Он не был моим другом. Не был, и не пытался. Ему даже и мысли такие в голову не приходили. Как и мне, впрочем.
Он не был моим земляком. Если бы я вдруг захотел приехать к нему в гости, мне пришлось бы ехать сутки поездом. Самолетом быстрее, но это не имеет никакого значения, потому что я никогда не приеду к нему. Как и он ко мне.
Мы не были ни друзьями, ни земляками. Просто случайно встретились здесь, на плоской желтой пустынной жаровне и были рядом с первого дня. До последнего.
Вместе ползали в пыли под окриками сержанта, вместе чистили картошку в наряде. Делились последней сигаретой. Рассказывали друг другу о своих девчонках. Оставшихся там. И никто не задумывался, были ли они на самом деле, или на самом деле никто никого не ждал.
В однообразной, присыпанной желтой пылью ленте дней, недель, месяцев, мы сами уже забыли, есть ли это место, о котором мы так много говорили, или оно существует лишь в наших легендах, как две капли воды похожих на легенды других. Например, тех двух казахов, которые сидели на другой стороне сопки и бормотали в эфире на непонятном мне языке.
Он понимал их, хотя со мной говорил по-русски. Его запросто можно было принять за русского, только глаза выдавали в нем степняка. И какой-то терпкий призвук в его говоре, который даже не повторишь. Чтобы так говорить, нужно было родиться в краю, до которого мне больше суток ехать на поезде. И я когда-нибудь сделаю это. Теперь мне почему-то все чаще приходят мысли об этом.
Мы не были друзьями. Просто привыкли друг к другу.
И сейчас я, прочитав газету с интересной статьей, пытаюсь засунуть ее за голенищу несуществующего сапога. Привычка.
Наша привычка друг к другу была такого рода.
Мы делились друг с другом новостями в первую очередь. Мы спали, укрываясь одним бушлатом в разведке. Делились последними каплями воды. В пустыне иначе нельзя. Да и не только в пустыне. И дело здесь вовсе не в привычке или чем-то еще.
И все же порой я искал глазами его голову в строю и когда не находил, меня охватывало смутное беспокойство. Будто сквозняк продувал за спиной, и целый муравейник оживал на спине. Лишь на мгновенье. А когда он возвращался из дозора, я успокаивался и тут же забывал о нем…