1 августа 1531 года. Испания, г. Авила.
Пастух посмотрел на небо. Уже вечереет. Солнце ещё не закатилось, но в тени холма и крепостных стен уже начал сгущаться сумрак. Парнишка лет 15 тяжело вздохнул и поднялся на ноги. Голова кружилась – сегодня отдали младшей сестрёнке последний сухарь. Год выдался тяжёлый, стадо заметно поредело. Парень с сожалением окинул взглядом оставшихся на его попечении животных. Не права, однако, поговорка, что с паршивой овцы хоть шерсти клок. С таких овечек, как у него, не то что клок, волосок-то не срежешь. За такую шерсть много не получишь. Но под нож пускать нельзя – что же тогда на следующий год делать? Пастух решил сейчас об этом не думать. Лениво щёлкнул хворостиной и уныло поплёлся вверх по холму, гоня перед собой стадо.
Наконец начало смеркаться. Последние лучи заходящего солнца вызолотили небо, окрасив кроваво-багряным городскую стену-исполина. Скоро поступит приказ закрывать ворота – все девять, одна за одной захлопнутся створки, заперев внутри тех, кто не захотел или не смог выйти вовремя.
Пастуху не было дела до города – живут и живут, ему-то что. И к закрытию ворот он не спешил, его дом находился под самыми стенами, но с другой стороны. Гораздо больше его сейчас заботило, чем кормить завтра больную мать и маленькую сестру. Видимо, всё же, придётся зарезать одну скотину, раздражённо подумал он.
Тут внимание парня привлекли центральные ворота – к ним сейчас шла целая процессия. Около 10 человек в тёмных плащах с капюшонами. Шли кучей, как будто пытаясь укрыть кого-то за кольцом собственных тел. Или удержать. Парень присмотрелся – двое дюжих инквизиторов тащили за руки молоденькую девушку. Когда она падала, один из идущих, хватал её за волосы и резким отточенным рывком тянул вверх, ставя на ноги. Бедняга, подумалось пастуху, такая красивая… Люди шли быстро, и расстояние постепенно сокращалось. Вскоре он уже смог рассмотреть несчастную поближе. Одежда порвана, лицо всё в кровоподтёках, а на руке… от левого плеча вниз до самого запястья тянулась странная татуировка, обвивая руку шипастыми ветвями. Дикая роза. Ну конечно, он же знает её, эту бедняжку. Это та странная девушка с волосами цвета скошенного сена, к которой его матушка бегала, когда брюхатая была. Эх! Парень зло сплюнул. Только хотел завтра зайти к ворожее, за мать больную попросить, так нет же, сцапали. Всё, нет у них теперь лекаря – эта всё равно уже труп, а до городских не допросишься, да и дорого дерут.
Один из инквизиторов, шедший первым, и, похоже, самый старший внезапно оглянулся и встретился с пастухом глазами. Это был страшный взгляд, парень почувствовал, как у него кровь стынет в жилах: вера, нет, фанатизм наполнял зрачки до самых краёв и, как будто говорил: я знаю, что ты грешен, я вижу тебя насквозь. И я доберусь до тебя. Пастух попятился, потом резко развернулся и пошёл бодрым шагом, стараясь не сорваться на бег.
- А ну тупая скотина, я что сказал, поворачивай! А то всех к живодёру сведу. Пшла, пшла я сказал! - Только бы подальше от них. И забыть про девушку – он всё равно больше её никогда не увидит. Тащится на площадь, чтобы поглядеть на сожжение своей знакомой он всё равно не собирался.
10 августа 1531 года. Испания. Город Авила.
Шёл дождь. И это было хуже всего. Бесконечное ожидание под порывами ветра, с сознанием, что уже ничего нельзя исправить. А эти… Им хоть бы что! Всё уже приготовлено, нужно только дождаться, пока закончится дождь. Нет, процедуру, конечно же, можно было провести и под дождём, говорил тем временем брат Фома. Это даже лучше, дым был бы гуще и не было бы необходимости обливать материал водой. Но в такой ливень, сами понимаете, ни один костёр не разгорится. И, к тому же, грех это – держать добропорядочных чад божьих на площади в такую непогоду. Представители вышеупомянутых чад, а именно трое нищих в струпьях, сидящие на площади, и явно не испуганные ни дождём, ни ветром, неприязненно зыркнули на нехорошего человека в инквизиторской одежде. Взгляды явно предлагали не молоть чепуху, а дать добропорядочным и божьим чадам что-нибудь съестное. Наткнувшись на ответный взгляд брата Фомы, все трое поспешили отвести глаза.
- Реконкиста, будь она проклята,- буркнул про себя спутник инквизитора.
- Что вы сказали виконт? – Инквизитор наклеил вежливую улыбку и заискивающе поглядел в глаза стоящему рядом человеку.
- Ничего.
Такого ответа и ожидал брат Фома. В связи с особым положением виконта и его участия в некоторых, хм… щепетильных вопросах, главный инквизитор особо настоял на несколько более мягком отношению к этому божьему чаду.
Что касается самого виконта, ему с некоторых пор стало абсолютно всё равно, что думает о нём инквизиция. Он стоял неподвижно, неотрывно глядя на приготовления. Сквозь призму дождевых капель ему казалось, что ожили львы вокруг собора. Сейчас они встанут со своих каменных ложь и разорвут на куски всех, кто посмел нарушить их покой. Но нет, камень оставался камнем. И это сильно удивляло герцога. Как могут они оставаться в стороне, когда вот-вот произойдёт такое. «Ты бредишь» - услышал он собственный внутренний голос. Да, наверное. Он не спал 6 дней. Сколько может выдержать человеческий рассудок?
Брат Фома поморщился – начинался град и ему теперь придётся ещё как-то увести этого плохо вменяемого виконта в какое-то укрытие. Что поделаешь, он головой отвечает за то, чтобы с этим добропорядочным христианином не случилось беды. И брат Фома смиренно нёс сейчас этот крест. Обняв своего спутника за плечи, инквизитор попытался уговорить его покинуть площадь, но тот как будто не слышал. Виконт думал в этот момент, что видимо, даже природа против такого непотребства. А ещё, что никогда в жизни он больше не станет сотрудничать с инквизицией.
Стемнело. Град прекратился. Брат Фома облегчённо вздохнул и краем глаза посмотрел на свою обузу. Виконт до сих пор не сделал ни шагу. Просто стоял и смотрел. На площадь начал подтягиваться народ. Парень, по прозвищу Волк, быстро огляделся, и, заметив нужного ему человека, бодрым шагом направился в его сторону. Подошёл и молча встал возле виконта. Брат Фома раздражённо поправил капюшон – этого голодранца тут только не хватало! Волк безумно раздражал инквизитора. И не только его одного – у парня был талант выводить из себя даже самых смиренных из его, Фомы, братьев.
- Эй, ты! – попытался обратиться он к парню.
- Оставь его.
«О, надо же, заговорил», - всё больше раздражаясь, подумал инквизитор. «Три часа молчал и тут на тебе!»
- Везут, везут! – донеслось из толпы. Зеваки сразу оживились, пытаясь отстоять или, наоборот, отобрать у соседа место с лучшим обзором. Брат Фома подобрался. Волк грязно выругался. Очень грязно. Виконт не шелохнулся. В голове стучала только одна мысль: «Как мне смотреть ей в глаза?»
На площадь выехала телега, запряжённая полудохлой клячей. Да и это можно было посчитать за роскошь – война истощила страну, высосав у её жителей последние средства к существованию.
Её стащили с повозки за волосы. Привязали к столбу. Ещё раз спросили, не желает ли она покаяться в содеянном. Она истерически рассмеялась в ответ. Отметины на теле: две точки под подбородком, ещё 2 у горла. Из под мешковины просвечивало несколько ран. Виконт бывал в пыточной не раз. Он безошибочно определил и «Вилку»[1] и новое изобретение какого-то германского гения: «Железную деву».
- Вы же обещали! – прорычал он, резко обернувшись к инквизитору.
- Что именно виконт? – не слишком мягко осведомился уже успевший озвереть от своего спутника брат Фома.
- Её не…пытать, - выплюнул тот, схватив инквизитора за грудки.
- Просим у вас прощения, - прохрипел брат Фома, - возникли некоторые…осложнения…
- Осложнения значит, - в спор вмешался Волк. – Э брат, ты мне зубы-то не заговаривай. Знаю я эти ваши осложнения – чихнула небось на палача, а вы уже и дыбу приготовили. Так? – Брату Фоме совсем не нравились ни тон, ни выражение лица этого бандита. О его «деяниях» уже ходило немало слухов, но подобраться к наглому до безобразия мерзавцу до сих пор не смогли ни светские власти, ни духовные.
Виконт снова повернулся к площади. Всё было готово.
- Debita animadversione puniendum [2]- прозвучала над площадью заключительная фраза. Палач взял факел. Толпа напряглась и притихла в ожидании. И в этой жуткой тишине внезапно раздался абсолютно спокойный негромкий голос.
- Предатель, - она обращалась к нему. И не только к нему. – Вы оба предатели. Я была так глупа, что доверилась пособнику этих псов-фанатиков и его дружку-бандиту. Простите меня за это.
Волк, забыв об инквизиторе, которому уже собрался намять бока, съёжился и плавным движением, достойным своего прозвища, шагнул назад. В глазах горела ярость зверя, загнанного в угол. И звериная же тоска. Виконт внешне оставался невозмутим. Во всяком случае, он на это надеялся. А она, глядя в упор ему в глаза, очень тихо, едва слышно прошептала:
- Будьте вы прокляты! – Как ни странно, услышали все. Толпа недовольно заворчала – ещё только ведьминских проклятий на голову не хватало. И так бед по горло. Надо было этой твари рот зашить, чтоб меньше гадостей болтала.
Виконт и Волк одновременно схватились за грудь. Уж они-то знали, на кого именно направлено проклятие. Там, где-то глубоко внутри поселился мёртвый холод. Он как яд тянул свои щупальца, казалось бы, в самую душу. «Так мне и надо» - подумал виконт. «Эх, нехорошо-то как вышло» - бурчал себе под нос Волк. Они ещё не знали, что именно приготовила для них Дикая Роза.
Снова пошёл дождь, как будто оплакивая её последние минуты. Но в этот раз даже дождь не смог помешать пламени. Она не хотела кричать. Но понимала, что бессмысленно сопротивляться такой боли. Последняя надежда – задохнуться дымом, растаяла так же быстро, как и появилась. Инквизиторы следили за тем, чтобы ведьма не умерла раньше срока. Виконт молча развернулся и зашагал прочь. И уже на выходе с площади его застал её отчаянный крик.
[1] «Вилка еретика» – орудие пытки, используемое инквизицией
[2] «да будет наказан по заслугам».