Посмотрела "Детей солнца" ван Хове
21-10-2011 05:29
к комментариям - к полной версии
- понравилось!
На первый взгляд голландец Иво ван Хове с набившей оскомину русской классикой обошёлся трепетно, как с девственницей. Горьковские «Дети солнца» на три часа размазались постным маслом, текст читается слово в слово, без сокращений, и, хотя из его массы с приятной неожиданностью для себя выхватываешь по-настоящему удачные шутки (хотя казалось бы!) и злободневные афоризмы, чаще из-за бесконечных диалогов и монологов в статичных мизансценах принимаешься клевать носом. Будят редкие выплески эмоций – лица багровеют, актёры в лучших традициях старой школы бурно жестикулируют, принимают эффектные позы и, побегав по сцене, выбегают за кулисы, не забыв хлопнуть дверью. Единственная сразу заметная перемена – в сценографии: персонажи Горького обитают в некоем подобии советской коммуналки, здесь и не пахнет обжитым, словно намоленным уютом Херманиса – только самое необходимые вещи, да и те смотрятся необязательно и неопрятно. Стол, стулья, чёрно-белый телевизор, экран которого наполовину прикрыт свисающей кружевной салфеткой-подзором, беспрестанно крутит то утреннюю зарядку, то детские мультики, то «Поле чудес», а то вдруг грянет гимн СССР. Единственное окно плотно закрыто жалюзи, узенькая лесенка на второй этаж вмещает только одного, двери мерцают матовым стеклом, ребристым, толстым и бутылочно-зеленоватым, - внешний мир, за пределами дома, не виден, хотя в область дома можно включить и сад, не виден и внутренний мир жителей комнатушек. Это предсказуемое пространство населяют предсказуемые и легко узнаваемые герои, каждый из которых исполняет свою раз и навсегда определённую функцию, настолько типичную для него, что ей соответствует всё, включая и внешность, и повадки, и манеру говорить. Лысеющий, небритый Павел Протасов (Якоб Дервих) – жалкий, беспомощный инфантил и эгоист, способный повысить голос только на домочадцев, а стоит чужому человеку на него прикрикнуть – бегущий жаловаться няне. Он беспрестанно суетится с химическими экспериментами, пытаясь убедить себя, что занят по-настоящему серьёзной работой и поэтому его жизнь имеет смысл, - пробирки дымятся, в его комнате то и дело что-то взрывается, и из неё валит зловонный дым. Его приятель-художник Дмитрий Вагин (Вим Опброук) – пустой ленивый сибарит, такой же трус и мечтатель, с нелепым усердием доказывающий себе и окружающим, что что-то делает и что-то значит. Ветеринар Борис Чепурной (Гейс Схолтен ван Асхат) – романтик во вполне романтической маске насмешливого скептика и мизантропа, прямолинейный, но такой же ложно-деятельный в своих философствованиях, как и остальные мужчины. Время от времени появляются энергичный молодой предприниматель Назар (Марван Чико Кензари) и вечно пьяный пролетарий Егор (Томас Рюкваерт), то отстаивающий своё право бить жену, то размазывающий кулаком слёзы, когда та заболела. Женские персонажи получились более яркими и колоритными, именно они не дают действию как таковому скатиться в банальность, будь то юная служанка Фима (Йесси Вилмс), не позволяющая господам помыкать собой, или старая нянька Антоновна (Фрида Питторс), строго следящая за порядком и так по-старушечьи обижающаяся. Или до комичного экзальтированная старая дева Меланья (Элси де Броув), чьё простодушное религиозное преклонение перед Павлом, с унизительным раболепным «умилением», вызывает и отторжение, и сочувствие. Или Елена (Хильде ван Миехем), сильная, решительная, волевая, независимая и мудрая – она приняла на себя обязанности кормильца семьи, бескорыстно заботясь о большом ребёнке Протасове, терпя его выходки и ничего не требуя взамен, желая вырваться от него, но не желая причинить ему боль. Главный же герой для ван Хове – «Кассандра» Лиза (Халина Рэйн), девушка, страдающая от нервной болезни, передвигающаяся по сцене подпрыгивающим, разболтанным шагом в мешковатой одежде и круглых очках. Белые стены, белая мебель – больничная стерильность клетки, в которую она заключена, и выздоровления быть не может. Вокруг неё происходят мелкие мещанские интриги, неубедительные потуги на любовные перипетии: Меланья сначала открывается Елене, а потом уже признаётся в любви Протасову, но он неспособен что-либо понять, чужие чувства могут только угнетать, раздражать и смешить его. Так же и Вагин сообщает Протасову, что влюблён в его жену, и, не собираясь бороться за своё подобие любви, довольствуется утешительной должностью «рыцаря», не совершающего никаких подвигов. Все слишком заняты своими личными драмами, чтобы обращать внимание на Лизу, единственные лекарства, которые она может получить, - молоко и капли, но не это ей нужно, а понимание. Когда-то она уже видела, как на улицу хлынула «озверелая толпа», заливая землю кровью, и с тех пор боится красного цвета… остаётся только удивляться, как большевистская цензура умудрилась такое пропустить. Лиза неустанно напоминает всем и каждому, что ненависть по-прежнему переполняет мир, вызревает в людях страшной опухолью, но никто не принимает её всерьёз, никто не верит ей – потому, что поверить слишком страшно, проще заявлять, что она больна, регулярно настаивать на этом, а свой мирок раскрашивать в яркие сентиментальные краски. Бред, который несёт Протасов о детях солнца, - поистине апогей спектакля: доброе солнышко пригрело плавающую в мировом океане бесформенную частичку белка, и она ожила, чтобы вскоре объявить себя гордым именем человека – кто был ничем, тот станет всем. Больше ничего для этого не требуется, поэтому человеком может считаться каждый – в том числе и Егор, который в подтверждение этого вывода врывается с арматурой и бросается то на одного, то на другого. Его оружие обрушивается на стену и дважды проламывает её – так мы впервые убеждаемся воочию, как хрупок и эфемерен этот белый аквариум, где химическими реакциями и межличностными разборками бушуют бури в стакане и рождаются микроорганизмы, копошащиеся в сытном бульоне доисторически элементарного бытия. Неужели и Егор тоже – ребёнок солнца?.. С Лизой случается припадок. Самая махровая чеховщина, в которой люди едят, пьют, но с их судьбами при этом ничего не происходит, - махровая настолько, что конец первого акта показался долгожданным концом трёхчасового спектакля, - взрывается изнутри громким рок-н-роллом, белые стены становятся экраном для видеоинсталляции: несколько «Лиз» тенями скользят по стенам, открывают и закрывают жалюзи. Но мы знаем, что станет её шансом вырваться из клетки: она любит Бориса, а он её… Ничтожная случайность – и она отказывает ему, конечно же, не из-за своей «болезни», а может, как раз благодаря оной: он одевает на встречу с ней красный галстук, «чтобы подразнить». А когда той же ночью с ним случается несчастье, она чувствует это, и вот – новый не то припадок, не то танец под оглушительный рок, видео теперь проецирует её фигуру на всю коробку сцены, словно она, как увеличившаяся Алиса на пороге Страны чудес, заключена в этот дом, как в гроб; её слишком много для этой экосистемы планктона, поэтому она то преумножается, то вырастает – настолько точно переданы ощущения, возникающие при расстроенных нервах, что мурашки по коже. Борис повесился – такой чеховский исход для такого чеховского персонажа… А все домочадцы страшатся холеры, распространяющейся по стране. Можно заменить холеру на чуму – Чуму Пушкина, Чуму Камю, - смысл останется тем же: зараза, охватившая весь мир, будь она красной или коричневой, - ненависть, разрушение, жажда власти, о которых пророчила Лиза. Народ бунтует и расправляется с докторами – сиречь с теми, кто желал и мог исцелить недуг, - подозревая, однако, что именно они распустили слух о смертельной болезни, раздули в пламя искру, маленькую, как красный галстук. Кто после этого назовёт Горького буревестником революции, если для него она – мор, от которого нет спасения, выкашивающий жизнь под корень?.. Лиза кричит за сценой, в окончательном безумии обретая спасение от свихнувшейся эпохи, а эпоха врывается в дом: приходит залитый кровью Назар, входит сквозь стену, в буквальном смысле, Егор и в бессмысленной злобе набрасывается на Протасова, но Елена убивает его ударом пистолетного приклада по голове. То там, то тут картонные стены их дома проламываются, свет гаснет, рушится мир – и к одной из зияющих дыр Вагин пририсовывает очертания черепа с чёрными глазницами, так что дыра становится провалом рта кричащего от ужаса призрака Мунка. Лиза наконец опускает жалюзи, и за ними оказывается сплошной, огненно-яркий красный свет: солнце приблизилось слишком близко к земле, катастрофа неизбежна. Когда светило далеко, оно приносит тепло и свет, дарит жизнь, - но оно же может сжигать, испепелять, уничтожать всё живое. Солнце – мужской, агрессивный, разрушительный символ, испокон веков ассоциирующийся с единоличной, тоталитарной властью: снова всё превращается в экран, по которому мелькают чёрно-белые кадры документальной хроники – коммунизм, фашизм, терроризм. Вслед за обрушением Башен-близнецов всё заволакивает дымом, и от мира остаётся только выжженная пустыня, до самого горизонта усеянная одними обломками, мусором цивилизации, по которой бесприютно бродят выжившие коровы и собаки, стаями садятся вороны – должно быть, на свежие трупы. Одни дети солнца пошли войной на других, собирая своему неистовому, буйному богу кровавую дань, - да и дети ли они, что подобия никчёмного Протасова, что подобия дикого Егора? Не правильнее ли назвать их выродками солнца?.. Но позвольте, скажете вы, всё это не ново и слишком в лоб, все и так знают чёрные страницы истории и способны распознать зло; добро распознать гораздо сложнее. Что ж – все, кто терпел три часа, подозревая, что упрямый и кропотливый труд режиссёра над воссозданием фабулы пьесы был лишь прелюдией к финалу, чтобы на контрасте мы ещё острее ощутили лаконичную и величественную пронзительность того, что Горький оставил между строк. Видите – по постапокалиптическому безжизненному пейзажу идут две едва различимые человеческие фигуры, идут по «морю красного песка» - красной (sic!) пустыне под «злым оком» солнца? Это Лиза и Борис, вернувшийся, когда она прочитала ему свои стихи. Они выжили в этом посмертии, и теперь Страшный суд, который их ожидает, - не справедливый суд Бога, в которого сложно было бы верить в том мире, где можно писать великую пьесу, сидя в Петропавловской крепости, – в мире, который сломал даже Алексея Пешкова, навсегда превратив его в Горького, горестного человека. Их ожидают репрессии, ГУЛАГ, но хочется верить, что на всех кругах ада они выживут и, пережив своего создателя, доживут до наших дней. Мы к жизни после Апокалипсиса, когда между мёртвыми и живыми нет границы, уже привыкли, - вспомним «Лира» Богомолова, он был, в сущности, о том же. Но любовь на этом пепелище по-прежнему остаётся подвигом, быть может, самым большим. В построенной на ненависти изнанке реальности выживут только любящие, они же – объявленные сумасшедшими. Это их прорыв в жизнь, их рок-н-ролльный Great Escape – и голуби взлетают в небо.
[269x160]
вверх^
к полной версии
понравилось!
в evernote
На первый взгляд голландец Иво ван Хове с набившей оскомину русской классикой обошёлся трепетно, как с девственницей. Горьковские «Дети солнца» на три часа размазались постным маслом, текст читается слово в слово, без сокращений, и, хотя из его массы с приятной неожиданностью для себя выхватываешь по-настоящему удачные шутки (хотя казалось бы!) и злободневные афоризмы, чаще из-за бесконечных диалогов и монологов в статичных мизансценах принимаешься клевать носом. Будят редкие выплески эмоций – лица багровеют, актёры в лучших традициях старой школы бурно жестикулируют, принимают эффектные позы и, побегав по сцене, выбегают за кулисы, не забыв хлопнуть дверью. Единственная сразу заметная перемена – в сценографии: персонажи Горького обитают в некоем подобии советской коммуналки, здесь и не пахнет обжитым, словно намоленным уютом Херманиса – только самое необходимые вещи, да и те смотрятся необязательно и неопрятно. Стол, стулья, чёрно-белый телевизор, экран которого наполовину прикрыт свисающей кружевной салфеткой-подзором, беспрестанно крутит то утреннюю зарядку, то детские мультики, то «Поле чудес», а то вдруг грянет гимн СССР. Единственное окно плотно закрыто жалюзи, узенькая лесенка на второй этаж вмещает только одного, двери мерцают матовым стеклом, ребристым, толстым и бутылочно-зеленоватым, - внешний мир, за пределами дома, не виден, хотя в область дома можно включить и сад, не виден и внутренний мир жителей комнатушек. Это предсказуемое пространство населяют предсказуемые и легко узнаваемые герои, каждый из которых исполняет свою раз и навсегда определённую функцию, настолько типичную для него, что ей соответствует всё, включая и внешность, и повадки, и манеру говорить. Лысеющий, небритый Павел Протасов (Якоб Дервих) – жалкий, беспомощный инфантил и эгоист, способный повысить голос только на домочадцев, а стоит чужому человеку на него прикрикнуть – бегущий жаловаться няне. Он беспрестанно суетится с химическими экспериментами, пытаясь убедить себя, что занят по-настоящему серьёзной работой и поэтому его жизнь имеет смысл, - пробирки дымятся, в его комнате то и дело что-то взрывается, и из неё валит зловонный дым. Его приятель-художник Дмитрий Вагин (Вим Опброук) – пустой ленивый сибарит, такой же трус и мечтатель, с нелепым усердием доказывающий себе и окружающим, что что-то делает и что-то значит. Ветеринар Борис Чепурной (Гейс Схолтен ван Асхат) – романтик во вполне романтической маске насмешливого скептика и мизантропа, прямолинейный, но такой же ложно-деятельный в своих философствованиях, как и остальные мужчины. Время от времени появляются энергичный молодой предприниматель Назар (Марван Чико Кензари) и вечно пьяный пролетарий Егор (Томас Рюкваерт), то отстаивающий своё право бить жену, то размазывающий кулаком слёзы, когда та заболела. Женские персонажи получились более яркими и колоритными, именно они не дают действию как таковому скатиться в банальность, будь то юная служанка Фима (Йесси Вилмс), не позволяющая господам помыкать собой, или старая нянька Антоновна (Фрида Питторс), строго следящая за порядком и так по-старушечьи обижающаяся. Или до комичного экзальтированная старая дева Меланья (Элси де Броув), чьё простодушное религиозное преклонение перед Павлом, с унизительным раболепным «умилением», вызывает и отторжение, и сочувствие. Или Елена (Хильде ван Миехем), сильная, решительная, волевая, независимая и мудрая – она приняла на себя обязанности кормильца семьи, бескорыстно заботясь о большом ребёнке Протасове, терпя его выходки и ничего не требуя взамен, желая вырваться от него, но не желая причинить ему боль. Главный же герой для ван Хове – «Кассандра» Лиза (Халина Рэйн), девушка, страдающая от нервной болезни, передвигающаяся по сцене подпрыгивающим, разболтанным шагом в мешковатой одежде и круглых очках. Белые стены, белая мебель – больничная стерильность клетки, в которую она заключена, и выздоровления быть не может. Вокруг неё происходят мелкие мещанские интриги, неубедительные потуги на любовные перипетии: Меланья сначала открывается Елене, а потом уже признаётся в любви Протасову, но он неспособен что-либо понять, чужие чувства могут только угнетать, раздражать и смешить его. Так же и Вагин сообщает Протасову, что влюблён в его жену, и, не собираясь бороться за своё подобие любви, довольствуется утешительной должностью «рыцаря», не совершающего никаких подвигов. Все слишком заняты своими личными драмами, чтобы обращать внимание на Лизу, единственные лекарства, которые она может получить, - молоко и капли, но не это ей нужно, а понимание. Когда-то она уже видела, как на улицу хлынула «озверелая толпа», заливая землю кровью, и с тех пор боится красного цвета… остаётся только удивляться, как большевистская цензура умудрилась такое пропустить. Лиза неустанно напоминает всем и каждому, что ненависть по-прежнему переполняет мир, вызревает в людях страшной опухолью, но никто не принимает её всерьёз, никто не верит ей – потому, что поверить слишком страшно, проще заявлять, что она больна, регулярно настаивать на этом, а свой мирок раскрашивать в яркие сентиментальные краски. Бред, который несёт Протасов о детях солнца, - поистине апогей спектакля: доброе солнышко пригрело плавающую в мировом океане бесформенную частичку белка, и она ожила, чтобы вскоре объявить себя гордым именем человека – кто был ничем, тот станет всем. Больше ничего для этого не требуется, поэтому человеком может считаться каждый – в том числе и Егор, который в подтверждение этого вывода врывается с арматурой и бросается то на одного, то на другого. Его оружие обрушивается на стену и дважды проламывает её – так мы впервые убеждаемся воочию, как хрупок и эфемерен этот белый аквариум, где химическими реакциями и межличностными разборками бушуют бури в стакане и рождаются микроорганизмы, копошащиеся в сытном бульоне доисторически элементарного бытия. Неужели и Егор тоже – ребёнок солнца?.. С Лизой случается припадок. Самая махровая чеховщина, в которой люди едят, пьют, но с их судьбами при этом ничего не происходит, - махровая настолько, что конец первого акта показался долгожданным концом трёхчасового спектакля, - взрывается изнутри громким рок-н-роллом, белые стены становятся экраном для видеоинсталляции: несколько «Лиз» тенями скользят по стенам, открывают и закрывают жалюзи. Но мы знаем, что станет её шансом вырваться из клетки: она любит Бориса, а он её… Ничтожная случайность – и она отказывает ему, конечно же, не из-за своей «болезни», а может, как раз благодаря оной: он одевает на встречу с ней красный галстук, «чтобы подразнить». А когда той же ночью с ним случается несчастье, она чувствует это, и вот – новый не то припадок, не то танец под оглушительный рок, видео теперь проецирует её фигуру на всю коробку сцены, словно она, как увеличившаяся Алиса на пороге Страны чудес, заключена в этот дом, как в гроб; её слишком много для этой экосистемы планктона, поэтому она то преумножается, то вырастает – настолько точно переданы ощущения, возникающие при расстроенных нервах, что мурашки по коже. Борис повесился – такой чеховский исход для такого чеховского персонажа… А все домочадцы страшатся холеры, распространяющейся по стране. Можно заменить холеру на чуму – Чуму Пушкина, Чуму Камю, - смысл останется тем же: зараза, охватившая весь мир, будь она красной или коричневой, - ненависть, разрушение, жажда власти, о которых пророчила Лиза. Народ бунтует и расправляется с докторами – сиречь с теми, кто желал и мог исцелить недуг, - подозревая, однако, что именно они распустили слух о смертельной болезни, раздули в пламя искру, маленькую, как красный галстук. Кто после этого назовёт Горького буревестником революции, если для него она – мор, от которого нет спасения, выкашивающий жизнь под корень?.. Лиза кричит за сценой, в окончательном безумии обретая спасение от свихнувшейся эпохи, а эпоха врывается в дом: приходит залитый кровью Назар, входит сквозь стену, в буквальном смысле, Егор и в бессмысленной злобе набрасывается на Протасова, но Елена убивает его ударом пистолетного приклада по голове. То там, то тут картонные стены их дома проламываются, свет гаснет, рушится мир – и к одной из зияющих дыр Вагин пририсовывает очертания черепа с чёрными глазницами, так что дыра становится провалом рта кричащего от ужаса призрака Мунка. Лиза наконец опускает жалюзи, и за ними оказывается сплошной, огненно-яркий красный свет: солнце приблизилось слишком близко к земле, катастрофа неизбежна. Когда светило далеко, оно приносит тепло и свет, дарит жизнь, - но оно же может сжигать, испепелять, уничтожать всё живое. Солнце – мужской, агрессивный, разрушительный символ, испокон веков ассоциирующийся с единоличной, тоталитарной властью: снова всё превращается в экран, по которому мелькают чёрно-белые кадры документальной хроники – коммунизм, фашизм, терроризм. Вслед за обрушением Башен-близнецов всё заволакивает дымом, и от мира остаётся только выжженная пустыня, до самого горизонта усеянная одними обломками, мусором цивилизации, по которой бесприютно бродят выжившие коровы и собаки, стаями садятся вороны – должно быть, на свежие трупы. Одни дети солнца пошли войной на других, собирая своему неистовому, буйному богу кровавую дань, - да и дети ли они, что подобия никчёмного Протасова, что подобия дикого Егора? Не правильнее ли назвать их выродками солнца?.. Но позвольте, скажете вы, всё это не ново и слишком в лоб, все и так знают чёрные страницы истории и способны распознать зло; добро распознать гораздо сложнее. Что ж – все, кто терпел три часа, подозревая, что упрямый и кропотливый труд режиссёра над воссозданием фабулы пьесы был лишь прелюдией к финалу, чтобы на контрасте мы ещё острее ощутили лаконичную и величественную пронзительность того, что Горький оставил между строк. Видите – по постапокалиптическому безжизненному пейзажу идут две едва различимые человеческие фигуры, идут по «морю красного песка» - красной (sic!) пустыне под «злым оком» солнца? Это Лиза и Борис, вернувшийся, когда она прочитала ему свои стихи. Они выжили в этом посмертии, и теперь Страшный суд, который их ожидает, - не справедливый суд Бога, в которого сложно было бы верить в том мире, где можно писать великую пьесу, сидя в Петропавловской крепости, – в мире, который сломал даже Алексея Пешкова, навсегда превратив его в Горького, горестного человека. Их ожидают репрессии, ГУЛАГ, но хочется верить, что на всех кругах ада они выживут и, пережив своего создателя, доживут до наших дней. Мы к жизни после Апокалипсиса, когда между мёртвыми и живыми нет границы, уже привыкли, - вспомним «Лира» Богомолова, он был, в сущности, о том же. Но любовь на этом пепелище по-прежнему остаётся подвигом, быть может, самым большим. В построенной на ненависти изнанке реальности выживут только любящие, они же – объявленные сумасшедшими. Это их прорыв в жизнь, их рок-н-ролльный Great Escape – и голуби взлетают в небо.
[269x160]
Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.
Дневник Посмотрела "Детей солнца" ван Хове | Black-and-Red_Phoenix - Гнездо Чёрно-красного Феникса |
Лента друзей Black-and-Red_Phoenix
/ Полная версия
Добавить в друзья
Страницы:
раньше»