Я помню, как, когда я впервые прочитала «Попрыгунью» Чехова, потрясла меня фигура доктора Дымова – маленького Наполеона (хотя это название и не будет до конца уместным), скромного героя, павшего от бацилл тифа, кажется, от которых заразился от спасаемого им ребенка. В скобках: точно так же умер далекий мой предок, врач земской больницы, так что история эта носит вполне реальный и даже несколько типичный характер.
История эта поразила меня однако не скромным и не претендующем на награду героизмом доктора Дымова, а диким и жутким, жутким в своем будничном правдоподобии, поведением его жены – Попрыгуньи Оли… Она ищет героя, ищет и мечется, изменяет мужу, а когда понимает наконец, с Кем жила все эти годы, оказывается, как это почти всегда и бывает, слишком поздно. Я ведь тоже всегда мучилась и томилась по неизведанному, и хотя, когда я читала эту повесть, мне было 13 или 14 лет, я, в принципе, догадывалась, что история о слепоте и неблагодарности – это, в принципе, моя история.
Потому что я всегда требовала многого, непомерно многого – от себя и от других. Я гордилась этим, но надо признать, что я практически никогда не требовала от себя внимательности и заботы о близких, ну конечно, ведь это было так скучно и вовсе негероично, да и вообще не очень сочеталось с гордым трагическим ореолом, окружавшим мою не очень-то скромную персону. Я, конечно, любила и заботилась, но лишь о тех, кто превосходил меня, подавлял, перед кем я преклонялась. Так я фанатично обожала мать (да и сейчас обожаю, только в этом чувстве на треть боли и горечи), но не могла не презирать бабушку, возможно, благодаря которой я в младенчестве вообще осталась в живых или, во всяком случае, не стала инвалидом. И дело было не в том, что бабушка говорила «делов», «ложить» и смотрела глупые сериалы, просто мать никогда не позволила бы мне себя унизить, а с бабушкой я делала что хотела.
Мать, как я теперь не могу не признать, была, как и я, в некоторых отношениях тираном, во всяком случае, она требовала от меня исполнения моих домашних обязанностей фанатично и даже жестко. Этот фанатизм искуплялся только ее безграничной, ничем не измеримой добротой и фантастическим бескорыстием – мама во всем не знала (да и теперь не знает) меры, мудрено ли, что не желала знать меры и я?
Впрочем, замечу, что не будь моей детской самовлюбленности и того, что я называла «верой в себя», вряд ли я смогла бы выжить (а я смогла) и уж тем более завоевать какое-то уважение (а я его-таки завоевала) в том коллективе, в котором мне приходилось вращаться: все ж таки я очень сильно «выбивалась» из среды.
Наверное, взрослые тем и отличаются от детей, что умеют разделять эгоизм и здоровую любовь к себе, ну, я этого, естественно, не умела, да и умею ли сейчас?
Моя память шелестит страницами книг, и на чеховский образ странно накладываются мелодраматичные «Унесенные ветром»: мне всегда нравилась Скарлетт, в ней бушевали страсти, она любила и ненавидела, я всю жизнь, кажется, только и делала, что любила и ненавидела, так что ассоциировать с этой героиней мне было легко (поэтому я и совершенно не могу ассоциировать себя с диккенсоновскими героинями – в них страсти не бушуют, да и вообще, ни капли не похожи их светлые лики на меня, грешницу). Думаю, я не полюбила бы Рэта Батлера, встреться он на моем пути – не мой типаж, - хотя цельные сильные личности и не оставляют меня равнодушной. Однако все же он несравненно симпатичнее Эшли, по которому Скарлетт сохла столько лет, и который оказался таким мыльным пузырем.
Но я не Скарлетт, и, пожалуй, хорошо, что я так много читала в детстве, хотя не могу сказать, чтобы это мне чем-нибудь помогло, потому что все ошибки, которые возможно было совершить в моей жизни, я совершила. Но это, во всяком случае, научило меня думать, а с этим – честное слово – ничто не сравнится.
И тот, кто каждый день со мной, конечно, не похож на доктора Дымова – он, как и моя мать, не даст себя унизить, ну да ведь со мной иначе нельзя, - но есть в нем какая-то недоступная мне чистота и тот свет, который не обжигает, но греет…
А мне всегда так недоставало света.
И так хочется быть более достойной и более благодарной.
И так трудно…