[197x286]
Вот и ложись в четвёртом часу после этого: сегодня (уже вчера, но далее – всё равно сегодня) утром я пыталась проснуться рекордное число раз. Просыпалась, видела солнышко за окошком, переворачивалась на другой бок и вырубалась. Даже когда разбудили – потянулась и вырубилась, и второй раз меня уже не добудились, пока сама не встала в час дня. Позавтракала, ерундой пострадала, да и взялась за будущий курсач – тогда ещё только простую свою рецензию на «Идиота» на страничку с гаком без абзацев, если 12м шрифтом. Добавила всего, что хотела сказать после просмотра, но не сказала, увеличила шрифт до 14го, набила красных строк – получились две странички с гаком. Завтра-послезавтра мне каждый из семи абзацев придётся, в идеале, до размера целой страницы увеличивать, а значит, неизбежно придётся лить воду. А это проблема, так как констатировать очевидное я не умею, но меньше хотя бы пяти страниц никак нельзя. Буду надеяться на вдохновение, ибо сегодня мне весь день засыпалось – может, виновата погода с перманентным дождём, грязно-пастельным небом и линялым пейзажем, хотя ноябрь красив своим монохромом. Проснулась я только в театре – а была я сегодня в театре Маяковского, где не была давно, успела соскучиться. Спектакль был не премьерный, а на вход была очередь, и зал забился битком, включая бельэтаж и оба яруса балкона; впрочем, я всё равно приискала себе уютное местечко в середине четвёртого ряда партера – со своим билетом за, стыдно сказать, 50 рублей. Теперь перейду к тому, что собрало такой аншлаг.
У Арцибашева есть одно (но не единственное) замечательное режиссёрское свойство: любой литературный материал в его руках становится на удивление сценичным, театральным в лучшем смысле этих понятий. Вот и почти четырёхчасовые «Карамазовы» по пьесе Малягина – «симфонии страстей» - прошли как динамичный, увлекательный детектив, и при этом психологическое и эмоциональное напряжение не ослабевает наравне с напряжённой сменой событий. Зрителя без подготовки вбрасывают в самую сюжетную гущу – спектакль начинается с приезда Дмитрия (Филиппов) к Аграфене (Повереннова), хор деревенских девушек сменяется цыганским табором, весёлые пение и пляски разворачиваются по широкой просторной сцене – и отступают, чтобы познакомить нас с остальными действующими лицами. Медленно ползущая от кулисы к кулисе чёрная занавеска сужает пространство, в котором за столом встречаются другие два брата – Иван (Костолевский) и Алексей (Щедрин). Их разговор – одновременно диалог между Великим Инквизитором и Христом, первый буревестник, знаменующий начало несчастий, обрушившихся на семейство Карамазовых; почти сразу, в конце первого действия, солдатский конвой уводит Дмитрия в суд. Вся сценография – внутренний двор с дверями и окнами, в которые глядят зеваки, как во дворце Прокуратора Иудейского. Этот окружённый охраной квадрат – и есть поле битвы между добром и злом, но ангелов на нём не появляется – только Чёрт (Спиваковский). Комикующий бес на самом деле скорее страшен, нежели смешон – неотступно следует за Иваном, с охотой давая советы, пританцовывает среди цыган, поднося вино Дмитрию и Аграфене, записывает показания, а на суде обращается защитником Фетюковичем, изящно подставляя своего подопечного. А пока приговор не вынесен, рассказы Дмитрия и других свидетелей иллюстрируются флэшбэками, следующими от следствия к причине, как разматывающийся клубок, появляющиеся в них персонажи обвиняют или оправдывают его. Достаточно одной детали, чтобы перенести нас в тот или иной ключевой эпизод романа со всей обстановкой, атмосферой, настроением. Перед малиновой занавеской с колосников опускается подвешенный в воздухе стол – его Фёдор Карамазов (Лазарев), роскошный в своей омерзительности шут, раскачивает то в сторону Ивана, утверждающего, что Бога и бессмертия не существует, то в сторону Алексея, говорящего, что они есть. Бежевая занавеска – обиталище экзальтированной старушки Хохлаковой (Немоляева), благословляющей Дмитрия отправиться на золотые прииски. Добротный чёрный стул уготован старцу Зосиме (Охлупин), чью кончину ускорил своим паясничаньем Фёдор Павлович. И Хохлакова, и отец, возмущённо покидая зал суда быстрыми шагами, бросают Дмитрию, как проклятие: «отцеубийца!». Но вот зазвучал и голос защиты: на сцене появляется раскладушка, на которую ложится Катерина Ивановна (Коренная), когда Дмитрий решает дать ей денег. В тот момент Чёрт, тщетно убеждавший его не совершать доброго дела безвозмездно, и отрекается от него, превращаясь из друга во врага – а вот в душу Ивана он вцепился крепко, однако упустит и её. Но запоздалый бунт против Великого Инквизитора – а это никто иной, как сам Дьявол – обойдётся Ивану дорогой ценой: его признание в убийстве не воспримут всерьёз, и, объявив его сумасшедшим, зловещие монахи накинутся на него гурьбой и унесут, не сумевшего спасти своего брата. Решающее слово в деле против Дмитрия скажет короткая вспышка слепой ревности по принципу «а не доставайся же никому!» - последний ход Чёрта, стравившего Аграфену и Катерину, свидетелем ссоры которых стал Алексей. Но хитрецу рано праздновать победу: Дмитрий не сломлен, Малягин и Арцибашев даже отказали ему в нервном расстройстве, обозначенном у Достоевского, а любящие его люди готовят ему побег. Дмитрий, так по-русски увлекающийся, вспыльчивый, но добросердечный, верующий, у всего мира просящий прощения и не осуждающий своих гонителей, – конечно, главный персонаж спектакля, великолепно сыгранный Филипповым, как и все его роли; но немаловажны и линии младших братьев. Вдохновенный мракобес Иван на глазах теряет свою значимость и гордый вызов всему миру – после гибели отца он боится всего и вся, даже собственной тени, даже скользкого типа Смердякова (Удовик), и положить конец этому страху, как и страху Раскольникова, смогло только разоблачение. Алексей здесь – не смиренный «юродивый», а обаятельный, живой юноша, его общение с Лизой (Хорошилова), которую постановщики не стали демонизировать, наполнено трогательной чистотой и светлой лирикой. Принято считать, что именно его Достоевский прочил в будущем в революционеры – защитники свободы, того бесценного дара Христа, который пытаются отнять у человечества приспешники Великого Инквизитора. Блестящий актёрский состав, лаконичность декораций, уместная музыка Шнитке, неизбежный для Арцибашева романс под занавес, максимально сохранённые афоризмы Достоевского – всё это не оставляет сомнений в ценности Арцибашевских «Карамазовых» как для театра, так и для литературы. Они ставят все те «проклятые вопросы», которые не давали покоя братьям – но, конечно же, не отвечают на них. Каждый зритель должен сам решить для себя, принимать ли мир, не стоящий слезинки ребёнка, или же отрекаться от него.
После спектакля, шедшего с двумя антрактами, публика начала расходиться, и тут девушка-администратор позвала желающих на его обсуждение в честь 130летия или около того с дня дописания «Братьев Карамазовых» - конечно, отказаться я не могла. Нас привели в Малый зал, Арцибашев придвинул стол к краю сцены и начал говорить и отвечать на вопросы. Естественно, никакой дискуссии с неподготовленными случайными людьми получиться и не могло, но всё равно было интересно послушать режиссёрские байки о благодарных зрителях и растрогаться тому, как близко к сердцу он, оказывается, принимает негативный троллинг в гостевухе сайта. Родилась благая идея создать клуб друзей театра и собираться чаще; да, у меня на это вряд ли хватит времени, хотя поприсутствовать хоть разок на репетиции было бы круто. Вместо обещанного получаса посиделки продлились час, до двенадцати, потом Арцибашев кончил и закурил договорил и закурил, а публика разошлась. Пошагала до Арбатской и я, а на родной Молодёге меня встретил папа, потащивший с собой в машине собака, который таки продолжает кашлять со вчерашнего утра. Папа «лечит» его тем, что ругается на него каждый раз, когда тот кашляет, наотрез отказываясь отвезти зверя к ветеринару, и взял его с собой, дабы не прерывать «лечение», уверяя, что пациенту уже стало лучше. Теперь мне пора спать, завтра как-никак снова в театр, так что до завтра и прощаюсь.)