся в босые ноги. И маленькую девочку, бегущую по полю. Волосы выбились из косы и, подчинившись хозяину степи – ветру, извиваются змеями-гюрзами, покорные его воле. Девочка бежит и смеется. И заливистый смех уносит на своих крылах воронье.
А он все льется и льется, из ее обветренных губ, этот смех.
Смех сквозь слезы.