Это цитата сообщения Лака_Лисица Оригинальное сообщение

(Родилось совершенно случайно, рано утром, во время первого кофе. Знаю, что - бред, знаю, что - бессмысленный бред, знаю, что не "чесала", а не делала этого именно потому что бред. Но, написав певую строчку, не смогла остановиться. Поэтому пришлось закончить.)


Посвящается Несчастная_Голландия*

Она сидела на подоконнике, сиротливо поджав под себя ножки, укутав их в ночное платье, как замёрзших котят.
Она смотрела прямо в спящее лицо. На закрытые веки. На растрепавшиеся локоны. Нет, разлетевшиеся... нет, разлёгшиеся... в беспорядке. Беспорядочно спящие короткие локоны, спадающие на лоб и подушку. Смотрела на крылья носа, нервно подрагивающие во сне. На розовую щёку, которую он отлежал на другом боку, пока не повернулся на этот. На след от складки подушки на этой щеке, такой естественно детский след. На чуть приоткрытый рот... Она смотрела на это всё и боролась с щемящим желанием подойти, очень быстро, упасть на колени и начать всё это целовать. Она начала бы целовать с этих локонов... Вот с того, которые левее, который тоньше остальных.. Он, как будто беззащитный, одинокий, сейчас никому не нужный, это несправедливо! Потому что именно этот локон именно сейчас так нужен именно ей... Сердце её сделалось чашей, в которой она услышала плеск океана. Океана своей нежности, океан этот волновался, волнами бился, лизал стенки чаши... океан в чаше - разве так бывает?..
Она смотрела в его лицо, в самую беззащитность сна... Детскую. Женщинам нравится представлять себе мужчин - детьми. Когда мужчина беззащитен - он уже не так силён, уже не так властен над собой и ею, он уже...уже может нуждаться в её собственной заботе... Ведь это так важно... Такой, спящий, весь в её власти, непонятной непредсказуемой немыслимой власти любви...
- Я хочу дышать с тобою в такт, - услышала она чей-то голос.
И, только через долгую секунду поняла, что голос этот - её.
И испугалась. И почувствовала, что кожа лица её теплеет, а сразу за тем - быстро загорается...
С испугом всмотрелась в него, но ничего такого не увидела...
А потом, сразу, было ещё кое-что: ей стало просто приятно. Приятно оттого, что она услышала свои слова вслух... Ей очень захотелось продолжить. И тогда она зашептала, очень тихо, очень слабо, очень не свистяще - только так, чтобы улавливать самой эти колебания в воздухе вокруг:
- Дышать в такт, чтобы наши с тобою положения в пространстве были параллельны. Да, и чтобы параллели эти были близко-близко... Как можно ближе.
Вот ты сейчас спишь, и, наверное, видишь сны. А я не знаю - что это за сны... Меня там нет. А очень жаль, потому что мне хотелось бы и этого.

Знаешь... Я дала тебе всю свободу, которую ты хотел. Всю, которую мог попросить и о которой не смог даже заикаться. Почему-то после этого мы перестали с тобой говорить....
Возможно, потому, что когда наступает полная свобода, мы перестаём быть едины? и теряем немножко друг друга? Ведь, если свободы много, если в этом "много" существуют, живут, копашатся, дышат другие люди, они, возможно, привносят колебания в нашу с тобой плоскость реальности?
Я не знаю - как это может выглядеть со стороны. Физик - ты, и по образованию, и по природе своей. не я... Но, знаешь, что самое ценное было у нас с тобой? Я тебе отвечу. Сейчас.
Она попыталась переменить позу, тело слушалась плохо, ибо несколько часов уже послушно предавалось благоговейному созерцанию. Двигалась она все равно тихо, постанывая еле слышно, опустила ноги, потянулась, зажмурилась... Помахала руками, будто крыльями и сползла на самый краешек подоконника. Посмотрела на него. Он лежал всё в той же позе, ничего не изменилось, дышал так же спокойно...
- Самым ценным, - продолжила она мечтательно, переведя взгляд с его лица на потолок, - Была именно непредвзятость наших различий с тобой. Ты - физик. Я - филолог... Казалось бы, да? Но... Но принятие одной стороной, принятие совершенно противоположного - красиво-прекрасно... Я терпеть не могу рыбу. Например. Но я полюбила её запах, когда она жарится... жарится для тебя. В нём, в запахе этом, есть что-то такое прямолинейно-настоящее... А ты принял мои очки. Ты ведь терпеть не мог женщин в очках, никогда, я прекрасно знала об этом. Мог терпеть, но никого в очках не представлял возле себя... А меня - представил. И ни разу не заикнулся о том, чтобы я пошла и прикупила себе линзы...
Милый. Милый и главный, почему мы так давно не говорили с тобой. Почему мы не выкладываем друг другу самое сокровенное так, как делали это раньше?!.. Что ты стесняешься мне сказать?! О чём ты молчишь?! Что может быть такого, о чём ты не можешь мне сказать совершенно откровенно, так, как раньше?.. Я не...
- Твой брат, - услышала она его голос.
Именно его, отчего-то, по непонятной причине, потерянный где-то давно, сонный голос, с хрипотцой, но нежный, хотя и чем-то недовольный - ВСЕГДА ТАКОЙ...
Она с испугом глянула на него, очень быстро перевела глаза... Но поза его почти не изменилась, глаза не открылись, он не пошевелился...только губы улыбались. Тихо и сонно улыбались дорогие и нежные...и, наверное, тёплые.
- Мой брат, - повторила она.
- Он самый, - сказали наверно тёплые губы, - Невежда и богохульник.
И тут он перевернулся на спину, изгибаясь со сна, как довольный сытый кот, с наслаждением вытягивая конечности, просыпаясь, открываясь утру.
Распахиваясь ему. Распахнулись ему глаза. Совсем не мутные, почему-то. Она заворожено смотрела на это таинство, не в силах оторваться ни на миг, потом он бесконечно сладко зевнул в полную пасть. И уставился на неё. И продолжил, улыбаясь:
- Но я прощаю ему это.
- Ему?..
- Да, прощаю это твоему брату. А так же прощаю ему то, что у него ТАКАЯ сестра...
- Такая...
- Любимая и красивая. И заботливая. Только ты могла меня разбудить.
- Прости! я не хотела...
- нет-нет, что ты!, - он смотрел на неё так ласково, - Я рад, что ты, наконец, меня разбудила. Теперь мы можем поговорить...
- А почему мы не могли поговорить вчера?
- Вчера...
- Да, вчера! К примеру, вчера вечером! Мы ведь всегда говорили! Обо всём! а вчера вечером... А что было вчера вечером?...
- Молчи, милая. Расскажи что-нибудь.
- Нет, погоди, вчера было что?
- Вчера был вторник.
- Точно?
- Да какая тебе разница, - он начинал злиться. Её это удивило.
- Да что такого я спросила?! Вторник? Я не помню, как мы засыпали с тобой... почему?.. Я не помню, как я просн...
- Остановись!, - он почти закричал.
Она испуганно прикрыла рукой рот, как будто говорила нечто порочное, спрашивала о чём-то непристойном, грубо-болезненном.
Было видно, как он усилием воли брал себя в руки, как разгладились морщинки на его лице, как вновь его осветила нежность...
- Поговори со мной. Ну, пожалуйста, мы столько времени не говорили, я так устал без тебя быть и не быть...
Она опять смотрела на это лицо. Смотрела на эти плечи. И руки. Ещё она видела теперь грудь... Всё это дышало, манило, пленяло... Она знала - как она хотела говорить с ним, так, как раньше - лёжа у него на груди. И потом, этот локон... Он всё ещё был одинок. всё ещё был виден, всё ещё был так невесом... Её несло её телу, она не заметила ни то, как исказила его лицо гримаса боли, ни то, как он закричал - не услышала, и, тем более, не услышала - что именно он кричал...
Её манило привычным запахом родного тёплого тела, памятью осязания этой кожи, воспоминанием о пяти тысячах четыреста семидесяти пяти ночах, когда она могла обнимать его, прижиматься к нему животом и чувствовать его дыхание...
Желание обнять и почувствовать было настолько сильным, что закружилась голова, и глаза застило белым дымом, и ей казалось, что эти несколько шагов от подоконника до кровати стали целой вечностью...
Но, когда она дошла, когда протянула руки, когда упала вперёд - то не почувствовала ничего, кроме паутины на своём лице. И затхлого сырого запаха сгнивших тряпок. Она вскочила, замотала головой, но ничего больше не чувствовала и не видела, только темень непроглядную, и неестественность отсутствия ВСЕГО. Даже пола под ногами. Даже собственных рук.
А дальше - было очень быстро. Очень громкий звук в ушах. Свист. Крик. Визг. Шин, тормозов, окружностей, резкий очень жёлтый свет и дальше опять - пустота.
Она потерялась во всём этом. И вдруг вспомнила, что теряется в этом уже много-много времени, много-много раз... Она в отчаянье, в исступлении заорала:
- ГДЕ ТЫ????
Но ничего не услышала и осталась там, где была.
Она не услышала, как знакомый ей много лет мужчина, с которым она столько раз делила тарелку, стол, очаг, домашнюю одежду, постель, ответил:
- Я здесь, любимая, здесь...
Он держал её за руку. Сидел у кровати и держал её руку вот уже три года. С небольшими перерывами на бытовую жизнь.
Все три года отчаянья, и всё, что он за это получал от неё - лишь мерный звук прибора. Прибор пикает - значит, она - дышит. Значит - живёт.
Он не хотел верить очевидному. Он не позволял отключать прибор. Он ждал. Не понятно чего. Не известно зачем.
Он помнил, что в ту ночь вёл машину сам. Он помнил, что она смеялась. Он помнил, что потом она стала серьёзной и сказала:
- Я хочу узнать - что значит быть в одной параллели с тобой. Наверное, для этого нужно дышать в та....
А потом он отвлёкся на яркий свет и лобовое стекло, по которому капли дождя мешались с розовой кровью...
Три года надежды, три года диа-монолога. Он говорил, не останавливаясь, когда только мог. Когда не спал, не испражнялся, не пытался потреблять пищу и не пытался работать. Работу приносили ему сюда. Вернее, её замену: всё, что от неё осталось, всё, что позволяло зарабатывать ему хоть что-то. Или не зарабатывать, а просто оставаться "на волне".
Он говорил.
Говорил.
Без остановки.
Он чувствовал, что это надо. И иногда он слышал в мыслях этот крик: "ГДЕ ТЫ?!", только очень тихо. И отвечал:
- Я здесь, любимая. Я рядом.

*Посвящается Несчастная_Голландия, как истинной любительнице готики, и как невозможность сделать что-то ещё, более веское.