Без претензий на художественность, написано на днях как выплеск эмоционального состояния, которое, к счастью, выровнялось, за что спасибо тем, кто рядом.

Никто не виноват.

Я ухожу. Это закономерный итог и сейчас его предопределенность кажется мне столь явной, что становятся смешными, заранее обреченными на провал все попытки избежать его. Его можно было отсрочить, что я и делала, бесконечно сворачивая с прямого пути. Но теперь я видела ясно, словно кто-то зажег в темноте лампу дневного освещения: тысячи нитей, тысячи ответвлений, переплетаясь, сходятся здесь.

Я и этот мир изначально не были созданы друг для друга, а, как известно, чем дольше тянешь с расставанием, тем болезненнее оно потом происходит. Хватит оттягивать неминуемый конец. Пора. Ухожу.

Нет, я не надеюсь на избавление. Только дурак может уповать на прощение, сознательно и расчетливо совершая один из самых страшных грехов. Нет. Мне просто надоела игра, называемая жизнью. Я больше не хочу быть частью этого театра абсурда, чувствовать себя марионеткой, попавшей в руки умалишенного. Постепенно трагикомедия моей жизни превращается в дешевый фарс и смотреть на это противно до отвращения. Я почти физически ощущаю тошноту, перебирая в уме события последних дней. Скольких? Когда все это началось? Я уже сбилась со счета. Время перестало делиться на дни и ночи и текло одной бесконечной тошнотворной массой. Всем знакомо чувство омерзения, возникающее при виде червяка, мокрицы или трупа подбитой вороны, разодранного кошками и засиженного мухами? Примерно то же самое ощущаю сейчас я, разглядывая свою жизнь. Мне просто противно от себя самой и от всего, что со мной происходит. Я ухожу, надеясь, что там, куда я иду, будет чище. Даже если источником этой чистоты станет очистительный огонь.

Я бы все на свете отдала, чтобы никто не заметил моего исчезновения. Но уйти с этой сцены тихо не получится. Это будет драматичный финал, от пафоса которого меня бы непременно стошнило. Но я, к счастью, этого уже не увижу.

И теперь я молюсь только об одном: не надо никого винить! Пожалуйста!

Знаю, уходя, я оставляю здесь чувство вины.

Обе мои бабушки и дедушка, не сомневаюсь, будут винить мою мать – медленно спивающуюся после смерти мужа женщину. Бывший одноклассник моей матери будет винить себя: сегодня ч сказала ему, что он спаивает мать и за это я его ненавижу.

Себя будут винить все те, кто в последние дни сказал или сделал что-то такое, что могло причинить мне боль. И каждый будет считать, что именно его слова стали последним довеском, потянувшим меня за собой в черную пропасть, разверзшуюся сейчас за моей спиной. И, виня себя, в глубине души каждый будет винить другого. Или наоборот.

Еще они будут винить меня. За то, что не сдержала обещания. За то, что оставила, бросила, ушла. Не надо. De mortuis aut bena, aut nihil.*

Никто не виноват.

Я откидываюсь назад, в проем балконного окна, придерживаясь за раму. Незабываемое ощущение. Никогда не пытайтесь повторить этот трюк. Я смеюсь. Так легче.

Снизу поднимаются потоки ветра, словно пытаясь затолкнуть меня обратно. Неужели и он будет винить себя за то, что ничего не смог поделать, хоть и был единственным, кто оказался рядом? Не надо.

Что чувствует самоубийца перед тем, как собственными руками прервать свою жизнь? Страх. Животный страх и жалость к тем, кто остается.

Переступаю через страх, унося жалость с собой. Разжимаю пальцы.

Никто не виноват.

Никто не виноват.

Я никогда не замечал в себе обостренных эмпатических способностей, но зайдя в эту комнату, едва не задохнулся от свалившегося на меня груза. От сконцентрированных в воздухе переживаний становилось трудно дышать. Казалось, в этой комнате прошли десятки жизней. Или одна. Настолько перенасыщенная эмоциями, что не могла быть долгой.

И вся эта жизнь, сколько бы событий в ней не происходило, умещалась на этой стене, в двух строчках, сразу пригвоздивших к себе мой взгляд. В приговоре и оправдании, выцарапанных в обоях и цементе чем-то острым, предположительно ножом. Среди царапин, нанесенных хаотично, видимо, в припадке истерии, угадывался пугающий контраст: «НЕНАВИЖУ» и чуть ниже, под чертой – «НИКТО НЕ ВИНОВАТ».

Эти обои на снимем, стены заново оштукатурим и наклеим новые.

Я не хочу гадать, что за история вершилась в этих стенах. Мне достаточно того, что я знаю: никто не виноват.

----------------------------------------------------------------------------------------

* О мертвых или хорошо, или ничего (лат.)