Именно так он себя и называл, придя в место пришествия и раскинув руки, радостно сидя и попивая, не без удовольствия булькавшую бутыль зелёного присетнагора. Безжалостно улыбаясь и в глаза глядя бестыже, он порой со всей ответственностью принимал неприямлемую новизну навязчивости, сочившуюся с его гор, как забытый намедни припасливым вомбатом Вомбадоллы сыр, из его сапог. И на что бы нам оставалось надеяться, кабы не его гладко вымытая, чисто выбритая, но всё же, несколько грязная, и довольно-таки щетина?.. Да только и сидеть на своих покоях, да крабчить-крабчевать, ведя запись наблюдей за видами из окна Вулдабагора Крабчитского. И вроде бы немногого нам осталась желать в план наблюдений, ан нет. Является Киматей-Ни-Рыба-Ни-Мясо собственной многостадальной персоной, бесрадостно раскинув руки в приветственном поклонении, восхваляемой хозяйке завладения. А хозяйка, в свою очередь, с ей пресыщей, недоевшей борщей, надовившей прыщей, томностью, ответила ему рукаватым жестом. "Что вы, -говорит,- сугдарь, закружились, как глухарь в поле? Подите лучше наверх приоткрываемоё окно отодвинте. Душно стало, тлараканы разбегуться, упоси Господь." Дунеян Дунеядович человеком был не верующим, но всё же подтолкнул, не расслышавшего хозяйку Киматея, в нужном направлении. И вот остались они вдвоём, внизу, а кто-то, можеть быть, немного и сверху: счастливая вдова, да расколочный крестьянин. Под воспоминания об бурной молодости последнего, странные звуки оконных продъёмов наверху, пьяные вопли тлараканов, пощёлкивание клешнями, как мекскликанская танцовшица стучала кастаньетами в одном из эпизодов бурной молодости Дунеяна, и странные поскрёбывания, как будто кто-то грызун стредних размеров вдруг понял, что его припас ушёл с хозяином, и спустился с горы, ища его по запаху, в виду предстоявшей зимовки, вступают в совокупительный акт. Конец первого акта, занавес.