Посмотрев перед сном Animal Planet, я прикорнула на несколько часов, но спалось плохо, точнее, заснулось не сразу, и в пять утра, в темноте, вставать было неохотно и зябко. Собравшись, уговорив бутерброд и закутавшись в капюшончатую кенгурятину, вышла и пошла до метро пешком, вдоль дорог, ибо в такую рань общественного транспорта не дождёшься – и правда, пока шла, ничего похожего мимо меня не проехало. На метро я доехала до Нагатинской – за полчаса, как всегда; сбор на, как вы уже могли догадаться, очередную экскурсию был назначен на «автобусную остановку», но из подземного перехода было два выхода, и оба к автобусам. Я выбрала ближайший – остановка была и на той стороне, и на противоположной, так что можно было следить за обеими, прогуливаясь туда-сюда. В отдалении сбоку от кафе стоял какой-то экскурсионный автобус, но я не принимала его на свой счёт, ибо остановки там не было, и там его вовсе нельзя было бы увидеть с другой стороны дороги. Угревшись, я присела на остановке и стала наблюдать за собирающейся группой людей; потом она пошла к автобусу, и я решила увязаться за ними. К вящему моему удивлению, автобус возле кафе и оказался нужным мне автобусом на Тарусу-Поленово, хотя таблички на лобовом стекле у него ещё не было; у того же кафе собиралась группа в Ясную поляну. Экскурсовод проверила мой билет из театральной кассы, на котором не было места, и сказала сесть на какое-нибудь свободное. Тем временем позади из-за мест разгорелся скандал – компания из шести человек требовала, чтобы им освободили «их» места, потому что им надо сидеть непременно «кучкой», тогда как бумажки с номерами мест раскладываются достаточно произвольно. Им долго пытались приискать места, где они смогли бы сидеть вместе, и в итоге оказалось, что всем мест не хватает, люди растерянно стояли посреди автобуса, одна женщина собралась было возвращаться домой, но, наконец, экскурсовод потеснилась, и хоть битком, но люди разместились все. Времени на это ушло немало, и вместо того, чтобы тронуться в половине, мы тронулись в 45 минут. Из Москвы до Павловска добирались по пробкам шагом, с остановками, так что я быстро сползла по креслу и задремала, изредка разлепляя глаза… или вообще один раз разлепляя – когда проезжали большое роскошное поле подсолнухов. Экскурсовод традиционно рассказывала сначала о Поленове, не выдав особо никакой новой для меня информации, потом о мимопроезжаемых населённых пунктах, что я толком не слышала, и, наконец, спустя часа два мы, миновав границу с Тульской областью, внезапно въехали на поляну между роскошными соснами, откуда за воротами тянулась аллея. Мы прошли по ней мимо домиков-мастерских с сувенирами в лице топорненького глиняного и деревянного хэндмейда и мимо двора с небольшой левадой, в которой паслась тощая лошадь с проваленной спиной, к историческим постройкам – дому Поленова, флигелю, его мастерской «Аббатство» и домику для детей. Позже установленный мемориальный камень гласил, что «здесь был остановлен враг» - на самом деле, фашисты на этот берег не перебрались, но обстреливали его весьма активно. Клумба благоухала флоксами, розами и астрами, на траве и лавках лежала влага прошедшего дождя либо обильной росы, бегали собаки, и никто нас в музее пока не ждал – и нам дали больше получаса на прогулки, так что закрадывалось подозрение, что сначала мы должны были ехать в Тарусу, а потом уже – в Поленово, как было написано в описании экскурсии. Желающие пойти в первой группе остались караулить на веранде, остальные разбрелись кто куда; я прошла по круговой аллее за домом, полюбовалась открывающимся между деревьев видом на Оку, потом обогнула дом и беспрепятственно пошла по заднему двору. Красавец петух, кукарекавший каждые полминуты, выбрел из сарая и гордо забрался позировать на вершину кучи опилок. Выбираться (так, чтобы не возвращаться) пришлось, пересекая тот самый двор с левадой, и, толкнув калитку с табличкой «Посторонним вход воспрещён» или около того, я вышла вновь на аллею. Вернувшись к дому, постояла у веранды, почитала афишу местного «Театра на полянке» с «участием» в спектаклях коня Зефира и двух каких-то собак. Когда пустили первую группу, второй сказали подождать ещё минут пятнадцать; за домом среди клумб я обнаружила пологую скамейку, уже высохшую на солнце, и комфортно устроилась на ней, пока мельтешащие вокруг люди – наша группа и примкнувшие к ней одиночные туристы, купившие билеты, - фотографировались на фоне цветов. По истечении указанного срока вторая группа дисциплинированно завязала бахилы-тапочки и заторопилась внутрь, навстречу поленовскому экскурсоводу, которой предстояло провести нас по семи комнатам на двух этажах – из множества комнат на трёх этажах. Поленов изначально планировал свой дом как музей, поэтому в этих комнатах все вещи подлинные, все находятся на своих местах, определённых хозяином, и ничто не отгорожено от посетителей верёвками, чтобы мы чувствовали себя как бы в гостях. Первая комната – Портретная: по стенам в ней развешаны портреты родителей и предков Поленова, и предназначалась она для детских игр (хотя свободного пространства в ней очень мало) – чтобы дети «запоминали» свою генеалогию в лицо. Там же в сделанных Поленовым шкафах – немало мебели там сделано его руками – расположились дополненные им археологические коллекции его отца: находки, относящиеся к Древнему Египту и античному миру. Оттуда дверь вела в Библиотеку, но мы не стали её тревожить и прошли через коридор. Библиотека, с витражным окном во всю стену, была одновременно и выставочным залом, и театральным пространством, использующимся по сей день – пока экскурсовод сыпала идиотскими умильными фразами про местные новогодние Ёлки вроде «Входит первый маленький актёр, и волшебное представление начинается», я изучала обстановку. Стены густо увешаны картинами друзей Поленова по абрамцевскому кружку, приобретёнными им работами иностранных мастеров или копиями с них, в Красном углу – отцовская коллекция связанных с православием древностей, книги в шкафу, стол в центре комнаты, но главное – изразцовая печь, которую Поленов вроде как создавал вместе с женой и детьми, и на ней – легко узнаваемые работы из керамической мастерской Абрамцева. Музыкальный ящик – орган Селестина, на котором играл Поленов, - уже не работает, а реставрацией заниматься некому. Столовая – тоже выставочный зал: на полках – баварские пивные пинты, итальянская майолика, азиатские расписные блюда, а также русский народный промысел: посуда и игрушки из дерева и глины. Там же – тарелки, расписанные самим Поленовым, его женой и друзьями, и редкие экспонаты – «унжаки»: доски, которыми матросы на реке Унже украшали носы барж, самостоятельно вырезая и раскрашивая узоры. Паркет в Столовой – постеленный ещё Поленовым, регулярно его натирают воском, поэтому в этой комнате, прямо выражаясь, воняет. Следующая комната – Кабинет, где висят только картины самого Поленова, включая его первые живописные работы и знаменитую маленькую картинку с белой лошадью на фоне белой стены – в ней использовано 11 оттенков белого. Там же – палеонтологическая и археологическая коллекции, относящиеся к каменному веку, и настолько живо нарисованный этюд с разными видами местных бабочек, что его несложно принять за коллекцию насекомых под стеклом. Нас уверили, что все эти виды и доныне в сохранности, ибо Поленово – заповедная зона, но поскольку любому чиновнику хочется построить на заповедной земле дачу, приходится воевать за каждую пядь этой земли. Коллекция оружия, в основном привезённая с турецких войн, там тоже имеет место быть, а также в Кабинете Поленов сочинял музыку и даже написал одну оперу. По стенам вдоль лестницы на второй этаж – репродукции любимых картин Поленова из европейских галерей, на втором этаже – просторная Мастерская, в которой никогда не бывает прямых солнечных лучей. Одно окно выходит на просеку, открывающую вид на Оку, другое – на Тарусскую просеку, позволяющую видеть из окна пол-Тарусы, хоть она и далеко. Одна стена там спроектирована специально под размеры графической версии «Христа и грешницы», экспозиция – наброски и этюды к этой картине. Но всего этого там не было, пока Мастерская была мастерской, - а потом дети художника подросли, им потребовались учителя, и эта комната стала учебной. Люк в полу ведёт в нижние комнаты, люк в потолке – в верхние, так что играть там тоже должно было быть весело. Нас рассадили по стульям перед графическим полотном, и экскурсовод пересказала нам запечатлённый библейский сюжет. Для создания картины Поленов в общей сложности четыре года провёл на востоке, самостоятельно реконструировал архитектуру храма Соломона, от которой кроме Стены Плача ничего не осталось, и костюмы тех времён; он привёз два восточных костюма с собой, и по их образцу его жена сшила все костюмы, изображённые на полотне, в которые одевались натурщики. Все портреты Поленов тоже сделал с восточных людей, и только лик самого Христа ни с кого не срисован; церковь ополчилась на художника за то, что Христос получился слишком человечным, и картину могли запретить к показу или даже уничтожить, если бы её первый же зритель, император, ничтоже сумняшеся её не купил для Русского музея. Не могу не согласиться с тем, что поленовский Христос – самый красивый в русской живописи, и с тем, что чёрно-белая версия смотрится лучше цветной – яркие краски не отвлекают от сюжета. Последняя комната – Пейзажная: там находятся как пейзажи из заграничных поездок мастера, так и виды карельской усадьбы его родителей, ради сходства с которой он и высадил в Поленове сосновый парк. Из общего впечатления от дома главное чувство – зависть) гением я бы Поленова не назвала, но что он при этом смог гениально обустроиться с максимальным комфортом – факт. Когда мы вышли обратно во двор, туда уже забрели куры – крупные, с коккера высотой, с мохнатыми ногами, широкими шагами убегающие от окруживших их городских. Как только все были в сборе, нас повели по тропе к Адмиралтейству – бывшей лодочной станции, где Поленов создал своё последнее произведение, диораму. Нас завели в сарай, рассадили по лавкам, закрыли дверь, выключили свет, и потешный парниша стал нам её демонстрировать, то есть менять в окошке в стене картинки, нарисованные акварелью, сопровождая их рассказом с такой интонацией, словно читал малым детям сказку про Колобка. Рисунки, и впрямь, впрочем, предназначавшиеся для детей Поленова, были посвящены «кругосветному путешествию», начинавшемуся и заканчивавшемуся в усадьбе, с посещением, например, венецианского карнавала и Китая. Для дневных видов подсветка была сверху, перед рисунком, для ночных – сзади, так что те их части, какие требовалось, светились особенно ярко и весьма живописно; и видно было, как мальчонка подсвечивает себе лазерной указкой. Правда, чем дальше, тем меньше рисунков я успевала увидеть, потому что прямо позади меня кто-то фотографировал со вспышкой, которая ослепляла, как хомяка в зоопарке, так что спасаться можно было, только вовремя, заметив красный свет, предваряющий вспышку, отвернуться и закрыть глаза. По окончании сеанса свет зажёгся, какая-то старушка пристала к вьюноше с вопросами, где он учится, в каком классе и хорошо ли, а у группы появилось около часа на исследование территории перед отплытием. От Адмиралтейства я вышла на дорогу, идущую вдоль текущей внизу реки, и спустилась к ней по косогору; за последние два лета Ока изрядно обмелела, в ней виднелись песчаные островки. Вода плавно, без видимой границы переходила в чистый песчаный пляж, на мелководье сновали мальки, следы в сыром песке тут же превращались в лужицы, которые так же стремительно исчезали. Правда, идти вдоль воды было невозможно, пришлось подниматься обратно и топать поверху. Из всех хвалёных бабочек я видела только много капустниц и одну какую-то красную, наверное крапивницу, хотя и достаточно крупных, - зато божьих коровок и клопов-солдатиков (не путать с жуками-солдатиками) было в количестве. Кое-где на камнях и растениях всё было красным от россыпи клопов, кучкующихся вместе перед зимовкой. Стрекотали кузнечики, как маленькие коричневые, так и большие зелёные, под прыжками которых качались кустики травы. Бешеный огурец цвёл и плодоносил, распространяя приятный аромат, оплетая деревья и кустарники сплошными зелёными пологами. Жара крепчала, и я, начав встречать возвращающихся людей из своей группы, тоже потихоньку повернула, ибо отплытие назначалось на ровно, но пароход обещали подать в половине. Однако на пристани ещё и не пахло пароходом, я прошла мимо, навстречу тем, кто шёл к пристани со стороны усадьбы, но их было много и все о чём-то спрашивали, так что пришлось вернуться. Посидеть можно было только на траве склона, но она была сырая, или сбоку на ступеньках, спускающихся к пристани; вокруг и около помимо нашей группы скапливались ещё люди, но к шести часам ни парохода, ни нашего экскурсовода ещё не было. Наконец, появился сначала первый, потом вторая, и все желающие скопом стали погружаться на борт судна «Матрос Сильвер», на верхней палубе которого под нужды всяческих банкетов лавки стояли вокруг длинного стола. Я сначала стояла у перил, любовалась видами – с реки можно было увидеть Троицкую церковь, построенную Поленовым в двух километрах от Поленова у кладбища в Бёхове, селе, где было его первое имение, плодородные земли которой он выменял у крестьянской общины на холм над рекой, где и выстроил вышеописанный дом-музей. Но плавание было получасовым, меня сморило, и я присела за стол лицом к мимопроплывающим видам и подремала, пока не показалась Таруса с возвышающимся над деревьями Петропавловским собором. Мы причалили и, едва страждущие успели купить воды в ближайшем ларьке, ибо очень уж стало жарко, пошагали по городу – такому же крошечному, как Мышкин, без общественного транспорта, ибо пешком весь обойдёшь – не нагуляешься. Сперва пришли к стоящему над Окой памятнику Цветаевой… и не узнаешь её в нём: стоит смирная, точно святая, а не поэт, и её прекрасного носа нет и в помине. Мимо расположившегося по соседству мемориалу Победы свернули на главную площадь (в любом городе главная площадь – Ленина и главная улица – Ленина), где на фоне собора бил фонтанчик, а сам Ленин, что-то непонятно фаллическое сжимающий в руке, стоял на фоне голубых елей. В той же локации была детская площадка с крипи-качелями, у магазина была запалена кошка, но Таруса – город явно не кошачий: по площади бегали, облаивая друг друга, собаки явно бродячего происхождения. Вскоре мы дошли до музея семьи Цветаевых, и я полезла в первую группу, чтобы пораньше отстреляться, если потом свободное время дадут. В экскурсоводы нам выпала девушка, компенсировавшая попугаистым макияжем и ярко-синим прикидом дефекты дикции или же акцент неизвестного происхождения, - в общем, треть её речи от меня ускользала, но нам всяко повезло больше: у второй группы экскурсоводом была очень толстая и очень старая старушка. К нашей группе снова примкнули одиночные туристы, включая женщину с перепуганным папильоном на руках, со звонким стуком битым и тасканным за нос за скулёж. Экскурсовод очень дотошно рассказывала обо всех представителях семьи Цветаевых, которым принадлежали собранные в экспозиции вещи – профессоре Иване Цветаеве, основателе галереи имени Пушкина, писательнице Анастасии Цветаевой, десять лет проведшей в лагерях, ученице Айседоры Дункан Валерии Цветаевой, которую в семье не любили за то, что она танцевала в бывшем храме, Ариадне Эфрон, умершей в тарусской больнице. А дом, в котором расположился музей, известен как «дом Тьо» - дом бабушки Марины и Анастасии, которая была им не родной и потому просила называть её тётей, но, будучи швейцаркой, слово «тётя» не выговаривала, и получалось «тьо». О самой Цветаевой относительно Тарусы можно только сказать, что здесь, на даче в Песочном, не сохранившейся, прошло её детство, об этом она написала «Красною кистью…» - в Тарусе действительно очень много рябины. Но по окончании экскурсии некая дама набросилась на экскурсовода, что она-де ничего не рассказывала про Марину Ивановну, что нельзя о ней говорить только как о дочери Ивана Цветаева; та дипломатично признала, что многие жалуются, и попыталась оправдаться, что лекция читается по методичке, но дама упорствовала: хороший экскурсовод должен что-то добавлять от себя. Потом она пошла, еле сдерживая рыдания, жаловаться нашему экскурсоводу на этот «ужас и кошмар», ибо приехала она специально ради Цветаевой. Я же, пока заканчивала обзор вторая группа, пробралась к сувенирам, но смогла унести оттуда только магнит с фото-видом на Оку. И снова группа в сборе, экскурсовод собралась вести нас на прогулку по городу, и тем, кто идти не захотел, сказали время общей встречи у автобуса, который будет ждать у музея, - сначала назначили на половину, потом на ровно. Ограниченный контингент бодро пошёл по улицам – то круто в гору, то под гору: Таруса раскинулась по холмам. Спустились к часовне Боголюбской Богоматери под Воскресенской горой, у которой был святой источник – я, конечно, продегустировала вкусную холодную воду. Поднялись по склону к Воскресенскому храму, прошли мимо высокого забора, за которым теперь нельзя было углядеть бывшего дома Валерии Цветаевой, которая некогда с большой неохотой уступила клочок своих земель, на котором Ариадна построила дачу и жила на ней с Адой Шкодиной (Федерольф), - причём по непонятным причинам экскурсовод туманно, но резко отозвалась об их поведении, хотя размолвка произошла по инициативе Валерии. Потом нырнули на какую-то узкую, одному только пройти, тропочку сквозь бурьян, по краю склона прокрались на Мусатовский косогор – остаток того самого хлыстовского кладбища, на котором хотела быть похоронена Цветаева. Там на могиле любимого ученика Поленова, горбуна-«садовода» Борисова-Мусатова, - надгробие работы уже его ученика, Матвеева. До сих пор гадают – что за мальчик? Для спящего – слишком безжизненный. Предполагают, что он утонувший – Мусатов когда-то вытащил из воды тонущего мальчика, но было уже поздно, и этот кошмар преследовал его всю жизнь, о чём знали его близкие. По склону – кто-то срыл выбитые в земле ступеньки, и тропа стала покатой – с грехом пополам спустились к подножию косогора, на дорогу, к памятному камню, установленному по завещанию Цветаевой: на цельной глыбе тарусского мрамора выбито «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева». Это уже второй камень – первый пытался установить на косогоре поклонник Марины Ивановны, но его ревниво убрала Валерия Цветаева. Чуть поодаль от камня, как в любом городе, - дерево, облюбованное для привязывания лоскутков «чтоб вернуться»; экскурсовод заявила, что в языческие времена так невест выбирали, но рядом с деревом не обнаружилось ни одной халявной невесты – ну да мне чужих не надо. Описав круг вокруг косогора, мы снова вышли к храму и возвращались той же дорогой; по пути кто-то заходил в продуктовые, а сувенирные магазины были уже закрыты. Когда растянувшаяся на полгорода цепочка нашей группы дошла до автобуса, ожидавшая там другая часть оной предъявила экскурсоводу, что уже полчаса нас ждёт – видимо, не расслышали, что время прогулки продлили на полчаса. Стали требовать, чтобы отъезжали немедленно, но экскурсовод всё-таки дождалась отставших по магазинам, и мы тронулись, вроде бы даже никого не забыв. Обратный путь я благополучно проспала, проснувшись только в Москве – дорогая моя столица стояла километрами, и решено было остановиться у Академика Янгеля, чтобы желающие могли поехать на метро, что вызвало бурное возмущение тёти, которой нужно было выйти у другой станции; она не удовлетворилась перекрикиванием с экскурсоводом через весь автобус и не поленилась подойти к водителю и лично его попросить остановить, где ей было нужно. Я вышла у Академика, ещё засветло, и поехала вверх по серой ветке; экскурсовода, которая, должно быть, доехала с оставшейся в автобусе частью группы до Нагатинской, я догнала на переходе с Боровицкой на Арбатскую. Мы сели в один поезд и обе вышли на Молодёге, и с одного выхода, и только на поверхности наши пути разошлись (пафосно прозвучало Оо). Я приехала домой, полночи разгребалась с накопившимся неотложным, вяло карябала пост в промежутках и, как разгреблась, рассудила, что можно и поспать, благо целый день впереди. Завела будильник, легла спать. Приснился… ну, не в классическом смысле кошмар, который со страшилками, но в психологическом смысле – кошмар, да, причём на полной осознанке. Когда стало совсем уж невыносимо, наскребла остатки силы воли и заставила себя проснуться; было ещё темно, не хотелось засыпать снова, но как-то само заснулось и спалось без происшествий до самого будильника, который мне, конечно, не помог и я опять проспала до полудня. Тот сон я не запомнила, в смысле фактов, запомнились только ощущения, но и они на какое-то время выбили меня из колеи; нет, я не верю, что сны повторяются наяву (хотя дежа вю со мной бывают, но не настолько же), но оченно не хочется, чтобы такое ещё хоть раз во сне повторилось. Однако на пост я раскачалась – отвлекаясь, прерываясь, но к десяти вечера закончила, потом слила немногочисленные фото. Завтра – театр… и только вчера осознала, что август заканчивается, а вместе с ним – и лето. Быстро оно пролетело, но ненапряжно. К тому же, пожалуй, я впервые в жизни с нетерпением жду осени.
[показать] [показать] [показать] [показать] [показать] [показать] [показать] [показать] [показать] [показать] [показать] [показать] [показать] [показать] [показать] [показать] [показать] [показать] [показать] [показать] [показать] [показать] [показать] [показать] [показать] [показать]