А вот сегодня я молодец. Хоть и легла в седьмом часу и будильник, на десять заведённый, послала и проспала, а всё же в половине двенадцатого проснулась, встала и полезное дело неоконченное осилила до конца. А потом отдыхала, предаваясь неотложной насущной ерунде, пока не пришла пора – на сей раз вовремя – отчаливать из дому в тридцатиградусную жару в то же место, и в тот же час: на метро до Чеховской, по Тверской до МТЮЗа. Там я, вестимо, программку приобрела, да и отправилась в партер, ибо первый звонок уже, видимо, прозвенел. Я осуществила несколько попыток осесть на пустующих местах в центре первых рядов партера, но безуспешно, отправилась было на свою откидушку справа, на сей раз в десятом ряду, но мне удалось-таки переместиться на свободную откидушку на несколько рядов поближе, в седьмом или шестом, так что бинокль не понадобился.
Сценографию образуют торцом повёрнутый к залу, угрожающе повисший в воздухе гигантский крест с торчащими гвоздями и гигантские бюсты: золотые – Ленина, серебряные – Сталина. Один из последних обращён к зрителю лицом и по-эйнтштейновски показывает длинный красный язык: при этой постановке «Мастера и Маргариты» без политических аллюзий на тему несвободы не обошлось, в ней звучат и аудиозаписи прославляющих Сталина нелепо-наивных речей. Роман Виктюк свою пьесу по роману Булгакова окрестил «Сны Ивана Бездомного» - вот он (Малашенко), в белом бельишке, беспомощно ворочающийся на жёсткой каталке, которых на сцене множество: стук шагов по коридору не даёт ему спать. Постепенно стук учащается и приобретает ритм топота конских копыт, и нервы публики выматывают долгим проигрыванием песни «Эй, ямщик, гони-ка к Яру», под которую Иван бьётся в припадке и, словно пытаясь зарыться в пол, приподнимает крышку несуществующего люка и накрывается ею, как крышкой гроба. Тут-то и появляется Воланд (Бозин) – молодой, демонически красивый, но оттого не менее величественный, с пластикой жреца, в чёрном костюме, с чёрным платком вместо хвоста и вкрадчиво грассирующим акцентом «иностранца». С ироничным любопытством он холодно наблюдает за своим подопечным, которому открыл глаза на существование божественного, и сам Иван, объясняясь с доктором Стравинским (Скляренко) в белых перчатках нейрохирурга, ищет, хватает и держит руку Воланда, словно для поддержки. До спасения, правда, ещё далеко: пусть Воланд, как ангел-хранитель, всегда рядом, сам его руками набирает письмо в милицию, у поэта, которого система хорошенько прожевала да и выплюнула, сильно промыты мозги – то и дело бедняга принимается петь советские хиты, словно одержимый неким особым, коммунистическим бесом. Призывая арестовать «мага-консультанта», он воинственно запевает «Если завтра война, если завтра в поход», изящно дирижируемый Воландом, а гимн Москвы и вовсе рвётся из него тонким девичьим голосом, с соответствующими ужимками, которыми он пытается противостоять. Пока он так мучается, к нему пробирается другой пациент – Мастер (Фатеев), пожалуй, самый неромантический, трижды неромантический и тем куда более соответствующий исторической действительности, к которой апеллирует Виктюк. Этот Мастер – тоже душевнобольной: благостный, улыбчивый юродивый с нервным тиком, чья причина попадания в лечебницу куда более прозаична – по нему «ударило» не осознание того факта, что Иисус был на самом деле, а всего лишь разгромная рецензия какого-то критика Латунского. Малодушно спрятавшись в свою палату с возможностью ночных прогулок по балкону, он довольствуется этим вполне, чувствует себя комфортно и сбегать не собирается; любви в нём как таковой и нет, его не заботит, что Маргарита волнуется, не заботит разлука, ему хватает воспоминаний. Интересная завязка, - но, к сожалению, остаток спектакля ничем выдающимся не радует и местами даже заставляет глаза слипаться: «Сны» разыгрываются, натурально, по главам, обращая внимание только на те эпизоды, в которых принимают участие сам Бездомный, Мастер или Маргарита. Вот сцена на Патриарших: неуклюжий Берлиоз (Исаев), то и дело проливающий на себя какую-то бутылку, читает газету, флегматично дискутируя с Воландом, который с лёгкостью прочитывает их мысли, а Иван горячится, ударяя об сцену каталкой, играющей роль лавки. Свита Воланда превращена Виктюком из мифических фигур в труппу комедиантов: с азартом и задором пышногрудая Гелла (Погорелова), бой-баба, о чьей благородной профессии напоминает только чулок под закатанной штаниной, непоседливый стиляга Коровьев (Атарик), брутальный мачо Азазелло (Никульча) и мяукающий денди Бегемот (Руденко) разыгрывают пантомиму «дорожные работы» пролетарским кордебалетом с лопатами. С ведром на голове Берлиоз минует запрещающий знак, и под треньканье воображаемого трамвая вместо его головы покатится волейбольный мячик, а нечто похожее на голову будет бережно носить в авоське Азазелло. Глава вторая переносит героев в Ершалаим, где Мастер перевоплощается в своего героя, Пилата, а его неизменный собеседник и отчасти подсудимый Бездомный – в Иешуа. Затем мы сразу же видим Маргариту (Карпушина), провожающую взором похоронную процессию с безголовым телом в гробу и крестящуюся куда-то на колосники. Азазелло, явно раздосадованный возложенной на него миссией, так треплет и таскает за волосы бедную женщину, что впору предположить, что её готовность немедленно отдаться гипотетическому иностранцу он использует самостоятельно. После использования чудодейственной мази новоиспечённая ведьма, не изменившись даже в лице, просто засыпает и просыпается в гостях у Воланда, заботливо укрывающего её своим чёрным плащом: позади на балу копошатся люди, одевшие, как маски, гигантские бюсты вышеупомянутых исторических деятелей, а они не принимают в этом непосредственного участия. Он предлагает ей награду, и она просит, то есть требует, вернуть ей Мастера – перепуганного, растерянного, принимающего происходящее с ним за галлюцинации, жалкого до последнего момента. Последнего, в котором он вновь отождествляется с Пилатом, своим более могущественным alter ego, и освобождает его, тем самым имея смелость освободить и себя самого. Но милость Воланда простирается и на то, чтобы освободить своих фаворитов от жизни в несвободном мире, и они уходят в дарованный им маленький уютный мирок – настолько уютный, что в степени свободы Мастера всё равно как-то сомневаешься. Впрочем, осудить его не поднимается рука: сил после жизни у него осталось так мало, что Маргарита буквально волоком тащит его на себе к новому безбедному бытию. А что же Бездомный? – Он просыпается, почувствовав, что его сосед умер; быть может, его «Сны», фантастическая сказка о заделавшейся ведьмой Маргарите, хозяйке на балу Дьявола, - всего лишь плод его воображения, разыгравшегося после рассказа Мастера о его тайном романе с удивительной женщиной с жёлтыми цветами. Красивая концепция, - и, опять-таки, жаль, что она не раскрывается спектаклем в достаточной мере, её додумываешь практически без опоры на происходящее на сцене. Конечно, у «Мастера» Виктюка есть любопытные преимущества перед другими постановками: он не гонялся за перенесением буквы классика дословно, не пытался втиснуть всю книгу в рамки спектакля, не наплодил второстепенных персонажей и линий, выделив только то, что ему было важно, и уложившись в двухчасовой формат свободно и непринуждённо. Он не стремился удивить спецэффектами, не надеялся изобразить неизобразимое, так-то – превращение человека в кота, полёты, гостей-мертвецов и прочие волшебства, он создал человеческую историю, какой бы она ни получилась. А она получилась, увы, историей без героя и потому – без атмосферы: несмотря на то, что все четверо действуют одинаково активно и никто никого не заслоняет, создаётся впечатление, что всех вместе и каждого по отдельности слишком мало, образы не успевают сложиться или проявить себя в полной мере. Бездомный – персонаж запоминающийся, но одноцветный: экзальтированный искатель истины, принимаемый за сумасшедшего, он, несомненно, прозреет не столько благодаря Мастеру, сколько благодаря Воланду. Мастер, как уже было сказано, слишком мелок, чтобы значить нечто большее, чем любимое Маргаритой существо, - только эта любовь его и возвышает. Маргарита – сильная женщина, сильнее любого мужчины, как и всякая героиня Карпухиной, это стоик в юбке, сиречь идеальная сиделка для измученной психики своего Мастера: без жалоб, без возражений и упрёков она пойдёт за ним куда угодно; но и ей не досталось толком ничего поиграть. Воланд – безусловно, прекрасен и эротичен, он притягивает к себе взгляд, когда и где не появлялся бы на сцене, и в его пластике, жестах, интонациях, еле уловимой улыбке есть психология и есть глубина, но – также еле уловимые. Для Виктюка этот персонаж – не какая-то нечисть среднего мира, а самый что ни на есть манихейский бог тьмы, равный богу света, в полной мере alter ego Христа, потому он по-божественному отстранён от мирского и непроницаем. Но материал диктует Воланду природу, более близкую природе Фауста, нежели Заратустры, не даёт забыть, что он, шаманящий под звуки оперы Гуно, и «есть часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Дуализм у Воланда-Бозина в прямом смысле написан на лице: одна его половина покрыта чёрным гримом, другая по-человечески светла, - но человеческих мотиваций в его добрых поступках не получается углядеть: скука? Сострадание?.. Ни то ни другое. В финале – речь самого Сталина, известные словоизлияния о тех опасных личностях, которые «ни рыба, ни мясо»: ни добро, ни зло; человек, а вместе с ним и дьявол, не может быть одномерен, и, быть может, свобода в том, чтобы верить и в Бога, и в Сатану, принимая при этом решения сообразно велениям собственного сердца.
Когда я вышла после короткого спектакля, времени было ещё мало, а на улице моросил очаровательный дождик. Грех было упускать такую погоду, и я, минуя вход в метро, отправилась до конца перехода, до Чеховской, искать какое-нибудь кафе с верандой и нашла Шоколадницу. Устроившись у края оной веранды, я заказала их сезонный напиток из черники и ягоды асаи – вкусная штука, вот только с целыми ягодами они переборщили: на дне стакана оказалась немаленькая пригоршня ягод, ложки не было, и я устала тянуть по ягодке сквозь соломинку. Когда жидкости не осталось, вперемешку с оставшимися ягодами в рот полезли веточки-косточки, так что доесть этот сытный десерт я не смогла и, расплатившись, пошла в метро, проведя в кафе в общей сложности около часа, медитативно наблюдая за прохожими и выходящей из Пушкинского кинотеатра толпой – такой аншлаг мог быть не иначе как только на Гарри Поттере. Итак, я доехала до дома, не сразу и не вдруг раскачалась на рецензию, а как обычно – часам к трём, отвлекалась на всё подряд, и вот, опять-таки как обычно, только под утро меня начало переть, и я заканчиваю в рекордно позднее время, в половине седьмого. Скоро с работы вернётся папа и разбудит меня, что будет очень кстати, ибо у меня много дел и всё меньше времени до отъезда, - а завтра вечером снова театр. Стало быть, до скорой связи…
[292x144]