Это цитата сообщения яшка_казанова Оригинальное сообщение

"Pro memoria"

Она умела целоваться безмятежно. Так, что казалось - нет ничего кроме.

Только она и поцелуй. У меня никогда так не получалось, и потому, отдавая

ей свой рот, я с удивлением, каждый раз - с удивлением, впитывала эту

безмятежность. Мне же всегда была необходима мысль, после которой все-таки

приходило тягучее желание.

Ее было бессмысленно ревновать. Она принадлежала только самой себе. И

когда встречала меня, уставшую, с работы - тоже. Только себе самой.

Наверное, у нее кто-то был: оставлял в прихожей пару шелковых волосков,

сминал простыни с правой стороны. Кто-то, словно другая я. Только и всего.

Утратив ревность, я приобрела способность к перевоплощению. Мне было все

равно, чьи плечи она обнимает, ибо это были и мои плечи. В каждой новой ее

любовнице неизменно поселялась я. И уже потом, слушая, как она плачет,

признаваясь, я отдыхала. Мне особенно нравился виноватый окрас ее голоса.

Немного хриплый, будто уже зрелый. А она оправдывалась, совсем не

разбираясь в природе. Ей казалось, что нужно "перебеситься".

Что еще было в ней? Смерть. Простая, в черном платке, завязанном под

подбородком в крупный узел. Приезжая на кладбище, она всегда плакала. Мне,

напротив, становилось безудержно смешно, и приходилось зажимать рот рукой,

чтоб не хохотать вслух. Она знала об этом и откровенно стыдилась меня. Но

ее отношения со смертью позволяли плакать, мои же - нет. "Когда я умру,

буду приходить к тебе по ночам!" - почему-то говорила она, намаявшись в

оргазме.

Мы редко появлялись вместе. Она не любила шумных компаний, я не умела

долго сидеть на коленях. Кто знает, что удерживало нас друг подле друга.

Возможно, любовь. Я никогда не задумывалась об этом раньше. Да, наверное,

любовь. Что иначе?

Возвращаясь препоздно, я приносила ей запах утра и шоколад. Может быть,

она не любила шоколад вовсе, но всегда принимала его. А потом разглядывала

сиреневые отметины на моей шее и всплескивала руками: "Заметно!",

принималась запудривать, замазывать, маскировать. Спрашивала из

вежливости: "Кто тебя так?", но никогда не дожидалась ответа. Ей тоже

казалось, что в каждой моей возлюбленной существует она. Порой так и было.

Она жалела меня. И это не унижало. Вот - вторая, после безмятежности,

функция, которая полагала ее существование. Мне нравилось класть голову ей

в колени и тихо выть от собственных фантазий. Если было особенно страшно,

она плакала вместе со мной, завораживая и успокаивая. Ее слезы были

коричными на вкус.

После замужества я встречала ее пару раз, не больше. Сначала с туго

набитым животом, потом - с сероглазым ребенком, нетвердо ступающим на

тротуар. Она улыбалась мне, заботливо придерживая ребенка за затылок, и

спрашивала грудно и ласково: "Ну, как ты?" Мне нравилось думать, что не

так давно мы были вместе. Хотелось взять в губы ее грудь и попробовать

молока. Узнать, чем она кормит ребенка. Сероглазого. Даже в

ребенке-полулюбовнике жила я. Но, вероятно, это были уже мои иллюзии.

Кто-то однажды простонал мне: "Брось ее. Ты заслуживаешь большего." Тогда

в первый раз я убрала руку, оделась, ушла, аккуратно притворив за собой

дверь. На следующий день все знали, что "З. спятила", и тусовки отказывали

мне в лидерстве. А меж тем, я так ничего и не сделала из-за нее. Не

бросила курить, обкусывала ногти, когда нервничала, по-прежнему читала

допоздна. Только дралась из-за нее. Да и то потому, что мне нравилось

драться. Только поэтому.

Мы обитали в разных мирах и смешивались исключительно по поводу кровной

необходимости. Оттого, расставаясь, я не чувствовала ничего, кроме мысли о

Вселенной: ни горя, ни пустоты. Иногда - спокойную тоску, которую можно

вылечить дюжиной цигар. Потому, что любовь не кончилась, а, может, именно

так и заканчивается любовь.