Покончив вчера с рецензией, я в попытках избавиться от сонливости поездила себе по мозгам блэкухой из прошлого века, но это не особо помогло, и я признала свою неспособность на полезные дела и включила Animal Planet отдыхать. Проснувшись и взбодрившись, я отдыхала столько, сколько нужно уважающей себя сове – то есть только сделала вид, что легла спать в два часа, а сама по старинке, в темноте, просидела за монитором до половины шестого. С грехом пополам выспавшись до побудки, я не без труда заставила себя встать, распечатала свою страничку про Новикова и масонов, собралась и отправилась в путь. Вечером я нашла Таро-сайт, который может сделать виртуальный расклад выбранной колоды; когда вытащилась картой дня Умеренность из колоды Авалон, моей первой ассоциацией была «благосклонная женщина», так что моя интуиция была оптимистически настроена относительно Чуйковой. Доехав до универа, я слегка опоздала, ибо разыскивала нужный кабинет; когда я вошла в подвал, кто-то уже что-то отвечал. Вчера я залезала шпионом и вконтакт, на случай, если время изменилось, и начала сомневаться, правильно ли подготовилась – действительно ли нужно было составить сообщение, или готовиться отвечать на вопросы по своей теме? Теперь, слушая сообщения людей с толстыми кипами распечаток на коленях, я засомневалась, насколько допустимо было составлять вольную статью, а не конспект лекции, но обошлось. Я бодро начала зачитывать, но была остановлена за несколько самых страшных строк до конца и отпущена с отлом по последнему экзамену. Я подождала, пока отмучаются остальные, и мы стали собираться на факультете, кроме сбежавших, чтобы вместе сфотографироваться по окончании первого курса. Там выяснилось две вещи: во-первых, я сдуру даже не подумала взять с собой студак, подписи Натальи Сергеевны и печати ректората стоят у меня теперь только на зачётке, а со студаком придётся завтра возвращаться. В-вторых, заиграли моего библиотечного Арро, которого я на экзамен приносила – говорят, сложили все книжки в деканат, но и в холле, ни в деканате ими не пахло, в то время как за задержку книжки с меня РГБИ денет захочет. Собравшись и не дождавшись только Саши, мы сфотографировались на лестнице с Пивоваровой и каждый по отдельности на Наташин фотик, времени натикало изрядно, но я не стала ждать Саши, как и большинство, и решила всё же заехать домой пообедать. Проехалась по Филёвской ветке, пострадала дома ерундой, вечером выдвинулась до Таганки и, вспомнив, где находится Таганский тупик, подоспела до центра-музея Высоцкого. В маленьком холле стояла огромная очередь за пригласительными, я встала в неё, чтобы добыть программку; зал ещё долго не открывали, а когда открыли, меня не пустили, ибо мой билет был на балкон. Я решила подождать, но поток публики был неиссякаем, пригласительные закончились раньше, чем приглашённые, две бедных бабушки, отстоявших очередь и оставшихся ни с чем, ушли в расстроенных и возмущённых чувствах. Надеяться мне больше было не на что, и я поднялась к себе на второй этаж; «второй ряд» балкона справедливее было бы назвать «вторым ярусом», зато передо мной есть удобный бордюр и никто не заслоняет мне вид сверху, причём не так уж и свысока. В общем, смотреть можно.
Деревня Ксении Драгунской с гордым названием «Вэ Дворики» на сцене больше похожа на коммуналку: обшарпанные батареи, груда ящиков в углу, гамак, разномастные табуретки, из которых преимущественно и строится сценография. То, что поставила Ольга Субботина не пьесу, а скорее прозу, спектакль не скрывает – вместе с репликами актёрами проговариваются и ремарки-действия, а ужатый до часа сорока сюжет изобилует необязательными линиями и такими же необязательными эпизодическими персонажами. Постоянно присутствующая массовка исполняет иллюстративную функцию – изображает экспозицию, худо-бедно соотносясь с сомнительным чувством юмора автора текста и пытаясь дополнять его своим, аналогичным. Девушка с ноутбуком, столичный литературовед Марина Дербарендикер (Захарова), интересуется культурно-историческими памятниками и с этой благой целью совершает небольшую одиссею по жителям Двориков, куда прибыла в гости к художнику Никите У. (Осипов), который совсем не рад её видеть. Никита – любимец женщин, в него и Марина влюблена, а всё потому, что у него есть борода, предмет острой зависти его дородной жены (Моргунова), сокрушающейся, что женскому полу не дано испытать загадочное «ощущение бороды» - так и назван спектакль. Рыбаки (Осипов, Лазарев), любующиеся пожаром на противоположном берегу (что крайне актуально ввиду прошлого лета и прогнозов на лето нынешнее, несмотря на то, что премьера состоялась аж 10 лет назад), рассказывают о болотном чудовище (точнее, называют его «чудовищё»), перекусившем пополам прошлого председателя – вздохи твари, страдающей от жары, больше похожи на пионерскую побудку. Мальчики-гопники, возомнившие себя панками (Костричкин, Смола) – «Тётя бля, дай два рубля» - подтверждают факт существования чудовища и рассказывают о князе из заброшенного особняка над рекой, которому отрубили голову в гражданскую войну, а он потом с этой головой под мышкой распугал сельскую дискотеку. Никита У. тем временем в компании водителей грузовиков братьев Камазовых – Ивана, Димитрия и Алексея (Смола, Мухин, Лазарев) – Никита У. перевозит, сопровождая процесс обильными возлияниями, разобранную на сруб избушку кузнеца, продавшего её за ящик водки. Только на месте выясняется, что в довесок к избушке продана кузнецова внучка (Лапшина), глухонемая дурочка, по местной легенде – чудовищем испуганная; пожалев отдавать её дальнобойщикам на «сервис», Никита У. решил её оставить, и блаженная стала жить «в лесу на подножном корму». На фоне всех этих легенд то, что в Двориках «каждый день – праздник», в спектакль вносится оживляж: когда жена Никиты говорит, что они с батюшкой (Мухин), раскатывающим на велосипеде и призывающим на «молебен о дожде», «крестят солдат», с верхней галереи над сценой десантируются двое в камуфляже с ног до головы (Насуленко, Заседальцев, Варламов) и пытаются изображать боевые упражнения, публика радостно аплодирует в такт песни «Батяня-комбат» из динамиков; суровое «Радио России» в лице бойкой бабушки-диджея (Лапшина) отвечает на звонки, ставит композиции и ночью учит слушателей танцевать загадочный танец вару-вару (песню исполняет автор, Смола). Пока вся деревня пляшет и пьёт, деревенский дурачок Юра Лившиц (Смола) ведёт Марину смотреть говорящего карпа, но, не дождавшись его гласа из глубин, обещает провести в усадьбу. Но, зайдя к колдунье (Моргунова) за фонарём, он не вернулся – по словам хозяйки, самого адекватного персонажа, «забылся», ибо его, некогда студента-физика, тоже в своё время что-то «испугало» в окрестных лесах. Храбрая Марина идёт в усадьбу одна и – правильно – встречает там князя (Скворцов) в длинном пальто, с рукой на перевязи, одиноко греющегося у печурки и вспоминающего Бунина. Гостью он галантно напоил вином на веранде, поцеловал и спровадил, прогнозируя дождь, а на вопрос о природе загадочных вздохов изрёк, что надо «беречь и защищать своих чудовищ». После дождя, идя через лес перед отъездом, Марина встречает пастуха Ковбойца (Мухин), который вырезает ей дудочку и читает нелепые стихи. Умилённой литературоведке тетрадь поэтических творений пастуха кажется шедевром и признаком несомненной гениальности, как матери – первые каракули своего чада, и она приглашает «самородка» приехать к ней в Москву, обещая протекцию. Окрылённый перспективой славы, на следующий же день Ковбоец отправляется в путь, сопутствуемый благословениями односельчан, и только воплощение порядка, председатель (Скворцов), спускающийся долу на турнике, останавливает его и требует вернуться к стаду. Но жаждущий свободы пастух легко избавляется от препятствия единственно доступным его сознанию способом – догоняет председателя, наносит ему 26 ножевых ранений и уезжает на автобусе с окровавленными руками. Фантасмагорический финал этой истории нам «передаёт» радио под всеобщее уничтожение коробок на сцене: восприняв убийство председателя как сигнал к восстанию, жители деревни громят административные учреждения, и локальную революцию удаётся остановить только ОМОНу и МЧС, машины которых измяли рога-копыта «неизвестного животного гигантских размеров». Зачинщиков увезли в психушку, а психи остались: кузнецова внучка и невесть где прошлявшийся всё это время Лифшиц встречаются в лесу, и он уговаривает её уехать с ним – амурный happy end. Навертев всю эту мешанину из монстров, призраков и юродивых, Драгунская высказала простую и ясную, отнюдь не оригинальную мораль: не лезь в замкнутый, самодостаточный мир, тебе чуждый, - разрушишь гармонию, и будет хаос. Из природного биоценоза её мифологизированной деревни нельзя извлечь и одного-единственного элемента, не потревожив всей системы, устоявшейся многие века тому назад. Но и этой идеологии заповедника публике достаточно, чтобы поразглагольствовать о «загадочной русской душе», потерявшейся где-то между Бабой Ягой и днями Турбиных и олицетворяющейся чисто былинным образом бороды. Обращение современного искусства к деревне, может, и хорошо, но о национальном колорите, ментальности и социальных проблемах говорят немногие, зато лубочная романтизация маргинальности, чтобы не сказать – быдла (пресловутая «витальность» алкоголиков и тунеядцев), вкупе с демонизацией среды их существования, даёт картинку не соответствующую ни действительности, ни сколько-нибудь внятной концепции. Нагнетаемая мрачность безысходна и плохо обоснованна, и зритель так и ждёт, что вот-вот из леса выйдет вурдалак, оборотень, чудо-юдо, мертвяк или на худой конец – помешанный. Болотное чудовищё, питающееся безумием имевших неосторожность его увидеть, - квинтэссенция инфернального страха интеллигента перед языческими корнями деревни, манящими и опасными, и заведомый суеверный отказ понять и принять их такими, какие они есть, а не грубо персонифицированными в химер и всяческие перверсии. Этот страх порождает и снисходительный намёк на то, что дикарям, всегда потенциально готовым на «русский бунт, бессмысленный и беспощадный», необходима жёсткая власть, способная прижать за холку любого лешего, поставленного на охрану анархии, - и это наиболее неприятно. Народ – не чудовище, пожирающее одного безвинного «председателя» за другим, всегда «драконом» была, наоборот, именно государственность. Парадоксальным образом «Ощущение бороды» напоминает фильм «Счастье моё» Лозницы – куда более внятный и вразумительный ужастик-панегирик провинциальной дьявольщины, существующий автономным миром вне законов времени и пространства, и при этом без чудовищ и бессмертных помещиков. Спектакль же бородат, как анекдот, полюбившийся публике, да так и существующий нескучным капустником песни и танца.
После спектакля я выбралась из жаркого, душного зала в чуть менее жаркий и душный вечер и поехала в час пик домой. Умудрилась заснуть стоя (а я в метро никогда не держусь), как слон, – на долю секунды, достаточную, чтобы качнуться вперёд, но не упасть и не выронить из руки флягу кому-нибудь на ногу. Дремала в маршрутке. И заснула дома – именно заснула, а не засыпала в привычном смысле слова, заснула мордой на столе или затылком на спинке стула. Просыпалась от резкого звука, безуспешно жрала горький шоколад, засыпала снова и ничем не могла с этим справиться – так и проспала с одиннадцати до часу, потом решительно взяла себя в руки, начала писать, раскачалась, стала пить чай и умеренно отвлекаться. Ну да, времени уже много, ну да завтра я высплюсь, заеду в универ, официально переведусь на второй курс и буду отмечать, благо, оказывается, у меня ещё послезавтра целый день будет на сборы и отдых перед Питером. Таро Поиск Видений виртуальным раскладом выдало на завтра аж десять водопадов. Я потом пыталась трактовать их и как обилие дел, и как щедрость, но первым впечатлением была именно тяжесть выбора: какой из десяти? Так что завтра главное – не забывать, что во всех водопадах вода одинаково вкусная, а я всё-таки – не буриданов осёл, а девушка с кувшином :)
[252x153]