[163x355]
А вот это уже ни в какие ворота не лезет. Одно дело – когда я не могу проснуться по будильнику, другое – пропустить, когда батя вернулся с работы. И то, что я легла спать часов в семь, а он мог приехать часов в десять, в самую глубокую фазу сна, разленившийся организм не оправдывает. Разбудила меня только соседская дрель, напоминающая вибрацию гигантского мобильника, а подняла мама в районе двух, и я, войдя к себе, застала спящего у меня на застеленном диване отца. Поменялись местами, - то есть я, конечно, спать больше не стала, но и на полезные дела у меня времени уже не было. Впрочем, разгребать насущное, накапливающееся за считанные дни внушительным снежным комом, тоже надо иногда, чем я и занялась, хоть и не успела осилить до конца. Задержавшись и порядком опаздывая, я выбралась из дому, дождалась автобуса и приехала на Театральную неожиданно вовремя, чтобы не торопясь дотопать до театра Моссовета. Там я приобрела программку, получила вместе с ней перевод текста спектакля и с первым звонком, почитывая его, не сразу пошла в зал, а когда сунулась туда, где обычно входила в партер, - там уже маячила неожиданная бабушка-надсмотрщица, потребовавшая, чтобы я вернулась на своё место где-то далеко и высоко. Но я подошла к противоположному входу, где тоже была бабушка, но она сказала мне только «погулять пока», и у меня появилась надежда. Я посидела с книжкой в холле до второго звонка, когда перед входом образовалась уже небольшая очередь, а с третьим добрая бабушка всех благополучно впустила, и страждущие, забыв о порядке очерёдности, рассеялись по не особо-то заполненному залу. Чтобы далеко не ходить, я осела в третьем ряду, что при высокой сцене даже слишком близко, и почти даже совсем в середине. И понеслась.
На сцену выходит серьёзный человек с переводчиком и сообщает по-испански, что из-за технических неполадок спектакль задержится на час и зрителям предлагается провести время в буфете театра. Несколько купившихся, не дослушав, торопятся занять очередь за шампанским и бутербродами, но не успевают они пробраться к выходу, как всем становится ясно: Филипп Бланшар всех разыграл. Его балет называется Noodles – что может означать и «Лапша», и «Дураки». Речь серьёзного человека постепенно переходит в перечисление того, какие лишения он претерпел за последний, несомненно очень сложный год: «Я не ем больше шоколад, не занимаюсь любовью, не знаю, что такое айкидо»… позади него люди в разноцветных лосинах с разбега проезжаются по некоей гладкой поверхности. Музыка живого оркестра, написанная Филиппом Буа-Вивом, играет всё громче, и сцена превращается в танцплощадку, на которой мужчины и женщины одинаково старательно вертят задницами на полусогнутых и бьются в эротических или же наркотических конвульсиях, всё больше напоминающих эпилептические припадки. Снова разбегаются и падают, прыгают на руки друг другу и падают вместе, роняют друг друга, - а потом появляются тарелочки лапши и стаканы, которыми каждый по очереди занимает свой досуг как может, словно заключённые, работающие в кафе быстрого питания. Со стаканами можно танцевать, можно изображать Эйфелеву башню или делать зарядку… а лапша оказывается в руках девушки, которая читает монолог от её, да-да, лапши, лица, если у оной лицо может быть. За девушкой поспевает человек, подставляющий ей микрофон, а она разбрасывает лапшу по сцене и говорит, как ей снился человек, который бросал её в горячую воду и каким наслаждением было двигаться в ней, как она слышала, что когда-нибудь место, где она просыпается, откроют и всех бросят в горячую воду, и что их хотят уничтожить. И как у неё появился план сбежать по водопроводным трубам в океан и стать свободной лапшой. На танцполе снова начинается движение, но люди скорее перетаскивают друг друга с места на место и подхватывают новых, пары легко меняются партнёрами, и кажется, что этот бесконечный круговорот совершается бездумно, автоматически, и все участники уже устали, но с безразличием и скукой продолжают эти танцы до полного изнеможения. Лишь на одну девушку, стоящую в центре, никто не обращает внимания; она неловко мнётся, словно пытаясь спрятаться под своим голубым платьем и ярко-розовым париком. Но вот, когда остальные расходятся, один парень подходит к ней, решительно срывает парик и увлекает в танец… и их головы притягиваются друг к другу, словно магнитом. Не в силах оторваться друг от друга, они убегают и поневоле догоняют, и хотят оттолкнуться, но не могут отпустить, и отчаянно впиваются друг в друга, как вампиры, - а окружающие смотрят на эту пугающую борьбу с одобрением, как на страстный танец. Наконец, ему удаётся высвободиться, он уходит, возвращается на мгновение – и исчезает навсегда, покинув свою удивительную знакомую. Новый монолог с разбрасыванием лапши тоже апеллирует к данному продукту в конце: «Ты лишила меня моей девственности и даже моего чувства юмора, - вещает один из героев, - ты лишила меня всего, и у меня осталось только это». Добрую половину этой ретроспективы с лапшой, которую так и хочется называть спектаклем, а не балетом, занимает изящная игра троих танцовщиков на диване – пересаживая друг друга, пересаживаясь, порхая вокруг самого тривиального предмета мебели, они создают одновременно и гармоническую и беспокойную красоту. Заключительным номером – почти акробатика на упругой лонже, не позволяющей упасть, с помощью которой можно совершать поистине лунные прыжки из одного конца сцены в другой. Финальный монолог, на английском, прост и жизнеутверждающ: «Есть различные способы сходить с ума, танцевать, лететь, любить, ненавидеть»… Noodles оставляет двойственное впечатление: с одной стороны, вроде, шутка, с другой – Филипп Бланшар пишет в анонсе о работе над понятиями, сходящимися в подсознании: насилие (видимо, при падениях), притяжение (понятно какой эпизод), невесомость, левитация (последний эпизод), популярный танец (использование оного налицо) и творчество Фрэнсиса Бэкона (внезапно: в физиологичности Бланшара не обвинишь). А с третьей, - при чём здесь тогда лапша?..
«Белая тьма» Начо Дуато под потрясающую, величественную и трагическую музыку Карла Дженкинса – тоже одноактный балет, но получасовой и более традиционный – как короткая зарисовка, чёткий, аскетически точный эскиз серебряным и чёрным карандашами. Дуэты – лирические, нежные, чувственные, болезненно-отчаянные – сменяются исступлёнными мужскими соло, высвечиваемыми яркими пятнами света из темноты, перемежаются разнохарактерным, кропотливо создающим тревожную атмосферу кордебалетом. Из-под колосников сыпется белый порошок, ноги танцоров рисуют в нём узоры, и женщина стремится к нему, тогда как мужчина пытается её отвлечь, унести, забрать… порошок пересыпается из ладоней в ладони, чтобы в конце прекрасным переливающимся водопадом обрушиться на беспомощную героиню. Только после просмотра узнав, что этот балет легендарный хореограф посвятил своей сестре, в возрасте 29 лет погибшей от передозировки кокаина, остаётся лишь удивляться, насколько точно ты чувствуешь именно те эмоции, которые подразумевались в танце, не ожидая, не предполагая и не пытаясь их почувствовать. В одной лишь пластике – целая история: и жизнь, и соблазн, и слабость, и борьба со смертью, и умирание, и скорбь по утрате. Это не немой памятник, а искренняя и мужественная в этой неосуждающей искренности память, сохраняющая идеальный хрупкий образ, изломанный, погубленный таким невесомым, таким обманчиво безобидным и привлекательным врагом. Этот балет, короткий, как песня, и не менее содержательный, не опишешь по мизансценам – его просто нужно видеть.
После балетов я пошагала к метро и поехала домой – пить чай, питаться подножным кормом, отвлекаться почём зря, да на пост, преодолев огромную лень, так и подмывавшую на него забить, к трём часам едва ли не с половиной только раскачаться. Пост короткий, ну да будет с вас. Признаться честно, я поняла, что порядком устала от балета, концепции, эстетику и технику которого я, в отличие от драмы, всё-таки плохо понимаю, - но на сегодняшнем представлении я как раз попрощалась с Чехфестом-2011: я посмотрела всё, что смогла, теперь впереди – свободная неделя на посещение кино и прочие приятности. В частности, с Марусей и Асей встретиться хочу на погулять, да к Ушастой в гости съездить. А ещё мне завтра в Додо выкупать отложенную для меня книжку: нечаянная радость – успела вовремя забить. Вот до завтра и прощаюсь)