[215x300]
Сегодня я выспалась. Мне даже, кажется, что-то снилось, тут же забытое. День выдался серый, дождь не прекращался с утра до вечера, вдохновению на курсовую это не способствовало, зато без труда писалась всякая недавно и давно откладываемая по разным причинам ерунда. Успела я много, хотя из дома вышла, пожалуй, слишком поздно для поездки в далёкое и неизвестное, пусть и с автобусом мне повезло. Ехала я аж на Тимирязевскую, где на поверхности в вечерней темноте открылся красивый пейзаж – уходящие в непроглядный мрак аллеи, завиток монорельсовой дороги, Останкинская башня, освещающая быстро бегущие облака и звёздные просветы между ними. Автобусную остановку в этом пейзаже я нашла не сразу и не вдруг; это была конечная с парком, и два нужных мне автобуса один за другим подъезжали, сгружали пассажиров, закрывали двери и отъезжали, а водители скрывались в неизвестном направлении. Пришлось обратиться к маршрутке, которая не торопилась трогаться с места, но водитель меня заверял, что до театра Спесивцева, который я собиралась сегодня для себя открыть, ехать минут пять. Мы действительно поехали, когда минут пять оставалось до семи, вот только ехали минут десять, однако я не опоздала – когда вошла, народ ещё тусовался в холле, только программки уже кончились, хотя я ни у кого не видела их в руках. Я сдалась в гардероб, прозвучал второй звонок, я вошла в зал и согнала кого-то со своего законного места – крайнего к центральному проходу в первом ряду; сцена оказалась высоковата, удобнее было бы смотреть ряда со второго или третьего, но всё было забито, оставалось утешаться, что место моё стоило всего 200 рублей. После третьего звонка на авансцену вышел Спесивцев и минут 15 толкал речь; я смотрела на его ноги и без особого успеха старалась не прислушиваться. Начав с сегодняшнего «праздника», он перешёл на похвалы спектаклю (дескать, он круче «отсталого», как гласит сайт, Голливуда и даже немного круче театра Шекспира, якобы лишённого декораций) и принялся заигрывать с публикой, разрешая ей фотографировать, звонить актёрам и выходить на сцену поиграть вместо них. Публика, впрочем, реагировала вяло и взорвалась дружными смехом и аплодисментами только при слове «Сумерки» - не помню, каким боком оные упоминались в связи с «Ромео и Джульеттой». Уже тогда, прежде, чем он представил актёра, исполняющего роль Меркуцио, и тот начал спектакль, настрой на балаган в худшем смысле этого понятия вызывал недоумение и отторжение. Однако посмотрим, что было дальше.
Уже сразу в своей вступительной речи Спесивцев обозначил концепцию своей постановки «Ромео и Джульетты»: игра, «матч» между Монтекки и Капулетти. Арбитром он назначает Меркуцио, обаятельного юношу в чёрной майке с надписью «Sex, drugs & rock-n-roll», который мелом проводит черту поперёк всего зрительного зала, разделяя публику на Монтекки и Капулетти соответственно. Это требует времени, и раз пять в процессе своего занятия он заставляет зрителей по очереди кричать хором «Монтекки!» и «Капулетти!», соревнуясь в громкости, как команды на утреннике в детском саду. На этом обращения к зрителям не закончатся – хором будут также звать Ромео, словно Снегурочку, гостей на балу будут неоднократно искать в зале, поднимая выбранных с места, освещая лучом света и подставляя микрофон, чтобы те представлялись нерасслышанным именем того или иного внесценического персонажа. Хотя это вечерний спектакль, в зале много маленьких детей, которым нравятся такие игры, а на сюжет, скомканный и отодвинутый на задний план, им наплевать. Постановке уже сорок лет, но играют в ней только студийцы, принимаемые без всякого конкурса вне зависимости от возраста – проще говоря, это непрофессиональное действо, каковое можно найти практически в любой школе, только там за его просмотр не надо платить. Вся молодёжь должна присутствовать на сцене, дабы никого не лишать веры в свой актёрский гений и блестящую карьеру в будущем, поэтому главное действующее лицо – массовка, регулярно выбегающая нестройной толпой на узкую полоску сцены с улюлюканьем и свистом, поплясать под дискотечную музыку и разноцветное сверкание софитов. Стараясь привлечь к себе внимание, каждый пытается, как может, сопровождать происходящее на фоне этой толпы преувеличенными театральными жестами, девушки принимают модельные позы и машут ручкой в зал. Все – Спесивцев объясняет это бедностью – одеты в современную повседневную одежду, точнее, в то, что не жалко: к концу спектакля массовка, не раз постояв на коленях, выходит на поклоны с грязными пятнами на джинсах. Декорация – тоже, видимо, по бедности – построена в виде трёхэтажной металлической платформы, задника нет, единственная деталь антуража – два воткнутых в край сцены меча, рукояти которых служат подставками двум зажжённым свечам, которые всё время падают. Перед началом спектакля на мечах висят круглый медальон на цепочке и дамская корона с блестяшками – знаки отличия Ромео и Джульетты соответственно, меняющие владельцев с каждым новым днём по сюжету пьесы: итого четыре пары, надо полагать – каждая старше предыдущей. По какому принципу из множества юношей и девушек выбираются данные персонажи, непонятно: они совершенно не выделяются ни мастерством, ни талантом, ни естественностью поведения на сцене, не владеют ни текстом, ни жестами, ни пластикой, не выдают ни психологизма, ни эмоций, ни какой бы то ни было обрисовки образа вообще. Шекспировский стих декламируется скороговорочкой, как заученный урок, из пьесы по максимуму вымараны лирические и драматические монологи и диалоги, а акцент поставлен на репликах, обычно игнорируемых режиссёрами – сальных шуточках и каламбурах. Когда же нашим юным героям всё же приходится объясняться в любви и прощаться, их заливает зелёным светом, и они становятся до смешного «землисто-серыми», как выражаются медики о потерявших сознание. Нелепости вообще достойны отдельного упоминания, ибо запоминаются лучше всего: например, в сцене роковой дуэли из всех участников бутафорский меч есть только у Тибальда, поэтому Меркуцио противостоит ему с голыми руками, а Ромео сначала душит его шарфом, а затем закалывает лежачего его же оружием. В финале Ромео выпивает яд, скомкав медальон в руке и поднеся к губам, а Джульетта закалывается со словами «Пью за тебя» - не то перепутала фразы, не то таков режиссёрский финт ушами. Благо смена необязательных событий проносится перед глазами стремительно – всего за час сорок, не успеваешь соскучиться, глаза не успевают лопнуть от злоупотребления мельканием «рапиды».
После спектакля Спесивцев снова толкнул речь, пеняя торопящимся в гардероб зрителям, представляя и расхваливая других актёров, приглашая в свою студию и на другие спектакли, и так ещё минут пять. Потом в гардеробе началась ужасная давка, а выбравшись, мне пришлось дожидаться автобуса на остановке, продуваемой всеми промозглыми осенними ветрами. Запрыгнув в первый попавшийся, я доехала до метро, нашла вход в оное, вернулась домой. День сегодня был какой-то богатый на приступы икоты – собак давился и покашливал с раннего утра до вечера, меня кто-то упорно принимался вспоминать аж трижды. Посмотрим, что будет завтра, в день перед Новолунием, когда я собираюсь заняться курсачом) И в театр я завтра, конечно же, тоже собираюсь, так что не далее чем на сутки и прощаюсь, а сейчас пора спааать…