«Искусство развлечения» - телевизионное шоу в прямом эфире. Его гости имеют уникальную возможность свести счёты с жизнью перед миллионами зрителей, жаждущих трагедий и комедий с одинаковым безразличием к их источнику, подобно пресытившимся гурманам, выбирающим между фуа-гра и чёрной икрой. «Барышня, знающая толк в развлечениях», - ведущая Лилиан Ван Мюнк (Вивиан де Мюнк), повар Джеймс Браун (Миша Дауни) должен приготовить последний обед, ему ассистирует посудомойщик мистер Душемп (Джульен Форе). Главное блюдо будет из Мяса. Мясо (Юмико Фуная) – японка, её зовут Ёко, но это никого не волнует. Доктор Джой (Бенуа Гоб) готовит для почётного гостя смертельный коктейль из трёх инъекций, которые пациент должен будет ввести себе сам, иначе это уже получится убийство. Ничего удивительного не происходит: у любой свободы рано или поздно может возникнуть оборотная сторона, цинично делающая на ней деньги на законном основании. Отчего бы не пофантазировать, что право человека на эвтаназию, процедура которой именно в Бельгии наиболее проста и доступна, выльется в возможность её осуществления под прицелом телекамер? Сегодняшний доброволец – немолодой актёр Дирк Руфтхуфт (Сэул Дж. Уонер) в сопровождении супруги Джины (Грейс Эллен Баркей) и Элизабет (Валэр), которая не то является чем-то вроде его секретарши, не то только играет её роль, - такая неуверенность простительна, ведь последнее желание Дирка, которое обязывается исполнить шоу, - сыграть его последний спектакль. Пьеса называется «Большая охота», и роль сильного охотника на крупных животных Дирк берёт на себя, поскольку в жизни разочаровался именно из-за комплексов – в частности, будучи несостоятельным как мужчина. Ему охотно подыгрывают остальные: доктор Джой, изображая застуканного любовника его жены, прячется под тигриной шкурой, Элизабет сопротивляется его попыткам её соблазнить, Ван Мюнк меняет белоснежный парик на накладную бороду и выступает в роли соседа мистера Янга, приведя с собой миссис Янг (Сильви Роре) – переодетого мужчину. Но игра не задалась, реплики не по его сценарию не нравятся Руфтхуфту, и он прерывает спектакль, а шоу продолжается. «В мире живых нет места тишине» - и Ван Мюнк заполняет паузы бесконечным несмешным анекдотом про Гитлера и короля Леопольда в аду, Джеймс Браун неустанно напоминает, что «Микеланджело был гомиком, Да Винчи был гомиком, и Лорка был гомиком», Элизабет расхаживает с камерой, передающей картинку на множество мониторов на заднике в режиме реального времени и таскающей за собой свисающие с потолка шнурки гигантского абажура, а мистер Душемп то и дело хватает, бесцеремонно хватает и всячески мучает кричащее и вырывающееся Мясо. Кто-то говорит по-английски, кто-то по-французски, а кто-то и по-бельгийски, может быть, иногда кого-то переводят, но чаще собеседники не понимают друг друга – да и не обращаются друг к другу, предпочитая повыгоднее представить себя камере. Ван Мюнк пытается выпытать у Руфтхуфта причины его желания покончить с собой, подначивает, провоцирует, насмехается над его нерешительностью, трусостью, ребячеством, а тот вдохновенно идёт вразнос – крушит, оскорбляет, темнит, стараясь казаться загадочным, но кажется всё более жалким и беспомощным. Но при этом до самого конца он кажется единственным живым, адекватным человеком, не понимающим смысла творящегося вокруг него балагана, развлекающего зрителя всеми доступными ему бородатыми комическими средствами и приёмами: несмешными шутками и примитивными анекдотами, падениями на ровном месте и нехитрыми танцевальными номерами между эпизодами, сплетнями и травестией, псевдофилософскими сентенциями и липовыми раздутыми «неожиданностями». Однако когда подают десерт, за который смертник по канону ритуала должен сесть в одиночестве, Руфтхуфт приступает к своей сольной партии – заявляет, что его супруга намерена последовать за ним на тот свет, и все дружно умиляются глубине подлинной любви. Приближение часа икс Руфтхуфт обставляет с лирическим пафосом: высказывает пожелание, чтобы в последние мгновения он мог слушать музыку любимого композитора Перголези, о котором рассказывает массу сомнительных баек, и декламирует по бумажке стихи – того самого Лорки. От укола вопит, а под смертельной капельницей выстраивает мизансцену «Пьеты», взгромоздившись на колени жены и взяв на себя тем самым роль ни много ни мало, а самого Иисуса, которого называл самым известным самоубийцей в истории, а Гитлера – вторым. Он поворачивает заветную ручку, содержимое трёх ампул появляется на мониторах крупным планом, предположительно переливаясь в его тело, и вот он обмякает, жена сбрасывает его на пол, на попечение персонала… и, само собой, отказывается последовать его примеру, ибо хочет жить, а покойнику уже всё равно. Однако не успевает она выйти за дверь, как покойник, ну точь-в-точь как Иисус, чудесным образом воскресает и набрасывается с обвинениями в непрофессионализме на доктора Джоя, который в своё оправдание успевает поведать публике пространные душещипательные истории о том, что перестал оперировать после того, как на его глазах некоему парню гиены оторвали голову, и что теперь своим участием в телешоу пиарит благотворительную организацию «Врачи без границ». Не проникшегося героизмом его миссии Руфтхуфта он попросту душит, не желая убивать, однако тело падает на пол, и он констатирует смерть… Правильно, Руфтхуфт, так правдоподобно изображающий смерть, оживает и во второй раз, преподавая всем коллегам по сценической площадке – конечно же, таким же актёрам, как и он сам – урок подлинного искусства развлечения, где простодушного и доверчивого зрителя всего-то и нужно, что увлечь интригой, оборачивающейся мыльным пузырём. И пусть Ёко перед тем, как её, прикрытую серебряной фольгой, поданную на блюде, будут «есть» уважаемые гости, произнесёт монолог на японском о том, что мы живём в мире пост-культуры, пост-политики, - в пост-мире, где всё уже случилось, - всё остальное несерьёзно, всего лишь трюк. Здесь понарошку разражается бурными рыданиями Джина, чтобы «добавить эмоций», но не скрывая своего нетерпения поскорее дотянуть до финала фарса, понарошку ссорятся и мирятся, понарошку едят человеческое мясо и понарошку умирают, чтобы публика ни в коем случае ни о чём не волновалась. Но, быть может, весь наш пост-мир уже превратился в реалити-шоу, где смакуются чужие страдания, где интимное пространство истончается под натиском любопытных глаз, где ложь преподносится за правду, правда – за ложь, осуждается добродетель и превозносится подлость, лицемерие превратилось в искусство преподать себя аудитории, и насквозь фальшивый китч не стесняется своей фальши, ибо толпа не хочет ничего нового, а лишь бесконечного повторения старого?.. Похоже на то. Но зрительный зал доказал, что основной порок отечественной, по крайней мере, публики – не неразборчивость в средствах удовлетворения любопытства, а, напротив, ханжество. Тема смерти кажется ей настолько сакральной и табуированной, что любое вольное обращение с ней ввергает эту публику в ужас – и проще объявить по меньшей мере абсурдом и бредом двухчасовое шоу от Яна Лауерса и Элке Янссена, чем узнать в нём свои любимые телепередачи. [264x148]