Картошка, селедка и лук

И скучно и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды...
Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?..
А годы проходят - все лучшие годы!

М.Лермонтов

Дед важно прохаживался по комнате. Я, с не менее важным видом, сидел в кресле и делал вид, что читаю книгу. Читать на тот момент я тогда не особо умел. Но сам факт того, что это нравилось не только мне, но и моему деду, заставлял меня играть в эту игру дальше.

День сам по себе ничем не отличался от всех остальных. Моя мама как всегда ушла на работу. А я, как всегда остался с дедом. Такого озорника как я, просто нельзя было оставлять одного. Бабушка же в это время как всегда была на даче. Поэтому именно деду доставалась самая ответственная миссия – следить за мной.

Но мне было просто скучно. Я понимал, что уже просто никак не смогу заняться своим любимым делом: хулиганить. Хулиганить так, что доставалось всем в округе. Поэтому и наказание мое было сидеть именно тут, под строгим присмотром деда Кости. Правда, к моей великой радости, у меня было право выйти на некоторое время во двор и «выгулять» свою неуемную дурь.

- Пошли домой уже, - сказал мне дед, после того, как я провел уже более получаса, лазая по витиеватым конструкциям для детей в нашем дворе.

- Ну еще минутку, я еще не нагулялся, - отвечал я, усмотрев по близости что-то, напоминающее космический корабль, и стремглав мчался туда, и забирался на самый верх.

- Деда, смотри как я высоко! – кричал я ему.

Он же стоял внизу и смотрел на меня порицающим взглядом, делал мне замечания, о том, что я словно чертенок ношусь по всей детской площадке. Но мне даже нравилось слушать как он временами ругал меня. Толи из-за того, что его слова в очередной раз доказывали, что я словно маленькая бомба, которая вот-вот взорвется, толи из-за того, что у него был, странный для меня на тот момент, владимирский говор.

Но другая вещь грела мне душу больше всего. Я знал, что в этот день я поеду к другому своему деду на дачу. Для меня эта дача была словно полигон для военных испытаний. Я мог найти множество приключений на свою голову именно там. Да и обстановка была такая простая, деревенская. От этого на душе было еще теплее.

И вот я уже на даче. Отец привез меня туда на мотоцикле и с облегченным видом вручил этакую бомбу в моем лице деду с бабушкой. Обстановка правда здесь тоже была обыденной. Дед как всегда что-нибудь ремонтировал, бабушка ухаживала за огородом. На меня практически не обращали внимания. Так что, у меня была практически полная свобода действий, пока не заметят, конечно. Поэтому первым делом я решил навестить своих любимых кошек, которых на тот момент было 5 штук. Поласкавшись с кошками, я решил понаблюдать за своим дедом. Он собирал каркас для новой теплицы на огороде.

Он делал все практически молча, я же, со своей стороны, заваливал его вопросами «а почему?», «а зачем?», «а как?». Ответы, правда, я на них не всегда понимал, поэтому частенько переспрашивал, на что снова получал терпеливые ответы деда.

Но уже вечерело и пришло время ужина. Время, которое было наиболее приятным для меня. И не потому, что это было именно временем поглощения пищи. Я мог весь день как заводной носиться по даче без куска еды. Приятно было именно то, что мы сидели за одним столом, и накрыт он был по-деревенски. На столе стояла крынка с молоком, сковородка с жареной картошкой, зеленый лук, сало, чеснок. Все, совершенно все, что было необходимо для настоящего деревенского обеда.

Мой дед брал вилкой обжаренный картофель и поедал его вместе с селедочкой и зеленым луком. И я повторял ему и получал высшее удовольствие от этого, наверное, даже большее, чем от своих любимых проказ.

- Кушай картошечку, кушай, внучок, - повторяла мне бабушка. – Молочка выпей.

И я ел. И наслаждался не только едой, но и обстановкой. И я знал, что и завтра будет также. И на душе было приятно.

И вот уже много лет прошло. Не стало многих тех радостей, которые были у меня в детстве, но я до сих пор люблю поедать ту самую деревенскую обжаренную картошечку и закусывать ее селедкой и зеленым луком.

В память моим умершим дедам: Паршину Константину и Петрушкину Николаю