Запечатленный разговор

За кулисами было темно и пыльно. На полу лежали какие-то балки, отрезы тканей, свернутых в рулоны. Все казалось сошедшим со старых фотографий, таким же серым и забытым. Девушка шагала вглубь закулисья, мягко переступая через балки и вслушиваясь в свои же шаги. Ее внимание привлек громоздкий силуэт старого потрепанного временем фортепиано. Она подошла и провела пальцами по пыльному верху. Приподняла крышку и обнажила клавиши. Некоторые из них были щербатыми, некоторые поцарапаны… Она положила на них пальцы и сыграла пару аккордов. Пианино застонало. Оно было давно и безвозвратно расстроено. Девушка провела пальцами по клавиатуре, коснулась рукой черных, бегло пробежала по белым… И вот полились звуки, отдаленно напоминавшие «Лунную сонату» Бетховена. Только воспринимались они уже не как признание влюбленного композитора его Джульетте, а как некие упреки в адрес любви и слезы безысходности.
Девушка все играла и играла, терзая старое пианино. Лунная соната сменилась полонезом Огинского, а полонез - «К Элизе».
Она просто ощущала нечто вроде единения со старым инструментом. Ведь бывает такое с музыкантами… особенно, в те моменты, когда кажется, что ты и сам сошел со старой забытой и потрепанной фотографии…
А время будто застыло… Была только она и пианино. И понятный лишь им одним разговор…



А вечером, сидя на балконе с чашкой горячего кофе и зябко кутаясь в плед, девушка думала о том, что неплохо было бы вернуться и еще раз навестить инструмент, который подарил ей некое облегчение, звуки которого предали забвению мысли, терзавшие ее сознание. Но она понимала, что это уже никогда не повторится. Этот момент, этот разговор с неодушевленным (или все-таки одушевленным, живым?) инструментом останется в ее памяти лишь пожелтевшей фотографией, бессмысленно, но бережно хранимой.
Попутчики всегда расстаются без сожалений…