Это цитата сообщения Lusidus Оригинальное сообщение

Ещё один любовный пост.

Двадцать лет прошло, а мне всё ещё больно вспоминать о своём первом чувстве, была ли это любовь или дружба, скорее всего и то и другое, родство душ если хотите. Обычно в романтической литературе пишут о той самой половинке, которую приходиться искать всю жизнь, чтобы обрести целостность, мне же она была послана слишком рано, я не смог её уберечь.

Не помню как выглядела моя пассия, совсем, правда в голове всплывает танец маленьких цыплят-извращение для педофилов которое происходило на центральном стадионе, я точно запомнил что в этот день на мон амуре был голубой верх. У меня сохранилась фотокарточка нашей группы, но я не уверен что она была сделана именно в тот день, на это указывает то обстоятельство что в голубое на ней одеты только не особо симпатичная девчонка и ненавистный мне трусливый пацан из-за дурацкого поведения которого воспиталки выставили меня на мороз.
На фото стоит дата, десятое августа, мне пять лет, я морщу свою мордёнку, как обычно на детских снимках, не знаю откуда, но в моих мозгах тогда царила стойкая вера в то, что невидимая птичка которая вылетает из камеры, забирает с собой часть души, поэтому я безумно боялся фотографироваться, но если спрятаться было негде, строил гримасы либо отворачивался, как вы уже наверное поняли из-за меня съёмка затянулась, на умело состряпанном двойном подбородке красуется петлеобразный шрам, он же на фотографии сделанной через пол-года под ёлкой, где я красив и грустен, гримасу состоить не успел, но надуть губы и устремить взор свой в вечность вполне. Что это за шрам, интересно...Отчего он не исчезал с лица так долго...Хотя это не так уж важно, в конце-концов можно поинтересоваться у матери, она помнит все мои физические болячки, жаль что я никогда не смогу расспросить её о своей любви...

Пожалуй необходимо написать о первых годах моего прибывания в местах нее столь отдалённых от дома-детский сад-ёлочка, уже по названию ясно какие предметы он оставил в моём сердце. Если изнасиловать просранственное мышление и попытаться вспомнить все крылья здания и закутки двориков между ними, то в голове рождается план-буква Э переходящая в С, шрифт рубленный. Территория сада кажется небольшой только с точки зрения взрослого человека, для ребёнка это целый мир-ландшафт внешего пространства оживлён вбитыми в землю брёвнами, ясенями с продырявленной жучками листвой и горками, только одна из них самая высокая была пригодна для катания, когда я забирался на неё то мог видеть свой дом, поэтому я часто торчал наверху, невзирая на крики воспиталок снизу; внутренние дворики скрыты за кустами сирени, разваленные беседки, розовые и голубые покрышки, тошнотворные качели-места романтичные, но прекрасно просматриваемые изнутри помещения, стоило только совершить какую-нибудь оплошность, как за этим следовал настойчивый стук в стекло, если кто-то притворялся глухим, воспиталка выбегала и наказывала провинившегося без суда и следствия. Затрещина, слёзы, моё негодование, переходящее в ненависть. Много раз я жаловался матери на существующие в дет-саде порядки, она же всегда находила резонный довод, что кроме меня никто не жалуется, я не знал что на это ответить, действительно все молчали, родители жертв округляли глаза когда моя мать рассказывала им о зверствах коим я был свидетелем, похоже они считали меня маленьким лгунишкой. Уже тогда я понял что в сладкую ложь люди готовы поверить охотней, чем в горькую правду.
Что сказать об интерьере помещения, всё как обычно, спальни со стоящими колами подушками, игровая комната с износившимся ковром на полу и ящиком забитым примитивными, а порой и вовсе уродскими игрушками, душевая, куда группу загоняли всем скопом под струю пахнушей хлоркой воды, туалет с дырами для девочек смотрящими на дыры для мальчиков, столовая с кухнй, огромные трубы, пар, неприятные запахи-адское место, актовый зал с огромной картиной Ильич шагающий по брусчатке, расстроенным пианино и занавесками старомодно собранными в виде рыбьей чешуи.
Я ненавидел когда нас собирали вместе и заставляли петь " Во поле берёзка стояла", песня ужасно пугала меня, я чувствовал в ней дыхание смерти, все эти "заломати", "люли-люли"-как плач над гробом, воспиталки даже слова не могли из меня вытянуть. Тот же горький оттенок миндаля имела для меня и "Калинка-малинка", песня вроде бы весёлая, но когда начиналось это "ой люли, люли", мне становилось мягко говоря не по себе. Как вы наверное уже поняли моим любимым местом в садике был коридор ведущий к выходу, я часто сбегал из игровой и с вожделением смотрел на белую дверь которая сулила свободу.

Конечно я был чужаком среди ребят, потому как отличался странностями в мышлении и поведении: не участвовал в сексуальных играх своих шаловливых одногруппников, которые к шести годам перетрогали и пересмотрели друг друга вкривь и вкось, не сплетничал, не издевался над убогими, не ставил подножки товарищам, не кидался камнями в проходящим мимо садика людей, не просил добавки, резиновые зверушки были моими любимыми игрушками, с ними я не расставался даже в постели и душе. Обычно в игровые часы я листал книги, которые было запрещено трогать, так как воспиталки боялись что мы можем их порвать, запретный плод как известно сладок. Особенно мне нравилась тоненькая книжка в твёрдом переплёте про богатырей, Илья Муромец в сверкающей кольчуге с мечом-кладенцом наперевес, размышляющий над указателем "Налево-пойдёшь-смерть найдёшь, направо-коня потеряешь", единственное чего я желал чтобы он прискакал в мой садик и порубил вражин-воспиталок, когда последние однажды застали меня с этой книгой, то отобрали у меня от неё под предлогом, что я слишком маленький для такой литературы.
Конечно я рисовал, и на заказ и для души. На улице часто сидел в железной конструкции напоминающей ракету и гудел смотря в небо, ни дать, ни взять-Юрий Алексеевич, мне было плевать что выглядел я при этом абсолютным дураком даже среди детей, ещё я часами мог изучать повадки муравьёв, а стоило только какому-нибудь зверю забрести на территорию дет-сада, как я предпринимал максимум усилий чтобы добраться до него и потискать в своих объятиях, воспиталки пугали меня бешенством и столбняком, которыми я неизбежно должен был заболеть, без конца отправляли меня мыть руки, это было даже хорошо, пока все гуляли я мог справить свои естественные потребности, я уже писал о том какой мукой был для меня поход в туалет, когда в него в любую минуту мог кто-то зайти. В тихий час я лежал под одеялом накрывшись с головой и мечтал, хотя если кто-то начинал бузить с радостью подхватывал начинание, за что и стоял в углу так часто. Друзей у меня не было, коллектив разбился на группки, по-двое, по-трое, мне не досталось никого, но пристраивался я ко всем время от времени. Причём комплексом неполноценности совершенно не страдал, он возник у меня в период полового созревания, в детстве же я считал что весь мир должен крутиться вокруг меня, такого исключительного, и это мнение не было навязано мне родителями, они наоборот начали стеснятся меня, с того момента когда впервые поняли у них что растёт что-то ненормальное, просто я мог сравнивать себя с остальными детьми и пришёл к выводу что я лучше них всех вместе взятых.
Из персонала любил я только нашу няню, если я недоедал свою порцию, то она не орала на меня как воспиталки, которые однажды даже заставили меня доесть кашу сквозь слёзы, (до сих пор ненавижу пшёнку и помню её солёный вкус), а только молча выбрасывала пищу в ведро. Она была худой и высокой, и напоминала мне доброго жирафа, помню её длинный пальцы гладящие мои мягкие волосы, она пожалуй была единственным человеком в детсаде у которого я не вызывал ненависти своими постоянными бунтарствами, капризами и странностями. Няня любила рассказывать нам о том как ещё недавно она выносила за нами горшки, потому что мы не могли дойти до туалета, такими мы были маленькими и беспомощными, малышня у которой не было младших братьев и сестёр недоумевала как же так могло быть, меня это очень веселило.

Когда мне исполнилось пять у нас сменилась воспиталка, если прошлая была в принципе неплохой бабой, (правда ей как-то всегда было на нас плевать, к тому же её без конца заменяли какими-то молоденькими стрервозами, от которых я успел натерпеться), но лучшее ждало впереди, однажды утром дверь открылась и на пороге возникло исчадие ада-прыщавый лоб, лошадиные зубы, немигающий взгляд светло-карих навыкате глаз, длинные волосы скреплённые гребнем на затылке, одного взгляда на неё хватило чтобы понять что лафа закончилась.
Когда же появилась моя пассия я точно не вспомню, но если мы образовали пару значит человек был пришлый, потому как я точно был один до определённого момента, от своих же групп никто не отделялся. Речь пришельца, необычная одежда, дорогие игрушки, сразу привлекли всеобщее внимание, моё уж точно. Мне доселе казалось что мир мал, а то что пишут в книжках и показывают по телевизору-обман, есть только садик, и дом в ста метрах от него и тут вдруг такое! Инопланетянин! Как чужаки мы не могли не сойтись, он изучал меня, я его, между нами оказалось неожиданно много общего, даже в мелочах, мы одинаково страстно любили рисовать, мечтали стать аквалангистами, строили замки из кубиков, ловили кошек с целью погладить когтястых сволочей, мечтали с упоением о том чтобы поскорей стать взрослыми и покинуть эту обитель зла. Мать забеспокоилась, никогда я не ходил в дет-сад с таким желанием, уже через пол-года странных отношений я сильно изменился, не характером конечно, а привычками и манерами, я копировал своего друга, своего кумира. Он тоже изменился, сначала осторожный и скрытный, вдруг стал поддерживать любую мою дерзость, стоило мне забузить, как он присоединялся ко мне. Воспиталка не знала как с нами сладить, по отдельности она расправилась бы с нами в два счёта, но вместе мы были силой.
К сожалению не только воспиталку раздражал наш союз, одногруппники поначалу благосклонно отнёсшиеся к новому человеку, теперь исподтишка подтрунивали над ним, мне доставалось больше, надо мной откровенно издевались, в один прекрасный день мне подставили подножку и я упал в лужу, когда поднялся грязный и жалкий все ржали, кроме него, он вдруг пошёл против толпы и начал защищать меня. После этого случая мы ещё сильнее сблизились, казалось ничто не сможет нас разлучить, но вдруг я заболел, тяжело, на месяц, или на два.
А когда вернулся, всё изменилось, он смотрел на меня волком из толпы ненавистных мне одногруппников и из уст его лилась сплошная желчь. За то время что меня не было его сломали, много дней меня не могли загнать в садик, бабушка провожала меня до двери, но я всё равно сбегал, я всегда делал так когда надо мной издевались, голова отлично протискивалась между прутьев забора в определённом месте и я бежал до ближайшизх кустов отсиживался там изучая рисунок листвы изредка звнимаясь поливом своего пристанища, стоило же мне постучаться домой как меня отводили обратно в концлагерь. Не знаю сколько слёз я выплакал за время, что мы были в ссоре, но однажды когда нас вывели во двор, он отделился от толпы и тихо подошёл ко мне и попросил прощения, сказал что ему вбили в голову что я псих и что со мной нельзя водиться иначе заразишься, что-то такое, точно не помню, но причина мне показалась настолько смешной, что я расхохотался над человеческой групостью и заверил его в том что ему нечего бояться, они просто завидуют нам. Опять полетели счастливые дни, я не помню сколько их было, хорошее имеет свойство быстро выветриваться из моей головы, я повзрослел, мне уже исполнилось шесть, и тут такой неожиданный подарок -джинсовый немецкий костюм с заклёпками от брата, который мне наконец пришёлся впору, обычно я ходил в каких-то страшных, неудобных одеждах, и тут вдруг я впервые почувствовал себя крутым, стоял у зеркала и восхищался, даже разрешил причесать себе голову в кои-то веки! Я хотел показаться на глаза своему другу, заранее представляя во всех подробностях его восторг, у меня сердце в пятки уходило от захлёстывающей меня любви к себе и миру, я пошёл в дет-сад пораньше,солнечное тёплое утро, я открываю дверь и в мои ноздри врываются ненавистые запахи казённого учреждения: пригоревшая каша, мебельный лак, хлорка, воспиталка видит меня.
-Ты сегодня рано, какой у тебя костюм, -воротит нос.
Я понимаю что фурор обеспечен, если даже воспиталка прокомментировала, то что ждать от малышни и тут мой вдруг взгляд косо падает на вещевой ящик моего друга, я вижу замок, отчего-то мне становится дурно, я знаю что его всегда привозят на машине раньше всех, но формально поводов для беспокойства нет, ну заболел ребёнок или опоздает. Я вхожу в комнату, все дивятся моему костюму, но они меня не интересуют, только мой друг, время идёт, а его всё нет. Я наконец решаюсь спросить у ребят куда зпропастился мой друг. На что они резко отвечают что всё, он ушёл из сада.
Я не до конца понимаю их слов, мне кажется что это очередное издевательство надо мной, но проходит неделя, другая, я не выдерживаю и прошу мать разузнать о том куда делся мой друг. Она обещает выяснить, но дни идут и она кажется забыла о моей просьбе. Я начинаю капризничать, не в силах признаться в своих чувствах, говорю что просто он мне кое-что не вернул, наконец мы идём с ней вдвоём в садик, рядом с воротами стоит машина, нам навстречу выходит ненавистная воспиталка, мать спрашивает её о моей страсти, она начинает говорить гадости про нас, мать бледнеет от злобы, я вижу. До меня наконец доносится нужный мне обрывок фразы.
-Они уехали, ребёнка было далеко водить в сад.
"Куда, куда, куда," бубню я под нос и умоляющим взором смотрю на мать, "узнай куда" шепчу в каком-то исступлении, меня начинают душить слёзы. Мать спрашивает, воспиталка пожимает плечами, резко разворачивается и уходит.
Тянутся серые дни, я нахожу на улице кусок мела и иду за дом, всю стену под своим окном я исписываю латинской буквой-первой в его имени, предварительно узнав её написание у старшего брата, на следующий день дождь смывает белых чаек, я впадаю в сплин. А потом вдруг однажды на меня находит озарение, я решаю, что если не могу найти его, значит я сам должен стать им, я приказываю всем домашним называть себя его именем, покупать мне только то что он любил, мать впервые бьёт меня по губам, я рыдаю и прячусь под стол, долго она вымаливает у меня прощение, наконец я выползаю на свет и иду с ней в спальню, чтобы признаться ей в том что жить не могу без моего друга, сижу уткнувшись лбом в её колено и обжигая её дыханием прошу разузнать его точный адрес, она успокаивает меня говоря что уже завтра мы поедем к нему домой, она обещает. Впервые я засыпаю не с болью в сердце, а с надеждой. Утром мать берёт меня за руку и мы выходим из дому, она вся напряжена и нервозна, я не понимаю почему, решаю что ей не нравится моя страсть, прошло уже прилично времени с того момента когда я в последний раз видел моего друга, я уже учусь, сменил шило на мыло, половина моих одноклассников ходили со мной в детсад, конечно моя репутация на новом месте сразу летит к чертям. Я впадаю в ступор при виде таблички висящей над входом в здание перед которым мы остановились, я уже знаю многие буквы, но мать прерывает мои складывания слогов в слова, резким дёрганием дверной ручки. Внутри пахнет спиртом и хлоркой, больница? Я тяну мать наружу, она никак не может утихомирить меня, говорит что-то про то что это она пришла на приём, просит просто подождать её на кушетке, я кричу что она обещала отвести меня к моему другу, она говорит что конечно, прямо отсюда мы отправимся к нему. Я присаживаюсь на поносного цвета седалище и понемногу успокаиваюсь, она входит в кабинет, но лишь слегка прикрывает за собой дверь, я вскакиваю и вдавливаюсь в стену рядом с щелью.
-Знаете доктор...
Я сползаю вниз от ужаса, она рассказывает о моих странностях, даже о тех секретах, которые как я думал неизвестны никому кроме меня, представление порой превратное и не соответствующее действительности, но сам факт что оно есть!
-А где сам ребёнок?-наконец спрашиват психиатр. Я вижу её слоновьи ноги под столом и взбитую причёску выглядывающую из-за фигуры матери.
Я отлепляюсь от стены и бегу по коридору, вылетаю пулей на улицу и спрятавшись за кустами трясусь от досады. Наконец дверь открывается мать выходит, она зовёт меня, но я не вылезаю. В её глазах блестят слёзы, я выхожу.
-Пойдём домой,-говорит она, и по дороге рассказывает мне, что доктор хотел поставить меня на учёт, но она не согласилась, потому что это считай конец, ни учёбы, ни работы. Я понимаю что о моём друге спрашивать более неуместно, вообще нужно смириться и забыть его.
Но проходит год, другой, а я по-прежнему ищу его, нарезая круги по улицам города, в мечтах я вижу как он выбегает ко мне навстречу, или выезжает, мы обнимаетмся и больше никогда не расстаёмся.
Я как сейчас помню тот осенний день когда я наконец понял что мои поиски бесполезны. Накануне прошёл дождь и всё вокруг было пропитано влагой, я шёл и срывал на ходу последние листья с деревьев, мокрый, холодный букет, от которого сводило руку, в ботинках хлюпало, портфель прибивал к земле и тут я подумал "а собственно говоря к чему заниматься этим бессмысленным блужданием, даже если я встречусь со своей пассией лоб в лоб, то я не узнаю её, столько лет прошло".
Я немного всплакнул у забора и потопал домой, но ещё многие годы думал об этом человеке, представляя как он живёт и с кем, всё ещё питая робкую надежду на то что я оставил в его сердце не меньший след, чем он в моём. Глупо, как же глупо...я даже хранил ему верность...