Дождь плакал, всхлипывая порывами ветра. Она смотрела вглубь проспекта и думала ни о чём, мечтая это ничто увидеть. Она чего-то ждала. Гул дождя казался тишиной, но не кристальной, а дрожащей. По стороне, обратной взору девушки проехала машина-очиститель, та, что поливает улицы в жаркие московские дни, прибивая пыль к раскалённому асфальту. Водитель проводил взглядом девушку, немного сбавив ход, а потом резко рванул вперёд, домой, к жене и детям.
Она думала, что она некрасива: длинные чёрные волосы, стройная фигура, 3-я грудь, кругленькая попа, немного детское лицо. Она не видела в себе принцессу, но принца ожидала. Здесь и сейчас: в Москве, 12 сентября, в 4:41 утра, на троллейбусной остановке, под ливнем.
Принц приехал. Рядом с остановкой остановился «Мерин-целка», оттуда не страшась ливня вышел статный мужчина и направился к ней. Она подняла голову и попыталась разглядеть его черты. Коих, конечно же, она не нашла — был только мужчина в брюках серого цвета, майки цвета хаки и галстуке. Он подошёл к девушке и присел на корточки:
— Добрый вечер, что будите заказывать? — весело протороторила она, в ответ на томительный взгляд.
— И не лень тебе тут сидеть?
— Не очень. У плохой природы нет погоды.
— Хм…
— Гм.
— Как ты сюда попала? — он перебрался на скамейку, чтобы попытаться наладить тактильный контакт и сел рядом с ней. Она сняла с себя насквозь мокрый плащ и накинула ему на плечи:
— На, не мёрзни. Я приехала сюда на метро.
Тут ему показалось, что она говорит как-то не так. Не по-русски, но он её понимал.
— Откуда ты? — спросил он.
— Ох, какой же ты глупенький. Я из дома… — он не дал ей договорить и перебил:
— А где твой дом?
— Там! — она показала на 15 градусов левее востока.
— Хм…
— Гм.

10
— И часто ты здесь гуляешь?
— Ох, опять ты? А ты, знаешь, милый. А откуда ты знаешь, что я здесь гуляю?
— Я уже 9 дней ищу тебя. Жду тебя здесь.
— Ой… Ты знаешь, это импонирует.
На этот раз единственным звуком в окружающей среде был шелест сухого листа по асфальту. Они даже не слышали свои шаги.
— Ты слышишь?
— Угу. На втором этаже, по-моему, трахаются. И в такое-то время! Неужели мужик с вечера дотянул…
— Какая же ты… Я про шелест листьев.
— Я такая есть. Другой меня нету.
— Ты очень красивая.
— Да ну! А чего букет не приволок?
— А где я его возьму в 4:41 утра?
— На клумбе!
— Хм…
— Гм.

20
— Ты не должна быть здесь в 4:41 утра! Как ты сюда попала?!
— Не отвлекайся от темы! Зачем ты попал в аварию?
— Я всю жизнь старался в аварию не попадать. Но, блин, ты знаешь — это пиздец. Короче, заезд на 3-е кольцо с Кутузовского проспекта…
В палату вошла медсестра:
— Девушка! Охрана!
— Девушка, ну вы уж определитесь кого зовёте.
— Что вы здесь делаете?!
— У меня свидание.
— Что, прям здесь?! Это нельзя! Как… Как вы сюда?.. Почему… Что?..
В шок медсестру привёл воротник плаща девушки. Он зашевелился, встал, перевернулся, лёг и засопел дальше.
— Это Мари, — представила свою персидскую кошку девушка. — Мне очень повезло с ней, она жрёт всё подряд и ещё ни разу не подохла…
Сестра выбежала. Он спрыгнул с кровати и побежал за ней по коридору больницы, нарушая покой и порядок, как настоящий хулиган. И, мало того, что он орал на все три корпуса и близлежащий морг «Стойте, может, мы договоримся?!», он ещё и капал своей кровью второй группы, кощунственно не уважая труд уборщицы, которая была всего одна. На этаж.
Врач, ровесник его, сел на койку рядом и начал задавать глупые вопросы по поводу местонахождения визитёрши и употребления наркотиков. Не получив вразумительных ответов, он пристал с теми же вопросами к медсестре. В палату вошёл охранник:
— В больницу как никто не входил, так и не входил. Тем более уж на каблуках и с персом на шее.
Доктор встал и поднял с наволочки белый волос длинной 4 см, поместил его в воздухе между собой и осветительным прибором, пристально посмотрел и дунул.
Больше этот волос никто не видел.

30
Он тяжело дышал, лёжа на спине, она навалилась на него, поцеловала в носик и начала чесать свой носик об его щетину.
— Вот видишь, и я до 4:41 дотянул!
— Я тобой горжусь.
Они помолчали. Молчать не хотели часы с кукушкой, злобно размахивая маятником в углу комнаты. Им всё время хотелось остановиться, побыть немного безфункциональной мебелью, а их снова и снова заводили.
Он встал, снял со стены стратокастер, ногой включил тридцативатный Peavey и воткнул в гитару шнур по привычке продев его сквозь ремень. Она села по-турецки, выпрямилась в струнку и пропела гамму вверх и вниз, как на занятиях по сольфеджио. Он почесал затылок и забыл чего хотел сыграть. Она запела:
— Life it seems will fade away…
— Ой, я аккорды, думаешь, помню?.. Как там?
— Насрать… Drifting further every day…
— А… ну да…
Музыка поплыла.

40
«Прошло 40 дней с нашей первой встречи, — подумала она — а я всё такая же дура». Он лежал слева от неё и нежно посапывал. Дыхание его было тихим, но заметным: она воткнула перед его носом пёрышко, что бы лицезреть невидимое. Получалось у неё это неплохо. Всё, что она умела в этой жизни — это щёлкать. Замком, пальцами и затвором фотокамеры. Спустив ноги на пол, она открыла тумбочку и попыталась вытащить оттуда фотокамеру, но так как их там было семь, процесс это был творческим. Первым под руку попался среднеформатный Pentax. Оценив свои силы, она всё-таки вытащила его наружу, отвернула штатный объектив и нацепила телевик. Взяв с полки плёнку и экспонометр она вышла на балкон, прикрутила камеру к штативу и уставилась на соседа, который зачем-то в 4:41 вышел покурить. Сосед цинично рассматривал, голую девушку с огромной камерой, которая лишь немного прикрывала её пупок. Девушка эта ему снилась уже две недели, он и лифт ей вызывал и носик чесал, когда она шла на работу, а руки были заняты. Даже подарил цветок с клумбы. А она только улыбалась и говорила спасибо.
Затвор отсёк 40 секунд выдержки. Потом 30 секунд, потом минуту. Эксповилка давала ей свободу выбора. Она фотографировала остановку. Вокруг неё были зеркала луж, а по проспекту ехала машина. Та, которая прибивает пыль к асфальту.
Для нее, чем дальше, тем медленнее шло время. То ли она хотела задержать этот миг подольше. То ли лекарства были такие. Важно ли это?

50
— Милая, почему? Я так не хочу!
— Да всё нормально, не ссы! Ай! — скорая проехала по полицейскому, («жалко, что по лежачему» — подумала она) и игла от капельницы больно дёрнулась в её вене. Врач стёр с её лба пот и спросил у мужчины время.
— 4:41.
— Мы едем в первую градскую. Проводить вы её можете, но внутрь вам пока нельзя. Навестите её завтра с утра. Я оцениваю состояние как вполне стабильное, так что можете не беспокоиться.
— Но она вся горит!
— Мы же только что поставили капельницу.
— Не ссы, говорю! — она повернула голову в его сторону и нежно поморгала ему глазками. Ему стало чуть страшнее и чуть спокойнее. — Ты знаешь, сегодня полтинник, — продолжила она.
— В смысле?
— Пятьдесят дней с нашей первой встречи. Мне кажется пора. Я люблю тебя. Я боялась этого, точнее не этого, но это как бы из того следует. Ты не понимаешь? В смысле не то, а это. Что я люблю тебя. Я понимаю, что это нельзя понять. И совсем не страшно, что ты шесть раз за ночь не можешь! Я люблю тебя! Ты не веришь в это? Я люблю тебя…

60
Кроссовки все промокли, он не хотел слышать ничего, он считал фонари, попадавшиеся по дороге. За 10 дней он выучил — их было 32. Он вбежал по съезду для скорой, дальше регистратура, дальше тремя шагами на второй этаж. Посреди холла он врезался во врача. В руках доктор держал белую персидскую кошку и какие-то бумаги. Мари обычно урчала, но сейчас молча и медленно моргала глазами.
— Мы дали ей два месяца с последнего осмотра. Так и получилось — 60 дней, — он протянул бумаги. — Вы самый близкий ей человек, вы должны засвидетельствовать, — врач дал ручку и указал где расписаться: «11 ноября. Время смерти 4:41».

© CurlySue
В колонках играет: Evanescence - All That I M Living For

LI 5.09.15