[work in progress. take one]
[320x216]Смотри, как эхо смерти бьет отголосками прошлого, когда прогуливаешься рядом с городским кладбищем. В них, в городских кладбищах, страшного ничего нет, они такие привычные, почти игрушечные. Рядом грохочут авто, им не до вас, господа мертвые. Для жителей дома напротив за столько-то лет вы примелькались, надгробные плиты. И стали частью пейзажа. Вроде пьяных рож у магазина, заедающих пустоту водкой опустившихся мужичков, счастливых и небритых. «Как сорняки» (с). Всякий раз слишком четкий рисунок повсюду. Прозрачный воздух, мерцающее изображение ТВ-картинок, совершенная последовательность кадров на ночных и пьяных вусмерть улицах. Эффектный монтаж. [161x240]Внутрикадровый. Знаете, как у Орсона Уэллса. В глубину бесконечной улицы, в старый Лос-Анджелес, в мир полумертвых Мэрилин. Мир подает мне знаки, швыряя ворохом символов, совпадений и странных случайностей….Вокруг меня умирают люди, а я не могу ничего с этим поделать. Забавляясь прекрасным от безысходности. Как котенок убитой мышью. Красиво. Красиво и больно. Я посылаю эти слова SMSками каждому, кто готов и хотел бы их слышать. Хэй, говорю я, вот они, ключи от мира, вот он, двоичный код. Шифр мирозданья, гребанного когда, а когда и в самом деле прекрасного. Красиво и больно. Ничего больше. Никогда больше. Nevermore. Когда очень больно, тогда и только тогда невероятно красиво, и все слишком похоже на то, что кто-то когда-то поставил это кино. Я видел, как тетя моя, потерявшая недавно мужа, осторожно шла по деревенскому кладбищу. Так…не спеша. Она, поражавшая прежде бойкостью, жизнерадостностью и скоростью, с какой могла переделать сотни дел, эта деревенская женщина, переступала через траву очень тихо. Отточено размеренным шагом, но в то же время чуть заметно подволакивая ноги за собой. Как котенок, которому перебили тело дубовой дверью. Нечаянно. Но со всего размаху.
[work in progress. take two. false start]
[160x240]Безответная любовь. Любовь без ответа. Любовь, в которой кто-то свыше допустил ошибку. Love-error. Нерешаемый кроссворд, где не хватает одной буквы. «Система данных уравнений не имеет решений». Настроение спокойное и мирное, блин, до нельзя. Кажется, что ночью этой я добил свою любовь контрольным выстрелом в висок. И она успела взмахнуть рукой на прощание перед тем, как захрипев испустила дух. Ничуть не бывало – так кажется каждую ночь. Это даже стало традицией. А я устал от любви. Устал. Устал бороться с самим собой за право любить/ненавидеть. Устал время от времени реветь зверем: «Довольно!», швыряя трубку на бедный телефонный аппарат. И снова выходить по ночам на улицы бродить под равнодушной луной лимонного цвета. Или, как у Тома, мать его, Уэйтса, грейпфрутовой. Горькой. Ин зэ муд ов лав. Попеременно я выношу свою любовь за скобки, чтобы не кусалась забитой в угол взбешенной собачкой…попеременно. Опасная штука, эта ваша любовь, чтоб я никогда не знал ее больше….Я не могу сказать тебе, дорогая, «прощай». Бормочу «до свидания». Догадываясь, что свиданий не будет больше никогда.
[work in progress. take three]
[300x240]Сегодня идеальная луна. Ее пивной крышкой впечатали в темнеющий свод неба. А небо, господи, небо! Каждую ночь я смотрю кино, задрав голову вверх. Нужен абсент, много абсента, чтобы небеса разорвались, наконец, дождями, а кровь снова хлестала по венам, беспорядочно и прекрасно. Пьяное небо и пьяный я. Небо бежит черной жидкостью, нефтью со сладким привкусом. В которой так легко утонуть. Ночное небо – как черный зрачок твой, бездонный во время оргазма, как сотня и тысяча глаз твоих, немигающих и холодных. Ужин закончен. Гости уходят. Со стола убирают. Скатерть встряхивая. Медленно, в четыре руки. И с неба крошками летят ко всем чертям – налево, направо – звезды. Они скатываются с полотна и падают, падают, падают слезами туда, где еще раньше споткнулась радуга. Ночное небо кинолентой стрекочет с востока на запад, а звезды, серебряным порошком рассыпанные на плёнке этой, убегают вслед за ним. Это так странно, боже мой, это так странно….Печальное кино с не умолкающими голосами. В которое забыли вставить кадрик «FIN». Ночь продолжает говорить со мной шепотом шороха шин по асфальту и гранатовыми огоньками автомобильных фар. Феерия цвета и звука в сумраке городских окраин. А меня лишь шатает туда-сюда. Как тростинку на водной глади. Эта ночь обнажает нервы. Эта ночь изысканно прекрасна. Этой ночью в пору умирать.
[work in progress. take four]
[181x240]Знаете, что такое безответная любовь? Не фига вы не знаете. Безответная любовь – это не когда ты любишь, а тебя, вроде как, нет. Безответная любовь это когда умирает любимый. И этот любимый не сможет больше, никогда не сможет больше в ответ на твое «я люблю тебя» ответить: «и я тебя тоже». В ответ по сердцу ударит только эхо, лишь отголоски, такие смешные, нелепые, страшные. Вроде «а я тебя тоже нет», как в песне Генсбура. Смерть, она ведь как эхо, всегда бьет отголосками прошлого. Подозрениями и надеждами, которые не оправдались.
[work in progress. take five]
Зачем я с утра слушал «Grace» Джеффа Бакли, спрашивается? Зачем я слушал вчера вечером Билли Холлидей? Потому что мне грустно, блин. Мне офигенно грустно. И не потому, что моя любовь безответна, вовсе не потому. Это я как-нибудь переживу, не впервой. Вынес за скобки любовь, и постепенно забыл о ней. Мерзко, конечно, но ничего сложного. А грустно мне потому, что мир не расшифровать иначе. Слова эти переформатировать можно в другие с легкостью, но суть останется прежней. «Красиво и больно». Такие дела. Я каждое утро пишу разным людям «улыбнись», пытаюсь развеселить их, пошутить, поднять настроение. Подбросить в жизнь теплоты, веселья и радости. Чтобы вдруг полыхнувшего пламени хватило хотя бы на пару часов. Но когда вдруг понимаешь, что в твоих руках ключи от мира, и они вот такие – становится тошно. Я все надеялся на любовь, но она подвела меня. А Вера с Надеждой оказались призраками-близнецами. Ник-неймами духов, легко вызываемыми на спиритических сеансах. Щелканьем пальцев. На раз-два-три. И вот даже если небо не такое уж одинокое, каким кажется, если живое оно, заселено богами и ангелами, даже тогда эти два слова – красиво и больно – самые точные. От них не весело, но в стоицизме нет ничего веселого. Мы одни. Нас так мало. Жизнь чрезвычайно коротка. Любимые уходят слишком рано. И мы вскоре уйдем. Как угодно вышучивайте правду эту, иронизируйте над ней, стебайтесь. [320x197]Ирония - недурственная защита от горечи пафоса, но все-таки только защита. За окошком лето, девушки, море, песни, веселые картинки….What a wonderfull world! But «it's a cold and it's a broken hallelujah…». А бесконечны только красота и боль.
[work in progress. take six]
P.S. Остается черный юмор, господа. Без него никак. И, соответственно, «чувство черного юмора». Позавчера в невозможно жаркий «собачий полдень» (+36) увидел на белых стенах городского морга черную надпись, размашистую и прекрасную в своем пофигизме: «Даша, пойдем гулять!». Пойдет Даша гулять, пойдет. А куда она денется-то? Ведь Даша Петю очень любит. Наверное. Во всяком случае, хотелось бы в это верить. Надеюсь, у парня не безответная любовь, и он пишет на стенах морга не от безысходности, а от бесшабашного счастья. Ин зэ муд, так сказать, ов лав….+36, да, +36...."А потом погода испортилась"(с). И началась гроза.