[197x248]
Как раз когда я собралась сегодня вставать, с работы приехал папа, ускорив мне этот процесс, - была половина двенадцатого; маме он приволок букетище каких-то цветуёчков, которых хватило бы на целую клумбу. Я засела за четвёртый и последний свой билет по зарубежному театру, путём наименьшего сопротивления перепечатав конспект из тетради с собственными добавлениями, отвлекаясь на насущное, и даже успела после этого сделать пол-полезного дела. Собравшись, я поехала в универ, в четыре была на Арбатской, но не опоздала. На лестнице Аня угостила меня чаем масала собственного приготовления из термоса и только потом просветила, что он заваривается на молоке с пряностями; но пряности – это вкусно, мне даже захотелось камры, благо готовить её можно и на соевом молоке. Пришёл Силюнас, и нашлась аудитория; мы устроились, у Жени нашлась пара вопросов, Силюнас дорассказал о барочной драматургии в целом и Кальдероне в частности, потом появился Бартошевич. Когда к Силюнасу вопросы кончились, Бартошевич присоединился к нему, также дал некоторые объяснения и рекомендации по билетам, но по большей части они травили байки, к факту консультации отношения не имеющие. Я попросила Алину, располагавшую часами на мобиле, пнуть меня в пять, снова вспомнила про неё уже в десять минут шестого и быстренько отпросилась бежать в театр, ибо ехать предстояло далеко и надолго. То есть сначала – до ВДНХ, где я дождалась троллейбуса, забитого ввиду буднего дня, и залезла на его задний подоконник, на котором ещё стоит табличка с номером. Трафик был даже гуще, чем в первый раз, пробка растянулась куда дальше, и путь снова занял больше часа, так что у театра я вышла не раньше чем в без десяти семь. В НовоДраме меня уже узнавали и о возрасте не спрашивали, продали программку, и мне пришлось ещё подождать, пока пустят в Большой зал, где, если верить репертуару, я ещё ни разу прежде не была. Зал заполнялся весьма незначительно, так что мне удалось отхватить местечко в середине третьего ряда или около того.
Польское местечко Фрамполь на сцене представлено двумя ярусами: вверху – улица с колодцем, где преуспевающий торговец Менаша (Бреев) пытается предложить водку своему приятелю, скромному помощнику учителя Алхонону (Калиничев), знатоку каббалы, внизу – уютная комната Тойбеле (Давыдовская), брошенной мужем и благочестиво молящейся перед светильником. Начитанная сверх всякой меры, она пересказывает подруге, вдове Генендель (Беляева), страшилки и эротические эпизоды из духовных книг: о ведьмах, о демонах, так и кишащих вокруг нас и норовящих проникнуть в наше тело, о женщине, соблазнённой демоном и рожавшей от него детей, и читает наизусть некое заклинание, чтобы от демонов защититься. Похоже, действует оно в точности да наоборот: когда, спровадив подругу, Тойбеле ложится спать, демон к ней как раз и приходит – мы видим его в полумраке, обнажённым, но только со спины. Он называет себя Гурмизах, сообщает, что муж Тойбеле мёртв, что он спал со всеми святыми женщинами от начала ветхозаветных времён и теперь полюбил её с самой первой её брачной ночи. Тойбеле не сопротивляется, и короткое затемнение целомудренно символизирует плотскую связь; при свете демон оказывается вполне простым и заурядным парнем, стыдливо кутающим бёдра в простыню и вдохновенно рассказывающим сказки о своих семи демонических жёнах, одна другой ужаснее. Тойбеле слушает, верит, ей и страшно и сладко со своим опасным фантастическим любовником, которого она давно ждала, мечтая над своими книжками; но на следующий день она рассказывает полуправду о том, что её напугали бесы, колоритному харизматичному ребе (Сутягин). Тот заявляется к ней совершить обряд изгнания нечисти, но Гурмизаха это не останавливает – он возвращается, и всё повторяется снова; отныне демон будет приходить к Тойбеле два раза в неделю, успокаивая её тем, что в прелюбодеянии с демоном нет греха, ибо демон берёт силой. На праздновании Пурима она снова видится с Генендель и начинает проговариваться, но её прерывают ряженые Менаша и Алхонон: последний принимается признаваться ей в любви, но она прогоняет его, беспричинно его ненавидя – для неё он урод и шлимазл. Но мы уже поняли, кто выдаёт себя за демона, правда? Влюблённого фантазёра не останавливает ни мороз, ни метель, чтобы голышом заявиться к Тойбеле, простужаясь, но заявляя, что на погоду реагирует только чужое тело, которое он заимствует – каждый раз новое. Он сочиняет истории про «владельцев» этих тел, мёртвых или спящих, и Тойбеле не замечает, что на самом деле тело всегда одно и то же; она уже не боится, не подчиняется своему демону беспрекословно, заботится о нём, молится за него. Всё располагает к счастливой супружеской жизни, и Алхонон решается открыться Менаше, чтобы тот съездил в Лейпциг и вернулся с подложным свидетельством о смерти мужа Тойбеле, которое позволит ей снова выйти замуж. Взяв с друга клятву о неразглашении, Алхонон-Гурмизах заявляет Тойбеле, что больше никогда к ней не вернётся, потому что Ашмодей запретил ему покидать его замок, и что ей предрешено судьбой выйти за Алхонона. Но такая перспектива приводит Тойбеле в ужас, выйти за презираемого недотёпу и оборванца для неё страшнее смерти, однако, когда после того, как Менаша честно принёс свою «благую весть», она принимает предложение Алхонона. Фату она ассоциирует с саваном, свадьбу – с похоронами, вместо гостей созывает нищих и, наконец, падает в обморок. Семейная жизнь, мягко говоря, не клеится: Алхонон – скучный зануда, беспрестанно жалующийся на жизнь, пытающийся пробудить в жене былую страсть разговорами о демонах в постели, а Тойбеле раздражает его доброта, она скучает по Гурмизаху, супругу не даёт и стелет ему матрас на полу. Когда во сне она начинает звать Гурмизаха, Алхонон с досады говорит ей, будто ему, каббалисту, известно, что она в прошлой жизни была ветхозаветной блудницей Рехаб и послана на землю, чтобы отдаться Гурмизаху. В отчаянии он решает возобновить ролевые игры и воскресить своё демоническое альтер эго, заявляя, что Гурмизах якобы угрожал ему, чтобы он позволил ему спать со своей женой. Он возвращается к Тойбеле в роли Гурмизаха, но, когда она принимается разглагольствовать о том, как ей противен Алхонон и как она отдала бы всё за развод с ним, вновь совершает ошибку, говоря, что на сей раз взял тело Алхонона. Тойбеле наотрез отказывается от этого тела – по ней, пусть это будет какое угодно другое, да вот хоть и тело Менаши, она даже соглашается делить своего любовника с Генендель, влюблённой в Менашу и давно мечтающей тоже сподобиться соблазнения демона. Так всё и происходит: на следующую ночь Тойбеле и Генендель ждут демона вместе, и к ним является шутовски кривляющийся Менаша. Но ослеплённый ревностью Алхонон сдаёт их всех: за лже-демоном по пятам уже следует ребе со служками (Морозов и Лещук). Алхонон признаётся и в подлоге, и в том, что притворялся демоном, но Тойбеле отказывается верить, что её возлюбленный демон и постылый супруг – одно и то же лицо. Она сходит с ума, болеет и должна умереть, но её душа не может обрести покой – и тогда мудрый ребе обращается к Алхонону, кающемуся в том, что зашёл слишком далеко и погубил её, пусть и заранее готовую обманываться и идти на гибель. Он должен сказать ей, что соврал, будто он и был Гурмизахом, - но он делает больше: он надевает на себя маску Гурмизаха в последний раз, чтобы утешить её и позволить умереть на руках любимого. Так завершается удивительная пьеса – и спектакль, к сожалению, не дотягивающийся до парадоксальных зингеровских перемен настроений: там, где должно быть смешно от изобретательных выдумок Алхонона, спектакль Вячеслава Долгачёва излишне серьёзен, там, где должно быть страшно, он слишком прост, там, где приходит время для драматизма, постановка съезжает в мелодраматический пафос, и бытовуха до обидного преобладает над взглядом в глубину. Он затянут на три с лишним часа и временами скучноват до дремоты, чему немало способствуют регулярные затемнения и убаюкивающая аутентичная музыка. Интересным, атмосферным, в финале пронзительным и прочими эпитетами можно назвать только материал, несмотря на старания безусловно талантливых актёров, - только содержание, но не форму. Эта пьеса и о том, что заигрывать с потусторонними силами бывает опасно – и вопрос не в том, существуют они или нет, а в том, насколько сознание человека, не видящего в повседневной реальной жизни ничего привлекательного, готово заменить её притягательным миром чуда и греха, коллективно-бессознательным имагинарным. Насколько Алхонон виноват в том, что Тойбеле выбрала Гурмизаха, а не его самого? Быть может, ему стоило что-то в себе изменить, осмелиться выйти из тени при свете дня, а не под покровом ночи? А быть может, не мы создаём и выбираем маски, образы, а они выбирают нас, - и не вина Алхонона, что он без маски оставался ничтожеством, а заслуга, что он дал Гурмизаху, призванному одиночеством и жаждой рыжей ведьмы Тойбеле из небытия, плоть и кровь, в убыток себе терпя все сложности жизни демона? Несуществующее полюбить невозможно, следовательно, Гурмизах так же реален, как его соперник, запутавшийся учитель, - создала его Тойбеле, а Алхонон добровольно стал проводником воли этого любящего и страстного создания. И если бы не его желание самоутвердиться самому, вопреки своему благоприобретённому обличью, если бы он отождествился с Гурмизахом так, чтобы не принимать истину за обман, - катастрофы бы не случилось, хрупкое счастье Тойбеле не разрушило бы грубое вторжение бездарного и пошлого чужака. В конце концов, если жизнь – игра, то нужно жить не всерьёз, а всерьёз играть, и тогда Мироздание, охочий на перевоплощения театр, предоставит свой безграничный арсенал чудес: пользуйся, будь счастлив. Как это актуально в наше время вирт-реальности, когда никто уже не удивляется любви к демону ли, к эльфу, рыцарю, принцу et cetera, но кто-то ещё сомневается в «настоящести» такой любви. У классиков всё было сказано до нас: нет любви и любви, более сильной и более слабой, более подлинной и менее подлинной, - это категория, не поддающаяся измерениям и сравнениям, она либо есть, либо её нет. А поскольку Бог есть любовь, Зингер отважно прощает своей героине «грех» и дарит ей заслуженный покой – единственный выход тогда, когда любовь невозможна.
После спектакля я достаточно быстро дождалась троллейбуса и двинулась в обратный путь. От метро подхватил папа, к полуночи я была дома. Дома – пить чай, а то вот уже второй день как я чувствую себя простуженной, - и писать рецензию, умеренно отвлекаясь. Завтра надо бы сходить в кино и почитать с почты чужие билеты, ибо послезавтра – уже экзамен, и это уже посерьёзнее должно быть, чем историю сдать. Ну да где наша не пропадала? До завтра, судари и сударыни)