— Кто там? — раздался из-за двери возбужденный женский голос с приятной гнусавинкой.
Ну слава богу! Мать ребенка дома. Старуха, значит, была все-таки просто чокнутой. А я-то, дурак, уши развесил… «Дочка шести лет». Меня ведь чуть удар не хватил… Не, я ведь и в самом деле…
Снова звякнула цепочка, и дверь резко распахнулась.
На пороге стояла — нет, не стояла, скорее радостно подпрыгивала — тетка лет сорока. Каштановые с проседью волосы разделены ровным пробором и стянуты цветными лентами в два жидких хвостика. На макушке, чуть набекрень — блестящая корона из фольги. Розовое платье, усыпанное блестками, с огромным декольте — большие обвисшие груди чуть не вываливаются. На ногах — тапочки с зайчиками и толстые белые колготки. Хлопчатобумажные… Карнавал у них здесь, что ли?
— Заходи! — радостно позвала женщина.
Нахальная. На «ты»…
Я зашел.
Она закрыла за мной дверь на ключ.
Коридор был очень маленький и тесный. Стены обтянуты рыжими прорезиненными обоями — под кирпичную кладку. В квартире стояла гробовая тишина. Ни музыки, ни гостей. Никакого карнавала…
— Я тебя давно уже жду, — сказала женщина.
— Ну здравствуйте, здравствуйте! — громко забасил я, скидывая на пол красный мешок. — Я Дед Мороз! Я подарки вам принес!
Странно. Дети, даже очень стеснительные, обычно выбегают в коридор после этой фразы.
— Здравствуй, — ответила женщина и почему-то захлопала в ладоши.
— А где же ребенок? — поинтересовался я шепотом. — Не спит еще, я надеюсь?
— Ребенок? — переспросила она.
— Ну да, ребенок. Девочка. Меня же к девочке пригласили?
— Ну так я девочка, — заявила тетка и ткнула себя рукой в грудь для убедительности.
Пьяная, что ли?
— Не, ну вы, конечно, тоже еще… в самом цвету… в расцвете…
Господи, что я такое несу?
— …и прекрасно выглядите, но все-таки я же к девочке пришел. К Леночке. Леночка ее зовут, так ведь?
Тетка пристально посмотрела на меня. Хотела что-то сказать. Потом, видимо, передумала, но рот так и остался открытым. Верхние зубы длинные, желтые…
— Может, я ошибся адресом?
У нее задрожали щеки. Заячьи зубы впились в нижнюю губу, тоже подрагивавшую. Она уже совсем было начала рыдать, но неожиданно передумала и вместо этого широко улыбнулась, сверкнув золотым зубом в глубине рта.
— А, я поняла: ты меня разыгрываешь!
— В смысле?
— Ну как будто ты меня не узнаешь. Ты же знаешь, что это я Леночка.
Нет, она не пьяная… Она сумасшедшая. Я попятился к двери, повертел ручку. Черт. Заперто. Она же и заперла.
Машинально полез в карман за мобильным… Ах, ну да, конечно. Я же давеча «вернул все, что мне не принадлежит». Другой психопатке.
— Откройте, пожалуйста, дверь, — сказал я почему-то басовито-дедморозовским голосом.
А хотел ведь сказать совсем по-другому. Хотел — с угрозой. Нервы…
— Ну уж нет! — истерически-радостно взвизгнула «Леночка». — Ни — за — что. Заходи, пожалуйста. Сейчас будем играть.
Она засмеялась — нет, заржала, заикала по-ослиному.
Так. Так… Нет, с угрозой, пожалуй, не надо. С сумасшедшими нужно говорить спокойно и вежливо…
— Извините. Но я лучше пойду. Пожалуйста, ключ. — Я протянул руку.
Она перестала смеяться. Черненькие сощуренные глазки — она почему-то все время их щурила — заблестели, забегали.
— Никуда ты не пойдешь! — сказала она визгливо и топнула ногой. Короткой некрасивой ногой в тапке с зайчиком.
— А почему, собственно? — спросил я.
С сумасшедшими ведь как? Нужно просто понять их логику. Понять их логику и говорить с ними в рамках этой самой логики…
— Потому что тебе заплатили вперед.
Вот те раз. А логика у нее не такая уж сумасшедшая…
— Тебе мама заплатила вперед. И ты должен меня развлекать. Даже если я тебе не нравлюсь. — Она обиженно надула губы.
— Ваша мама?
— Ну да, мама. А кто же еще? Папы у меня нету. И перестань говорить мне «вы».
Она снова топнула ногой.
— А ваша… э-э-э… хорошо, твоя мама — это случайно не та бабуля в кроличьем полушубке, которую я сейчас встретил в подъезде?
— Моя мама молодая! — взвизгнула тетка. — Она в полушубке ушла, да! Но она молодая! И красивая!
Так, ну теперь все, кажется, встало на свои места. Две сумасшедшие одинокие бабы. Возможно, действительно мать и дочь. А почему нет? Это наследственное… Впереди тоскливый рождественский вечер. Захотелось праздника. Ну а кому не хочется праздника? Они вызвали Деда Мороза. Дед Мороз пришел. Потом старая ведьма — пожилая женщина — «ускакала». А эта осталась. И хочет, чтобы я… Чтобы я — что?
— Ну хорошо. Вы мне заплатили. И чего же вы… чего ты от меня хочешь?
— Как чего? Ты же Дед Мороз? Вот и устраивай мне праздник.
Ну вот. Значит, я прав. Человеку просто нужен праздник. А почему, собственно, нет? Хочет получить невинное удовольствие — за собственные, опять же, деньги. Она, наверное, совсем одинокая, бедняжка. Хочет побыть маленькой. И заплатила, стерва, вперед…
— Ну здравствуй, здравствуй, деточка! — заголосил я привычным басом. — Тебя как зовут?
— Я же сказала — Леночка, — она еще больше окрысилась.
— А я Дед Мороз! Подарочки принес!
Господи, какой бред…
— А вот скажи-ка: слушалась ли ты маму?
— Слушалась.
А глазки-то у нее все бегают, бегают… Может, надо бригаду из психушки вызвать, а не ерундой тут заниматься?
— А слушалась ли ты папу?
— У меня нету папы, — тетка ухмыльнулась как-то недобро.
— А учила ли ты уроки?
— Учила, учила.
Какие же у нее противные глаза…
— Ну тогда получай!
Я наклонился над мешком, порылся в нем, вытащил оплаченные — ею же, ею же! — заранее подарки: набор шоколадных конфет, какую-то пеструю шмотку в прозрачной упаковке и мягкого плюшевого щенка.
— Ой, спасибо! — Она выхватила «подарки» у меня из рук.
Растерзала шуршащий полиэтиленовый пакет, вытряхнув оттуда дурацкое синтетическое платье в мелкий цветочек, потом прижала к груди щенка, тут же отбросила его, открыла конфеты, засунула сразу несколько себе в рот. Неприятно зачавкала.
— Проходи, — сказала, давясь слюнями; коричневая шоколадная жижа вытекла из уголка ее рта и потекла по подбородку.
Я машинально стал расстегивать дедморозовский костюм.
— Нет, ты что?! Не снимай шубу! Ты же Дед Мороз. И сапоги можешь не снимать… Пойдем.
Гостиная как гостиная. Немного унылая, с массивной советской стенкой и с этими дурацкими резиновыми обоями под кирпич, но ничего такого ужасного. В углу наряженная елка. В ведре.
— Ну, деточка, как будешь встречать дорогого гостя? Может, ты…
— Я тебе сейчас стихотворение расскажу. Я его сама сочинила. Оно, правда, было для Снегурочки… А потом мама сказала, что Дед Мороз и Снегурочка — это будет слишком дорого. Так что… Но я все равно расскажу, ладно?
— Конечно, деточка! Я тебя внимательно слушаю!
Она вдруг куда-то выбежала. Через пару секунд вернулась с табуреткой, поставила ее в центре комнаты и взгромоздилась сверху. От нее остро пахло застарелым потом. Под мышками на идиотском розовом платье темнели мокрые пятна…
Я тоже весь взмок — в комнате действительно стояла страшная духота, как в парной; возможно, это из-за чертовой резины на стенах… А я к тому же был в шубе. Сладкий запах хвои и шоколада разливался в воздухе — меня начинало подташнивать.
— Ты слушаешь? — спросила женщина.
— Да-да, конечно.
Она уставилась своими безумными сощуренными глазами в стену и громко, гнусаво заголосила нараспев.
— Здравствуй, девочка-снегурка,
На руках сверкает снег,
У тебя в снежинках куртка
И красивый белый мех.
Потом выжидательно уставилась на меня. Прикусила нижнюю губу острыми желтыми резцами.
— А чего ты не хлопаешь? Тебе что — не понравилось?
— Очень понравилось! — Я восхищенно зааплодировал.
Все, пора как-то выбираться отсюда. А то я и сам свихнусь…
— Тогда я тебе еще одно расскажу. Я его тоже придумала сама.
Взгляд у нее снова остекленел.
— Наступило Рождество,
Пребольшое торжество.
Мы украсим елку,
Хоть у нее иголки,
Красивыми игрушками
И всякими блестушками.
Блестушками. Блестушками… Сейчас меня вырвет.
Я метнулся к окну, вскарабкался на подоконник, подергал ручку форточки. Наглухо задраена…
Она тем временем успела спуститься с табуретки. Подошла ко мне, вцепилась рукой в подол шубы.
— Ты чего это делаешь?
— Форточку пытаюсь открыть. По-моему, здесь очень жарко.
— Нет, не жарко, — сказала «Леночка». — Совсем не жарко. Даже, наоборот — холодно. Быстро слезай оттуда. Ты должен со мной играть.
Я слез. Но подол шубы она из руки не выпустила. Второй, свободной рукой взялась за мой меховой воротник.
— Ну неужели я совсем-совсем тебе не нравлюсь? — спросила шепотом.
На меня пахнуло шоколадом и какой-то гнилью из ее рта. Она задышала вдруг часто и тяжело, прижалась ко мне своим обвисшим животом.
— Ну хоть капельку? Нравлюсь?
А-а, так вот чего ей на самом деле надо… Ну это уж слишком! Я все-таки Дед Мороз, а не проститутка по вызову!
— Так, — сказал я своим нормальным, небасовитым голосом. — Поиграли — и будет. Отдайте мне, пожалуйста, ключ от входной двери.
— Не отдам! — сощурилась Леночка.
— Что ж — тогда я буду вынужден отобрать его у вас силой.
Я схватил ее рукой за плечо. Она вывернулась, отскочила на шаг, а потом завизжала — пронзительно, заунывно, как кликуша. И выбежала из комнаты. Я поплелся за ней.
Я обнаружил ее на кухне. Она стояла на подоконнике перед открытой форточкой. В руке она держала злосчастный ключ.
— Вот ключик, видишь? — Леночка повертела его в руке и показала мне язык — противный, с белым налетом. — Видишь? Больше не увидишь!
И прежде чем я успел подбежать к ней, она выкинула ключ в окно. С четырнадцатого этажа.
— Да что ж ты, сука, делаешь! — заорал я. Громко, почти по-дедморозовски.
— Ой, ты… матом ругаешься? — запаниковала вдруг тетка и спрыгнула на пол. — Матом нельзя ругаться.
— Почему же вы не вызвали милицию? В квартире был телефон?
— Телефон? Да, был. Но сначала… Сначала я не знал, что им сказать, милиции. Я думал, это будет звучать по-идиотски: «Здравствуйте, вас беспокоит Дед Мороз. Меня не выпускают из квартиры, приезжайте!» А потом… Потом, когда она выкинула ключ, я хотел позвонить, но… Но она…
Она схватила с холодильника ножницы и побежала за мной. Я даже не успел снять трубку. Она подскочила к телефону и перерезала шнур.
— Никуда ты не пойдешь! — завопила она, брызнув мне в лицо слюной. — Не пойдешь! Не пойдешь! Никуда ты не пойдешь!
Она запрыгала вокруг меня с ножницами в руках. Как шимпанзе. Как большая взбесившаяся шимпанзе.
— Ты никуда не пойдешь! Мы сейчас будем играть!
— Ладно, хорошо. — От этих ножниц мне стало сильно не по себе. — Я не уйду. Будем играть, о’кей. Во что?
Она мгновенно успокоилась и перестала прыгать.