И однажды после школы я без всякого приглашения в одиночку отправился к ней домой. Я сам себе предложил войти, и она угостила меня печеньем «Туинкиз», и я сел к ней на колени и сказал: «Давай трахнемся» и коснулся её грудей, и она пошла к себе в спальню и, не закрывая дверь, разделась передо мной, а я наблюдал и понял, что это происходит на самом деле, и я пробовал трахнуть ее, но не знал, как, и спросил её, занималась ли она этим когда-нибудь, и она сказала - много раз, в основном, со своим кузеном.

Мне стало так преотвратно, её влагалище пахло, и от неё воняло потом, и я ушёл. Меня мучила совесть, и я неделю не мог ходить в школу, и когда я вернулся, получил временный отпуск в канцелярии, в тот же день приходил отец этой девчонки, крича и обвиняя кого-то, что тот лишил невинности его дочь.

Они вошли в главный офис и орали друг на друга, и вышли с ежегодником^{3, собираясь дать ей, чтобы она указала на меня. Но она не могла, потому что в том году я не фотографировался. И поэтому во время ланча пошли слухи, и на следующий день она назвала мое имя, и все ждали моего появления, чтобы вопить, обзывать и плевать в меня, обзывая трахальщиком умственно отсталой.}

Поскольку многим я нравился, мнения уравнялись, но я не мог терпеть насмешки и так далее, в субботу вечером я словил кайф, напился, зашагал к железной дороге и улёгся на рельсы в ожидании одиннадцатичасового поезда, положив 2 больших куска цемента себе на грудь и ноги, и поезд подъезжал всё ближе и ближе.

И он проехал по соседним рельсам рядом со мной, вместо того, чтобы проехать по мне.