У каждого из нас свои незабвенные даты. Есть они и у меня, разумеется. Тому уже пять лет: семнадцатого декабря 2013 года меня отвезли на скорой в Одинцовскую больницу с угрозой выкидыша (мы тогда жили в одном подмосковном городе, в котором не было ни больниц, ни роддомов. Но зато было две богадельни). Так получилось, что именно в этот - единственный - вечер я была совершенно одна. Помню тоску, страх , но и надежду. В больнице я провела десять дней (десятиднев = декамерон? Ха, если бы!) - с 17 по 27 декабря. И вот, вспоминаю.

Дело было поздно вечером, и меня поместили в многолюдную палату, в которой лежали только те, кому предстояла операция - удаление кисты или аборт.

Утром я бегала сдавать анализы (узи, которое прояснило бы всё, приберегли напоследок), а другие обитательницы палаты выстроились в очередь перед операционной и одна за другой исчезали за дверью (каждая должна была повесить свой халат на вешалку перед дверью и войти в ночной рубашке).
После операции медсёстры развозили женщин на каталках по палатам. Многие были ещё без сознания или находились в полузабытьи).

Одну из них помню: когда я зашла в палату после очередного забега по врачам, она лежала с абсолютно серым лицом, на лбу выступила испарина. Помню скрежет её зубов и протяжный мучительный стон. Сбегала за медсестрой, та пришла и сделала обезболивающий укол.

В очередной мой приход в палату я застала ту же самую женщину уже в полном сознании бодро шагающей по комнате. Она подошла к зеркалу, которое висело рядом с моей кроватью, чтобы причесаться. Бледное, но уже не серое лицо, грубые петрушечьи черты лица (NB: у меня точно такие же). Она причесалась и осведомилась у меня: "На сохранении?" и после моего утвердительного ответа с презрением процедила: "Нда! Слабое поколение - ни родить сами, ни выносить не способны!" Она вся лучилась этим презрением - это было презрение имущей к неимущей. Она ведь уже была матерью двоих детей, шестнадцати и полутора лет, а я - ещё неизвестно. Тогда ещё неизвестно было, кто я - будущая мама или ходячая могила.
Почувствовала, что на этот выпад необходимо ответить. Защитить себя. И я сказала: "А что, у Вас есть статистика, что именно наше поколение такое уж слабое? Я знаю женщин из поколения сорокалетних, пятидесятилетних, шестидесятилетних, которые лежали на сохранении с угрозой выкидыша или не вынашивали беременность. Ну так что, у Вас есть статистика? Ах, нет? Ну, значит Ваше мнение ни на чём не основано и совершенно голословно!" Последнее я произнесла особенно отчётливо. Она не нашлась, что сказать.

И невдомёк было этой злой дуре, что я просто её пожалела. У меня есть способность сделать так, что человек будет по потолку ходить от тоски и горечи. Ну, это многие умеют - не хитрое дело. А могла бы сказать нечто совершенно иное, на тему: "Что же Вы это своего ребёночка-то убили?", "Ой, Ваш мужик-то Вас не уважает, на аборт послал!", "Что, Ваш-то нищеброд не способен третьего ребёнка прокормить?" Формально я была бы права, а по-человечески - нет. Это были бы не мои слова, но они достигли бы цели - и та женщина рыдала бы. Смысл моего высказывания был: "Вы - тупица", а это ведь как-то лучше, чем "Вы - убийца"? Лучше. Милосерднее.
Я помнила её серое лицо в испарине, с прилипшими ко лбу волосами и, несмотря на моё возмущение её злой репликой, мне было её жаль. Не скрою, был ещё и "шкурный интерес": симпатии однопалатниц были бы на её, а не на моей стороне. Выступать одной против кучи народа мне было не впервой, но не в этом состоянии. Совсем промолчать я не могла: чувствовала, что милосердие проявить нужно. Причём не только к моей визави, но и к себе.
Зачем она мне это сказала? Очень просто: ей было тоскливо, больно, и она решила "выпустить пар". Психологов ведь в больнице не было - а зря.


Потом было многое. Я узнала главное: мой ребёнок жив и двигается.
Потом меня перевели в палату на трёх человек, где лежали в основном женщины, которые сохраняли свою беременность. В основном, потому что тех, кто должен был сделать аборт, туда также помещали.
Для моралистов у меня плохие новости: все женщины, которые приезжали на аборт, были мамами двоих-троих детей и замужем. Мужья знали, разумеется.

Довелось увидеть многое и многих. И была тридцатисемилетнее азербайджанка, жена своего кузена, которая прошла ад гинекологических больниц в Азербайджане, Иране и России. Забеременела. Кровотечение. Больница. Мало к кому приезжали мужья и подолгу сидели. Она и я - мы были почти исключениями. К нам - приезжали.
Была женщина, у которой удалили трубы. Эко. Родился первый ребёнок. Снова эко. На сохранении.
Была женщина, у которой у уже было двое сыновей, а дочка внутри - умерла.
Если бы все невидимые миру слёзы, которые видели стены той больнице, пролились одновременно, затопило бы целый город. Может быть, не Москву, но Одинцово - точно.

О чём это я? О том, что если люди, которые с трудом сочетаются меж собой, всё же хотят договориться и жить в мире - они будут жить в мире. Но всё же не надо им быть вместе, и пусть бы женщина, которые лежат на сохранении и те, которые приехали на операцию, лежали бы в разных палатах, а ещё лучше - в разных частях больницы.


И да, если бы меня спросили: знай я о том, что мне скажет та женщина с серым лицом, пошла бы я за медсестрой?
Да, разумеется. Но только не бежала бы, а меееееееедленно шла.