Ну, завтра-то точно не просплю, думала я, засыпая вчера, то есть уже сегодня, в половине шестого. И когда утром папа вернулся с работы, я переползла к себе и решила вставать, но мама меня просветила, что ещё только одиннадцатый час. Спать хотелось, и поспать было можно, и я попросила разбудить меня через часик; сначала мама отнекивалась, но поскольку на будильнике у меня села батарейка и я могла либо вставать сразу же, либо рассчитывать на неё, наконец согласилась. Сначала я собиралась полежать-подумать этот час, но, конечно же, отрубилась, но в нужное время даже сама проснулась, - как раз заглянула мама, увидела, что я не сплю, вроде всё прекрасно. Но, естественно, стоило мне закрыть глаза и потянуться, как я отрубилась снова, и больше меня не будили – чай, не в универ опаздываю. Спала я урывками, но, просыпаясь, в дрёме не помнила, как заглядывала мама, думала, что время меня будить ещё не пришло, и засыпала обратно. То есть на самом деле я-то всё знала, но у лени было множество отговорок: всё равно, дескать, невыспавшийся человек ни на что не годен, да и времени свободного будет не до театра, а до кино – немного, никакого полезного дела всё равно не успеешь. Так я и провалялась, пока мне не напомнили, что уже скоро два, так что мне только и оставалось, что позавтракать, наскоро уладить самую неотложную ерунду и отправиться в кинотеатр «35 мм» на 16.40. Выскочив из дому за час, я дождалась маршрутки, доехала на метро до Курской и поторопилась по Земляному валу – не потому, что времени не оставалось, а потому, что из невыносимой жары хотелось поскорее вернуться в прохладное помещение. В оном помещении я купила билет в Большой зал, попускала слюни нетерпеливого ожидания на флаер «Бури» и афишу «Пины» и поднялась ждать начала сеанса. Когда впустили, я привычно обосновалась в центре нижнего балкончика перед большим экраном и стала смотреть «Меланхолию».
У новой истории от Ларса фон Триера есть не только две части, но и пролог-эпиграф, визуальный ряд прекрасных видений-кошмаров под музыку, чередующихся символов, которые мы увидим или о которых услышим в течение фильма: падающие с неба птицы, падающая лошадь, лианы, хватающие за ноги бегущую главную героиню, направленные вверх молнии из её пальцев, она плывущая по реке в образе Офелии с картины Милле, сгорающая брейгелевская зима… и гигантская голубая планета, плывущая навстречу земному шару, кружащая вокруг него и наконец сталкивающаяся с ним, так что Земля разбивается вдребезги и частично поглощается своим чудовищным двойником. Первая часть посвящена Джастин или, чтобы имя не звучало слишком по-мужски, Юстине (Данст): вот она едет в лимузине со своим красавцем-женихом Майклом (Скарсгорд) в особняк мужа своей сестры Джона (Сазерленд), предоставленный им для свадьбы. Торжество расписано по минутам, а они опаздывают на два часа, потому что лимузин застревает на повороте узкой просёлочной дорожки и молодожёны добираются пешком. Начинается долгая церемония, полная заезженных ритуалов, гости произносят речи: босс дарит Джастин повышение по службе, но не шутя требует, чтобы к утру она сочинила ему слоган для новой рекламы; мать перебивает обаятельного весельчака-отца и сообщает, как ненавидит свадьбы; жених от волнения слов не находит вообще, а сестра Клэр (Генсбур) и вовсе отчитывает её приватно, требуя «не устраивать сцен». Невесту ничто не радует, и, устав фальшиво улыбаться, она сбегает на поле для гольфа и смотрит в небо, на красную звезду Альтаир из созвездия Скорпиона, которую заметила по прибытии в особняк. Но на собственную свадьбу приходится вернуться, танцевать с женихом, - и в другой раз Джастин отлучается, чтобы уложить спать племянника Лео – в его комнате мы видим уже второй с начала фильма телескоп, ведь Джон занимается астрономией – и прикорнуть рядом с ним; прошла ещё только половина праздника, а у неё уже нет сил. Отмокнув в ванной, она появляется снова, режет торт, выходит с гостями на улицу, чтобы запускать в небо летающие фонарики, разрисованные сердечками и пожеланиями… Джон попрекает её огромными средствами, потраченными на организацию, шеф шантажирует, знакомя со своим племянником Тимом (Корбет) и обещая его уволить, если он не уговорит её придумать слоган. Только Майкл замечает, что его жене нехорошо, он пытается развеселить её, показывая фотографию яблоневого сада, участок с которым он купил для них, но фотография забытой соскальзывает с дивана на пол. Даже первая брачная ночь у бедняги не удаётся – Джастин ограничивается поцелуями, а затем, оставив полураздетого благоверного в причитающейся им комнате, снова застёгивает платье и уходит. Посреди поля она буквально насилует беднягу Тима, шастающего за ней по пятам, ругается с шефом, который увольняет их обоих и, разбив тарелку, уезжает, и пытается оставить ночевать отца, но он всё равно уезжает вместе с остальными гостями. Уезжает и жених – и Джастин его не удерживает, спокойно оставаясь без работы и без мужа, ненавидимая всеми только за то, что не в состоянии веселиться: у неё та самая меланхолия, вынесенная в название фильма, - впрочем, не только по этой причине: Меланхолией называется планета, прятавшаяся за солнцем, которая выйдет и загородит Альтаир. Именно эта планета виновна в тревоге и страхе, ощутимом в каждом слове и поступке Джастин, - и именно её состояние связывает её с планетой некими таинственными узами, именно она словно притягивает Меланхолию к Земле, как ангел космического правосудия, совершающий свою тяжёлую миссию – акт очистительной казни неприветливого к ней мира. Утром, когда сёстры отправляются на конную прогулку, конь Джастин, Авраам, остановится перед мостом, над которым виден голубой силуэт Меланхолии, и откажется идти дальше. Вторая часть посвящена Клэр, которая всё больше боится столкновению с планетой, но Джон успокаивает её, что по всем научным расчётам Меланхолия пройдёт мимо, и с нетерпением ждёт этого грандиозного события. Меланхолия же Джастин прогрессирует, это уже серьёзное психическое заболевание – уговорив её по телефону сесть в такси, Клэр перевозит её к себе, обессилевшую, похожую на дряхлую старуху, всё время спящую, почти не открывая глаз. Над своим любимым мясным рулетом она рыдает, а когда Авраам вторично останавливается перед мостом, избивает его – но он отказывается переступить невидимую черту (безусловно, фон Триер знает о мифологеме моста, всегда рассматривавшегося границей между мирами) и просто ложится на землю. По мере приближения Меланхолии лошади начинают бесноваться в стойлах, а Клэр ночью застаёт Джастин обнажённой на берегу реки, купающейся в холодном свете голубой планеты, после чего та как будто слегка оживает, хотя остаётся непрошибаемо спокойной и равнодушной. Она признаётся Клэр, что «знает многое» - в том числе и то, что Земля погибнет, потому что «жизнь на Земле – это зло», но никакой другой жизни нет и не будет, потому что люди одни во вселенной. «Иногда легко быть мной», - говорит наша ясновидящая, чьи пророческие видения мы, видимо, и наблюдали в прологе: она знает всё наперёд и у неё было время подготовиться, абстрагироваться и оторваться от жизни; Клэр же умирать не хочется, пусть и со всем человечеством, особенно – с маленьким Лео. Накануне ночи, в которую Джон собирается наблюдать «пролёт» Меланхолии, Клэр на всякий случай закупается таблетками и запирает их в ящичке, чтобы отравиться во время катастрофы. Но они не понадобились: ночью планета взошла над Землёй огромная, уже не как луна, а как солнце, - и поднялась, отдаляясь. Казалось бы, всё кончено, - но Меланхолия только примерялась к жертве: на следующий день, пользуясь простейшим проволочным устройством, которое смастерил Лео, Клэр убедилась, что планета приближается снова – и стремительно. Джон тоже это заметил: сначала она нашла опустевшую коробочку из-под таблеток, а потом и труп своего мужа на конюшне. Закидав тело соломой, она выпустила Авраама, чтобы сделать вид, будто Джон уехал на нём, и попыталась куда-то увезти Лео – классический эпизод «женщина с ребёнком тщетно спасаются от катастрофы»: ни один автомобиль не заводится, она едет с ним на машинке для гольфа, но та заглохла именно перед злополучным мостом, и под градом она возвращается обратно пешком. Смирившись с неизбежным, Клэр решает готовиться к концу света, но её планы «прилично» выпить вина на веранде неожиданно отметает Джастин и берётся занять ребёнка, отвлечь от страха: строит с ним, в мире, где стремительно заканчивается кислород, «волшебную пещеру» - шалашик из веток, куда забираются все трое. Апокалипсис фон Триера величественен и эпичен – но в нём не рушатся небоскрёбы, волны не смывают города с лица земли, инопланетяне не расстреливают паникующие толпы. Мир сжат до трёх человек, взявших друг друга за руки, не убегающих, а принимающих свою участь в лице вырастающей над горизонтом роскошной махины Меланхолии, врезающейся своим округлым боком в рассыпающуюся Землю, о которой «никто не станет жалеть», ведь подлинное крушение на ней, по Триеру, уже произошло и осталось только бессмысленное и порочное прозябание. Да, пока одни занимаются жизнеутверждением, кто-то должен заниматься прославлением смерти, - главное, не принимать это всерьёз, ведь Джастин, встречающая Армагеддон как дорогого гостя, не просто исключение из правил, а даже и не человек (недаром все социальные признаки человека – профессию, брачные узы – она сознательно и последовательно отринула), скорее – земное воплощение чистой идеи меланхолии, персонифицированной в лице планеты; ей вполне чуждо всё человеческое (сиречь мелкое, незначительное и довольно-таки противное). И потому мизантропия её – тоже не человеческая, а словно, не побоюсь этого слова, над-человеческая, планетарная – так большая планета смотрит на маленькую её глазами, так идея смотрит на своё несовершенное отражение. Так могли смотреть на копошащийся муравейник первобытных людей хтонические титаны из мифов, готовые растоптать его в любой момент, едва муравьи начнут кусаться, тогда как взгляд изнутри ограничен, пристрастен и до известной степени иллюзорен (поэтому ставить диагнозы самому фон Триеру, основываясь на его произведениях, по меньшей мере глупо: Нирвана, ничто, не-жизнь может быть целью и благом, но достичь её способны, как известно, только будды). Оглушительная музыка Вагнера, ещё в прологе наматывавшая нервы на кулак, достигает невыносимого пика громкости – и одновременно с тем, как шквал разрушения добирается до героев, экран гаснет, а в зале зажигается свет. Не то чтобы такие простые эффекты действовали, - но финал вполне можно назвать впечатляющим, а фильм в целом – интересным, красивым, гармоничным, по-триеровски изящно стильным, даже вычурным, легко и непринуждённо жонглирующим аллюзиями и смыслами. Фантазии фон Триера в очередной раз можно только позавидовать, а волнующим его темам – подивиться: мистика в современном кинематографе не в чести, не считая молодёжных мелодрам, и возьмись кто-то другой писать о столкновении с Землёй некоей планеты с претенциозным названием, вышла бы злободневная социалка об апокалиптической панике, подогреваемой СМИ. Любуясь же медитативной «Меланхолией», задумываешься о вещах более абстрактных, иррациональных и отстранённых – так-то: об испокон веков изучаемом влиянии небесных тел на психофизику людей и причинно-следственные связи событий, например; о том, как в считанные мгновения, не оставив ничего, что-то может смести тысячелетиями складывавшийся облик нашей планеты, стереть в пыль живые существа, чудеса природы и культурные памятники, чтобы из этой пыли, из атомов-дхарм, несущих, возможно, некую ценную информацию, где-то снова сложились новые, быть может более совершенные формы бытия. Операторская работа и монтаж, смелая и яркая характерность актёров и их талантливая искренняя игра, качественная компьютерная графика, не изменившее на сей раз фон Триеру чувство вкуса и меры создают атмосферное зрелище, прекрасно подходящее для вдумчивого созерцания-погружения, причём неоднократного. К этой многомерной головоломке вам обязательно захочется вернуться, чтобы открывать новые грани (например, при чём тут маркиз де Сад и Жан Жене, - а ведь они при чём-то!). Апокалипсис-Нирвана будды-Жюстин, Апокалипсис в голове равно Апокалипсис во вселенной, – прекрасен, но и страшен, как любой другой.
После фильма я отправилась в Джаганат, накупила еды, специй для камры, поела любимых сладостей и поехала домой. Дома, пережидая пекло, привычно уже вздремнула мордой в клаву и с полуночи начала потихонечку писать, отвлекаясь, - а переть, как всегда, начало только под утро. И вот – доброе утро, планета… пора спать!) Прощаюсь до завтра.
[356x125]