Ложась вчера в пятом часу баиньки – уже достаточно светло для внутренней совы – я ничтоже сумняшеся завела будильник не то на десять, но то на одиннадцать и всю ночь во сне носилась с пристройством кошки. Её Женя, кажется, нашла в универе, только, кажется, не в нашем, и я смотрела с нетбука в интернете, в какой приют её можно сейчас же отвезти (кошку, а не Женю). Когда будильник честно прозвенел, я, конечно же, не смогла себя поднять и проспала не то до двенадцати, не то до часу и сразу же засела писать, как вчера, и только когда всё осилила – позавтракала и занялась насущным. Оного насущного скопилось много, так что я не успела со всем управиться прежде, чем пораньше выйти из дому и по 32-хградусной жаре потащиться до Маяковской. В театральной кассе у метро я выкупила одну путёвочку и пошагала до театра Моссовета, где оказалась за добрые полчаса, купила программку и почитала книжку. Вскоре после первого звонка я начала задрёмывать и решила, что подремать лучше в зале на мягком кресле, и так и поступила. Правда, по первым рядам пришлось покочевать, и в итоге я оказалась на третьем ряду, на крайнем у центрального прохода месте – правда, мне сказали, что «после первого отделения на него придут». И когда действительно пришли, девушка-администраторша была настолько милой, что подарила мне пригласительный кого-то неявившегося в пятый ряд, куда я и отправилась, согнав какого-то бедного юноша. Во втором антракте сидевшая рядом девушка пожелала поменяться со мной местами, ибо «сбоку лучше виден рисунок», а там и вовсе исчезли сидевшие по другую сторону от меня французы, и мы пересели ещё на два места ближе к середине. Благодать, в общем.
Три одноактных балета от Национального театра танца Испании: два – последний привет родине от легендарного Начо Дуато, пророка в чужом отечестве, один от Александра Экмана. И первый из них – Gnawa. Гнава – марокканская музыка мистического исламского культа, соединившая в себе африканские, арабские и берберские мотивы – удивительно тонко и точно сочетается с музыкой типично испанской, создавая изящный потрет Средиземноморья: два берега, две культуры словно разговаривают друг с другом через танец и через взаимоотношения людей, им выраженные. В сценической коробке, оплетённой широким золотым кантом, танцовщики в обтягивающих шоколадных трико похожи на пластичные фигуры, сошедшие со стенных панно и узоров на керамике, - каждое движение взвешенно, символично и напоено по-восточному терпким, пряным и тягучим эротизмом. В собственном ритме одни и те же движения повторяются у нескольких пар, и каждый раз – по-новому. Это балет с характером, балет живой, - он может быть чувственным, легкомысленным, страстным, дружелюбным или напряжённым, но никогда не бывает холодно-равнодушным, математически выверенным, распадающимся на отдельные осколки витража: в нём каждый жест, каждый шаг плавно и текуче рождается из предыдущего, предвосхищает следующий в гармонии кажущейся простоты. Меняется настроение музыки, настроение танца, количество участников танцевальных фигур и композиций, – и ты не устаёшь удивляться изобретательности хореографа, претворившего в балете психологию почти драматического театра, и наблюдать за этим разнообразием эмоций, образов и ситуаций не может наскучить. Arcangelo – второй балет, названный в честь барочного композитора Арканджело Корелли, чья музыка, как и музыка из оперы Скарлатти «Подношение тени» вместе с арией, легла в основу его партитуры, дополненной современными инструментами, шорохом ручья по гальке, огоньками подсвечников. Получилась причудливая музыка, похожая на мелодию заклинателя змей – музыка взнервленной медитации, с поступательными волнами темпа, барабан отсчитывает ровный пульс сердца, пока вьётся-тянется, истончаясь, долгий стон духового инструмента. И пластика приобретает зооморфные черты: змеиное покачивание, журавлиные крылья и ноги, взмывающие ввысь, обезьяньи перебежки боковыми прыжками на полусогнутых ногах. Кружатся хороводы и вольно бегут «ручейки» - то шаманским ритуальным плясом, то знакомой детской игрой, но всякий раз от глубины, открывающейся за музыкой и узором тел, захватывает дух. В обоих постановках Дуато очень много поддержек: хрупкие, невесомые девушки стремятся то бабочками оторваться от земли и воспарить, сложив крыльями руки и ноги, то замереть послушными куклами в сильных и бережных мужских руках, опереться, довериться изменчивой стихии мужского. В обоих особенно прекрасны и удивительны женские дуэты и мужские соло; и, конечно же, - в обоих уникальный, неповторимый стиль узнаваем и безупречен, черпая вдохновение из богатейшего комплекса материала народного фольклора, древних традиций: Дуато экспериментирует, держась корней, находит исток, чтобы двигаться вперёд по течению. Совсем иное у Экмана, обращающегося к темам современности с иронией и фантазией; Flockwork – ещё более повествовательный, ещё более «нестандартный» балет, близкий к развлекательному, но оттого не менее увлекательному перформансу. Слово flockwork образовано из слов «стадо» и «работа» по аналогии с clockwork – часовой механизм; несложно отгадать, что эта постановка исследует и интерпретирует механизм толпы, коллективных проявлений человека. Толпа перемещается по сцене из кулисы в кулису, всё увеличиваясь, комически мелкими, торопливыми шажками, глухим цыканьем проговаривая ритм своих движений: «ца-ца-ца-ца», как шестерёнки заведённой системы. Возглавляемая кем-то, она синхронно поворачивает, останавливается и так же синхронно смеётся над человеком вне толпы, лежавшим в обнимку с магнитофоном, а затем отползающим к кулисе, подталкивая магнитофон головой. Этот человек послужит «всего лишь паузой» между эпизодами: магнитофонная запись, сопровождаемая его пояснительными жестами, в стиле талантливых объявлений в газету знакомств описывает преимущества, ожидающие того, кто в него мог бы непременно влюбиться, исполни он головокружительное па, - которое он, само собой, не исполняет, - и завершается номером телефона. Во второй миниатюрной части несколько девушек, кажущихся одинаковыми, усердно исполняют некие упражнения как бы в замедленной съёмке; за кадром бьётся пульс, раздаются стонущие вздохи, сопутствующие обычно – нет, не тому, что вы подумали, а скорее занятию фитнессом. Новой «паузой» становится комик-негр – он выносит стульчик, аккуратно садится на авансцене лицом к зрителю и просто начинает хохотать, всё заливистей, заразительно – и над расходящимися танцовщицами в том числе. Появляющиеся на сцене люди смеются вместе с ним – дружно покатываются без причины и так же резко замолкающие, стоит замолчать ему. Время снова принимается останавливаться или замедляться, паузы становятся всё дольше, и пока они длятся, танцуют те, над кем смеются – и этот несложный приём создаёт потрясающий эффект: в привычном времени движения суетливы и комичны, но стоит их замедлить, как они становятся прекрасными, а смеющиеся – выглядят нелепо. Поистине кинематографический смелый монтаж достигает своего совершенства в финале, в котором толпа перемещается вокруг трёх длинных подвижных столов, накрытых белыми скатертями. Люди двигаются, сталкиваются, общаются, взаимодействуют, изменяют пространство и время, столы, как границы, отделяют их друг от друга и соединяют, занимают общим делом, но делом иллюзорным, ведь со столами как таковыми ничего и не происходит: объект наблюдения Экмана – имитация деятельности, на которую тратит свою жизнь человек. Труппа Национального театра танца прощается со зрителем под видеоролик на заднике, фоном для них служат танцующие обнажённые торсы, и из подвешенных под колосниками бочек на них льются струи воды. Сексапильно прилипают к телам полупрозрачные майки-сетки, от волос роскошно разлетаются веером сверкающие брызги… красиво, профессионально, достойно и оригинально, в очередной раз доказывает, что испанский танец динамично развивается в своём самобытном русле, впитывая жанры и стили со всего мирового контекстуального пространства, и наблюдать за ним весьма интересно.
После спектакля я разбрелась в метро, как и прочая публика, приехала домой – дыню есть, чай пить, пост писать, отвлекаться, музыку качать – тысячу лет ничего не качала, и так далее. И вот – всем доброе утро. Завтра высплюсь – и в театр: у меня теперь целая неделя непрерывного театра впереди. До рецензии!
[269x166]